решил попробовать несколько вариантов с
Гаривасом... Ситуация такова, что мы, не рискуя многим,
можем получить все...
   Он так сформулировал эту фразу, она казалась ему такой
литой и неразрываемой, что, думал Вэлш, ответ шефа будет
однозначным, ему ничего не останется, как сказать "да".
   Однако же директор ответил не сразу, спросил почему-то,
нет ли тяжести в висках у Вэлша, синоптики грозят резким
падением барометра, порекомендовал постоянно пить сок
тутовника, а еще лучше - есть натощак эти диковинные черные
ягоды, "разжижает кровь"; поинтересовался, не видел ли Майкл
новую ленту Фрэнсиса Копполы, "чертовски талантлив, бьет по
больным местам, честь ему за это и хвала", и только потом
лениво и безо всякого интереса сказал:
   - А что касается "вариантов", то думайте... Составьте
записку на мое имя, пусть будет под рукою, я при случае
посмотрю...
   - Упустим время... Без вашей санкции все будут
оглядываться, ждать вашего слова...
   - Так-то уж вы все и ждете моего слова, - рассмеялся
директор, - так уж я вам и поверил...
   На этом разговор кончился, и тон его показался Вэлшу
странным. Он довольно долго прослушивал каждое слово
директора, включив автоматическую запись разговора (все
разговоры, даже по внутреннему телефону, записываются), не
нашел чего-либо угрожающего ему, но все равно какой-то
осадок остался на душе и он погрузился в работу, которая
лишь и приносила успокоение.

                        21

   14.10.83

   В библиотеке Сорбонны было тихо и пусто еще; Степанов
устроился возле окна; работал со справочниками и подшивками
газет упоенно; страсть к документу - пожирающая страсть;
если она по настоящему захватила человека, тогда получается
книга под названием "История Пугачева" и одновременно
"Капитанская дочка". Но Пушкин был только один раз, больше
не будет, никто с той поры не смог так понять документ, как
он, подумал Степанов, такие, как Александр Сергеевич,
рождаются раз в тысячелетие. Он предупреждал власть, когда
писал "Пугачева", но требуется умная власть, чтобы понять
тревожное предчувствие гения, а откуда ей было взяться тогда
в России...
   Степанов копался в справочниках по американским
корпорациям; британская школа аналогов казалась ему
интересной и не до конца еще понятой современниками.
   Отчего, думал Степанов, и Мари Кровс словесно, и
несколько провинциальных американских газет в статьях с
разных сторон, исходя из разных, видимо, посылов, трогают
имя Дигона именно в связи с Гаривасом?
   Он искал и нашел в старых документах дело Чарльза
Уилсона, министра обороны в кабинете Эйзенхауэра. Именно
он, доверенный человек группы Моргана, один из блистательных
президентов "Дженерал моторс", резко сломал свой прежний
курс, выступил за ограничение гонки вооружений, обвинил в
политической слепоте своих коллег по правительству, а затем
подал в отставку.
   Подоплека неожиданной смены ориентиров стала понятной
значительно позже - это была одна из форм скрытой драки за
власть в Вашингтоне между империями Морганов и Рокфеллеров.
Если человек Моргана настаивает на необходимости "мирных
переговоров" с русскими, на развитии с ними добрых
отношений, на прекращении военного психоза, значит, по
логике вещей, именно Морганы лучше всего чувствуют
настроение народа, значит, им и надлежит получить ключевые
позиции в администрации; ничто "просто так" за океаном не
делается, за всем, коли поискать, сокрыт глубокий и тайный
смысл.
   Степанов нашел документы и об одном из лидеров
республиканцев Гарольде Стассене. Связанный с тем же
Морганом, именно он, Стассен, начал в свое время громкую
кампанию против братьев Даллесов - государственного
секретаря Джона и директора ЦРУ Аллена. В подоплеке этого
скандала, в который были втянуты крупнейшие политики и
журналисты, была та же схватка Морганов с Рокфеллерами.
   Но это драка на Уолл-Стрите. А существует глубинное
могучее, противоборство банкиров Юга и Среднего Запада
против твердынь банковского Нью-Йорка. Группа Джанини
требует поворота Вашингтона к Латинской Америке за счет
западноевропейской активности. Отчего? Видимо, банки Юга и
Среднего Запада не успели закрепиться в Западной Европе, им
необходим новый рынок, Латинская Америка и Азия, они хотят
получить свой профит, они готовы к сражению против "старых
монстров" Уолл-Стрита, которые захватили все, что можно было
захватить, и в этой их борьбе со старцами заручились
поддержкой и генерала Макартура, и могучего сенатора Тафта.
