указанном  направлении,  абориген  с
запозданием поинтересовался:
   - А зачем он тебе?
   - Бизнес, - туманно бросил Кулинич. Впрочем, кавказец удовлетворился этим
ответом.
   В комнате, как и  следовало  ожидать,  обнаружилось  человек  десять  уже
подогретых  чеченцев.   Интуиция   подсказывала   оперу,   что   милицейское
удостоверение здесь вряд ли сможет добавить ему популярности.
   В памяти тут же всплыло давешнее задержание в одной из общаг на проспекте
Вернадского. Там тоже потребовалось выдернуть из  комнаты  одного  кавказца,
причем подозреваемого даже не в убийстве, как тут,  а  только  в  развратных
действиях. Кулинич тогда был вдвоем с местным участковым. Не успели они  еще
произнести заветное "Пройдемте,  гражданин",  а  в  коридоре  уже  собралось
десятка  полтора  кавказцев,  не  считая   сочувствующих   зрителей   других
национальностей. С ужасом вспоминались даже не полученные синяки и не беседа
в прокуратуре,  а  последствия  статьи  появившейся  вскоре  после  этого  в
известной газете "Масонские новости". В заметке с  громким  названием  "ОМОН
терроризирует  студентов"  с  мазохистским  смакованием  расписывалось,  как
милиция врывалась в комнаты, как невинных студентов выволакивали в коридор и
избивали  ногами  и  дубинками,  при  этом  самому  Кулиничу   отвели   роль
командующего карательной акцией. Фактически же по полу валяли  именно  их  с
участковым, но знакомого журналиста у них не оказалось.
   Сейчас, похоже, история была склонна повториться.
   Но службу следовало исполнять. Кулинич решительно шагнул в комнату.
   - Слушай, брат, ты тут чего хочешь? -  уже  повернулся  к  нему  один  из
чеченцев.
   Опер вздохнул, достал из кармана гранату и выдернул чеку.
   - Вы все ложитесь на пол!
   Чеченцы поспешно легли.
   - А ты, брат, сейчас пойдешь со мной! - Кулинич сгреб Бачиева за воротник
и вывел в коридор. Здесь он аккуратно прикрыл дверь, не забыв вложить в щель
гранату. При открывании  граната  обязана  была  рвануть,  и  Бачиев  что-то
тревожно крикнул по-чеченски.
   Не слушая ответа из-за двери, Кулинич зло ткнул чеченца стволом в  бок  и
повлек его к лестнице. Оставленная им в  двери  зажигалка  была  подарком  к
прошлому дню рождения, отлично служила уже  почти  год,  и  он  был  огорчен
потерей.
   Когда они спустились на первый этаж, сверху послышались грозные крики,  и
на лестницу высыпала толпа аборигенов.  Возможно,  они  хотели  вернуть  ему
зажигалку, но у некоторых в руках что-то подозрительно поблескивало.  Бачиев
рванулся, но Кулинич изо всех сил потащил его ко входной  двери.  Едва  опер
приладился открыть дверь пинком, как она распахнулась сама,  и  в  вестибюль
ввалился здоровенный сержант в бронежилете и с  автоматом  в  руке.  За  ним
следовало  еще  человек  десять  -  похоже,  весь   личный   состав   двести
девятнадцатого отправился на прогулку. Замыкал колонну Муравьев.
   Чеченцы на лестнице моментально сделали вид, что  идут  просто  погулять.
Ножи куда-то исчезли. Кулинич нагло забрал у шедшего впереди свою гранату.
   - Ты как, живой? -  обеспокоенно  поинтересовался  Муравьев.  -  Мне  тут
объяснили, что в это общежитие вдвоем не ходят. Даже сейчас народу маловато.
   - Ну вот, - подвел итог местный капитан. - Все живы-здоровы, а  на  этажи
мы не пойдем. Черт знает, что там может быть!
   Все гурьбой вывалились на двор.  Вместо  "воронка"  Кулинич  с  некоторым
изумлением  увидел  солидный  "Икарус"  с  надписью  по  борту   "Интурист".
Новоявленные интуристы забрались в автобус и  направились  в  отделение.  По
дороге притормозили у магазина -  чудесное  спасение  требовалось  отметить.
Разумеется, ставил Кулинич.
   Рустама Бачиева отвели в камеру,  народ  облегченно  снимал  бронежилеты.
Капитан  отпустил  шофера  автобуса,  неискренно  пожелав  тому  впредь   не
развозить блядей и, следовательно, не попадаться. Опера  прошли  в  дежурную
часть.
   На  двери  дежурки  Кулинич   заметил   кодовый   замок,   какой   обычно
устанавливают  в  подъездах.  Огромный  жестяной  ящик  с  черными  кнопками
выглядел здесь как-то диковато.  Миг  спустя  Сергей  понял,  почему:  замок
установили  кодом  вовнутрь.  Чтобы  войти  в  отделение,  достаточно   было
повернуть ручку, а вот выйти просто так не получилось бы. Улыбнувшись,  опер
продолжил изучать интерьер конторы, где оказался впервые.
   Визуальное знакомство с 219-м  отделением  дало  картину  неутешительную.
Во-первых, Кулинич отметил тот  факт,  что  дежурный  был  навеселе.  Видимо
специально для такого случая его рабочее  место  отделялось  от  посетителей
сплошным стеклом. Пол дежурной части усеивали окурки, а  ключ  от  оружейной
комнаты торчал в замке. Короче, Сергей про себя охарактеризовал обстановку в
отделении как "бардак в хронической стадии". Впрочем, нам здесь работать  не
довелось и, видимо, не доведется. И слава богу.
   Тут же вспомнилось соседнее с нашим 316-е отделение, куда Сергея  однажды
занесло в не слишком подходящее время - в новогоднюю ночь. Привелось сдавать
туда пьяного дебошира (конечно, под Новый год на  пьянство  велено  смотреть
сквозь   пальцы,   но   разбивание   чужих   голов   бутылками   по-прежнему
рассматривается как нарушение порядка). В отделении Кулинич слегка офигел  -
доставленный ими дебошир оказался самым трезвым человеком в этой конторе.
   При входе в отделение  их  попросили  держаться  у  стенки,  а  то,  мол,
старшина упился так, что ему душманы мерещатся,  он  заперся  в  оружейке  и
никого не подпускает. Словно  в  подтверждение  послышался  мощный  рык  "Не
пройдете, гады!", и несколько пуль царапнули по стенке.  Задержанного  долго
били валенком с вложенной гантелей,  а  потом,  чтобы  привести  в  чувство,