   "Дигона выталкивают на первый план, - подумал Степанов, -
именно так; слишком уж выставляют напоказ. Кому это
выгодно? Поди найди; не найдешь, старина, такое становится
ясным после того лишь, как закончено дело, когда оно стало
историей".
   Степанов отчего-то вспомнил, как Гете объяснял пейзажи
Рубенса. Его собеседники верили, что такая красота может
быть написана только с натуры, а великий немец посмеивался и
пожимал плечами; такие законченные картины, возражал он, в
природе не встречаются, все это плод воображения художника.
Рубенс обладал феноменальной памятью, он природу носил в
себе, и любая ее подробность была к услугам его кисти,
только потому и возникла эта правдивость деталей и целого;
нынешним художникам недостает поэтического чувствования
мира...
   "Имею ли я право в данном конкретном случае с Лыско,
который отчего-то - так, во всяком случае, утверждает Мари
Кровс" - поднял голос против дигонов, воображать возможность
некоей коллизии, в которой до конца не уверен, ибо не имею
под рукою фактов? Наверное, нет. Я ведь не пейзаж пишу, -
подумал Степанов, - я пытаюсь выстроить концепцию, отчего
произошло все то, что так занимает меня, и чем дальше, тем
больше".
   Он хмыкнул: ничто так не обостряет и страдания, и
одновременно высшие наслаждения, как активная работа ума,
будь она трижды неладна; хорошо быть кабаном - пожрал,
поспал, полюбил кабаниху, вот тебе и вся недолга...

                       22

   Из бюллетеня Пресс-центра:
   "Выходящий в Париже журнал "Африкази" опубликовал статью,
посвященную политике администрации Рейгана в Центральной
Америке, и комментарий известного экономиста, профессора
Вернье: "Когда в первые дни вьетнамской войны усилия
американцев подавить движение сопротивления с помощью
тактики "борьбы с подрывными элементами" провалились,
Вашингтон попытался обеспечить себе победу с воздуха,
осуществляя систематические бомбардировки районов, которые
якобы находились под контролем Национального фронта
освобождения. Поскольку сегодня в Сальвадоре борьба с
подрывными элементами оказывается столь же малоэффективной,
Вашингтон вновь планирует меры, которые должны
компенсировать военные неудачи на земле. Сальвадорская
авиация все чаще проводит рейды и бомбардировки;
разрабатываются планы, направленные на расширение
американского авиационного присутствия в районе. Нет
сомнения, что подобный метод приведет лишь к увеличению
числа жертв в Центральной Америке, но будет иметь не больше
успеха, чем когда-то в Юго-Восточной Азии.
   Хотя президент Рейган обещал, что не станет
"американизировать" войну на сальвадорской земле, он сделал
это в форме, которая не отрицает возможности военных акций
американцев в Центральной Америке.
   "С 1979 года, - отметил недавно сенатор от штата
Коннектикут Кристофер Додд, - мы затратили на Сальвадор
более миллиарда долларов, и к чему это нас привело?"
   Вернье заключает свой комментарий весьма пессимистично:
"Белый дом не считается со своими западноевропейскими
союзниками, планируя "старую политику новых канонерок".

                           23

   14.10.83 (9 часов 05 минут)

   Инспектор Шор подвинул фрау Дорн, секретарю покойного
Грацио, чашку кофе.
   - Я заварил вам покрепче... Хотите молока?
   - Нет, спасибо, я пью без молока.
   - С сахарином?
   - Мне не надо худеть, - сухо, как-то заученно ответила
женщина.
   - Тогда погодите, я поищу где-нибудь сахар...
   - Не надо, инспектор, я пью горький кофе.
   - Фрау Дорн, я пригласил вас для доверительной беседы...
Однако в том случае, если в ваших ответах появится то, что
может помочь расследованию, я буду вынужден записать ваши
слова на пленку. Я предупрежу об этом заранее. Вы
согласны?
   - Да.
   - Пожалуйста, постарайтесь по возможности подробно
воспроизвести ваш последний разговор с Грацио.
   Женщина открыла плоскую сумочку крокодиловой кожи
("Франков триста, не меньше, - отметил Шор, - а то и
четыреста"), достала сигареты, закурила; тонкие холеные
пальцы ее чуть подрагивали.
   - Он позвонил мне что-то около одиннадцати и попросил
срочно, первым же рейсом вылететь в Цюрих, там меня
встретят, ему нужна моя помощь, прибывают люди из-за океана,
беседа будет крайне важной... Вот, собственно, и все.
   - Какие люди должны были прилететь из-за океана?
   - Кажется, он упомянул "Юнайтед фрут", но я могу
ошибиться...
   - Спасибо, дальше, пожалуйста."
   - Это все...
   "Это не все, - отметил Шор, - разговор-то продолжался
более семи минут".
   - Как вам показался его голос?
   - Обычный голос... Его голос... Только, может быть,
чуть более усталый, чем обычно... Господин Грацио очень
уставал последние месяцы...
   - Жаловался на недомогание?
   - Нет... Он был крайне скрытен... Как-то раз сказал,
что у него участилось сердцебиение накануне резкой перемены
погоды... Но потом врачи провели курс югославского
компламина и ему стало значительно легче...
   - Он не жаловался на здоровье во время последней встречи?
   - Нет.
   - Следовательно, попросил вас прилететь утренним рейсом,
и на этом ваш разговор закончился?
   - Да.
   - Вы живете одна?
   - С мамой.
   - А кто подошел к телефону, когда он позвонил вам?
Матушка или вы?
   - Я, конечно. Мама рано ложится спать.
   - Фрау Дорн, я вынужден включить диктофон и попросить вас
воспроизвести разговор с мистером Грацио еще раз.
   - Пожалуйста... "Добрый вечер, дорогая..." Нет, нет, мы
никогда не были близки, - словно бы угадав возможный вопрос
Шора, заметила женщина, - просто господин Грацио был
обходителен с теми, кому верил и с кем долго работал... "Не
могли бы вы завтра первым рейсом вылететь ко мне, вас
встретят в аэропорту. Если вы захотите арендовать в "ависе"
машину, счет будет, понятно, оплачен; прилетают люди из-за
океана, предстоит сложная работа, пожалуйста, выручите
меня..." Вот и все.
   - А что вы ему ответили?
   - Сказала, что сейчас же забронирую билет и прилечу с
первым рейсом; на всякий случай, попросила я, пусть концерн
вышлет машину; как я понимаю, за рулем будет Франц, я помню
его "ягуар"... Вот и все...
   - Понятно... Спасибо, фрау Дорн, я выключаю запись...
Расскажите, пожалуйста, когда вы начали работать с Грацио?
   - Давно, инспектор... Лет семь назад.
   - Каким образом вы к нему попали?
   - Я пришла по объявлению... Выдержала конкурсный экзамен
и начала работать в его банковской группе... Знаю
итальянский и английский, выучила французский... Однажды
пришлось стенографировать совещание наблюдательного совета,
на котором были представители итальянских и американских
фирм... Господину Грацио понравился мой итальянский, с тех
пор я часто с ним работала...
   - Вы стенографировали все важные совещания?
   - Да. Особенно если собирались представители
разноязычных стран...
   - Господин Грацио приглашал вас когда-нибудь на ужин?
   - Только с компанией.
   - Вы знали его близких друзей?
   - Как вам сказать... По-моему, близких друзей у него не
было, инспектор. Я знаю, что он уезжал отдыхать - дней на
пять, не больше - на свою яхту в Палермо... Там не бывал
никто из его служащих... Он был со всеми очень добр и
ровен... Нет, я не знаю его близких друзей.
   - А какими были его отношения с господами Бланко и
Уфером?
   - Это его... Как бы сказать... Я не уверена, являлись
ли они его компаньонами, но, мне кажется, он доверял этим
людям и делал с ними серьезный бизнес.
   - Какого рода?
   - Господин Грацио никогда и никому не рассказывал о своем
бизнесе, инспектор, это не принято.
   - Вы хорошо знакомы с этими людьми?
   - Нет. Поверхностно.
   - Вы хорошо относились к покойному?
   - Очень.
   - Вы не хотите помочь мне в установлении истины?
   Женщина снова закурила; пальцы ее не дрожали больше, но
лицо было бледным и глаза тревожными.
   - Я готова помогать во всем, инспектор.
   - Меня интересует любая подробность, любое ваше
соображение о случившемся... Может быть, вас тяготит
что-то, вы подозреваете кого-либо?
   - Нет.
   - Вы считаете, что у Грацио были веские причины уйти из
жизни?
   - У каждого человека есть своя тайна.
   - Вы не замечали каких-либо аномалий в его поведении за
последние недели или месяцы?
   Женщина покачала головой, ничего не ответила.
   - Вчера по телефону вы говорили, что все случившееся
ужасно, что это невозможно, он так любил жизнь и все такое
прочее... Господин Грацио был человеком настроения?
   - Нет, он был человеком дела, там настроения невозможны.
   - Почему господин Грацио мог решиться на такой страшный
шаг, фрау Дорн?
   - Я не знаю...
   - Скажите, пожалуйста, на последних совещаниях вашего
наблюдательного совета не было тревожных сигналов о
близящемся банкротстве?
   - Если бы эти разговоры и были, я не ответила бы вам,
инспектор, потому что подписала обязательство не раскрывать
секреты концерна в течение десяти лет после окончания
работы...
   - Я понимаю вас, фрау Дорн... Когда вы беседовали с
господином Грацио перед его последним телефонным звонком?
   - Это было... Мне кажется, дней восемь назад... Он
звонил из...
   - Откуда?
   - Из Гариваса...
   - И что же?
   - Продиктовал памятку...
   - Это секрет?
   - Думаю, нет... О подробностях я вам говорить не стану,
но касалась эта памятка - только для членов наблюдательного
совета - энергопроекта для Гариваса...
   - В ней не было ничего тревожного? Простите, но я
вынужден поставить вопрос именно в такой плоскости, фрау
Дорн.
   - Нет, - чуть помедлив, ответила женщина. - Я бы
сказала...
   - Что? - подался вперед Шор. - Что бы вы хотели
сказать?
   - Я бы сказала, что тон памятки был вполне...
оптимистичным...
   - Вы можете предположить, что могло подвигнуть господина
Грацио на самоубийство?
   - У всякого человека есть своя тайна... Я уже сказала...
   Шор откинулся на спинку кресла, бросил под язык мятную
таблетку, потянулся и, нажав на одну из кнопок селектора,
спросил:
   - Что там с расшифровкой записи беседы? Готова?
   - Да, - ответили ему.
   - Очень хорошо. Прочитайте мне, пожалуйста...
   - Да, но...
   - Нет, она не услышит, я переведу разговор на трубку,
читайте.
   Он не смотрел на женщину, он смотрел в окно, где ее
отражение было четким; и сразу же заметил, как она
потянулась к сумке и нервно закурила.
   Шор сидел, словно каменный, только открывал и закрывал
глаза, лицо его иногда сводило гримасой...
   По прошествии нескольких томительных минут он сказал:
   - Благодарю, Папиньон, молодец.
   Положив трубку, Шор повернулся к фрау Дорн и усмехнулся,
не разжимая рта.
   - Вы все поняли?
   - Не-ет...
   - Фрау Дорн, вы читающий человек, у вас дома прекрасная
библиотека и большую ее часть составляет детективная
литература, не надо лгать мне попусту... Поскольку я не
очень-то верю в самоубийство вашего босса - говорю вам об
этом доверительно, вы не вправе передавать мои слова кому бы
то ни было, - мне пришлось взять под опеку и контроль всех
тех, кто был близок к Грацио... От греха... В ваших же,
кстати, интересах... Если Грацио действительно убили, то и
вас шлепнут, как муху... Ясно?! О чем вы говорили с тем
человеком, который позвонил вам в отель в девять и пришел в
десять вечера? Я хочу, чтобы вы это сказали на диктофон,
потому что в противном случае я обращу записанную моим
помощником беседу с этим человеком против вас! Вы утаиваете
правду от следствия! Следовательно, вы покрываете тех, кто
повинен в гибели Грацио! Ну, давайте !
   - Я не знаю этого человека... Я не знаю, я ничего не
понимаю, - женщина заплакала. - Если тем более вам уже все
известно...
   - Повторяю, я не желаю вас позорить... Одно дело - вы
сами рассказали мне все, а другое - если я вызову вас в суд
в качестве человека, который скрывает правду! Говорите,
фрау Дорн, можете говорить так, как вам представляется
удобным сказать, я вправе представить следствию запись, но
могу и не представлять, а передать ваши скорректированные
показания.
   - Я не знаю этого человека, - повторила женщина, - он
позвонил и сказал, что ему необходимо увидеть меня по
поручению господина Раффа...
   - Кто это?
   - Мой бывший шеф.
   - Где он?
   - Он вице-президент филиала "Кэмикл продакшнз" во
Франкфурте.
   - Дальше...
   - Рафф никогда бы не стал тревожить меня попусту...
Значит, что-то случилось...
   - Дальше...
   - Этот господин отрекомендовался его новым помощником; он
сказал, что его зовут мистер Вакс... Говорил, что вокруг
гибели господина Грацио начинается скандал... Втянуты
темные силы... Словом, я не должна давать никаких
показаний, чтобы не поставить в опасность жизнь мамы и
мою...
   - Дальше.
   - Это все.
   Шор покачал головой.
   - Пожалуйста, подробнее, фрау Дорн.
   - Но это все! - воскликнула женщина. - Вы же можете
сверить с вашей записью?
   - Помните телефон Раффа?
   - Триста сорок четыре, тринадцать, семьдесят.
   Шор посмотрел в телефонной книге код Франкфурта-на-Майне,
набрал номер; ответила секретарь, как всегда, с улыбкой,
поюще, заученно:
   - "Кэмикл продакшнз", добрый день, чем я могу быть вам
полезна?
   - Тем, что соедините меня с господином Раффом.
   - У господина Раффа сейчас переговоры, с кем я говорю?
   - Я инспектор криминальной полиции Шор. Звоню по крайне
срочному делу, связанному с гибелью Грацио.
   - Не будете ли вы любезны подождать у аппарата?
   - Мне ничего не остается делать, как ждать у аппарата, -
пробурчал Шор.
   В трубке щелкнуло, наступила громкая, слышимая тишина.
Прикрыв мембрану тонкой, девичьей ладошкой, Шор спросил:
   - Этот самый мистер Вакс передал вам письмо от Раффа?
   - Визитную карточку.
   - Где она?
   Женщина открыла сумочку, достала помаду, два листочка
бумаги, плоскую коробочку пудры, визитную карточку,
протянула ее Шору.
   Тот взял визитку, хмыкнул, показал ее женщине - на
глянцевой бумаге не было ни единой буквы.
   - Поняли, отчего мы за вами смотрели? Это ж фокусы.
Суют визитку, напечатанную таким образом, что шрифт сходит
через пять-восемь часов...
   Глаза женщины сделались до того испуганными, что Шору
стало жаль ее.
   "Сколько же вас с такими вот крокодиловыми сумочками
садилось в мое кресло, - подумал он, - как все вы были
поначалу неприступны, как точно следовали тому, чему вас
научили юристы, любовники, гадалки, сутенеры, мужья, черти,
дьяволы, а я знал, что должен вырвать у вас признание,
добиться правды, и я добивался ее, но как же мне было жаль
вас всех, боже ты мой, кто бы знал, как мне было вас
жаль..."
   В трубке щелкнуло.
   - Это Рафф. Слушаю вас, господин инспектор Шор.
   - Я хочу вас предупредить, господин Рафф; что наш
разговор записывается на диктофон, так что вы вправе
отказаться от беседы со мною.
   - Все зависит от ваших вопросов, господин инспектор Шор.
В том случае, если они не будут меня устраивать, я свяжу вас
с моими адвокатами, они станут отвечать за меня.
   - У меня пока что единственный вопрос, господин Рафф: вы
знаете фрау Дорн?
   - Конечно! Она была моим секретарем... Что-нибудь
случилось?
   - К счастью, нет. Если позволите, второй вопрос,
господин Рафф: в связи с чем вы направили мистера Вакса
вчера вечером к фрау Дорн?
   - Кого?!
   - Мистера Вакса. Он позвонил к фрау Дорн от вашего
имени...
   - Господин инспектор Шор, я не знаю человека с такой
фамилией.
   - Я благодарю вас за исчерпывающий ответ, господин Рафф,
приношу свои извинения, до свидания...
   Шор положил трубку, бросил под язык еще одну мятн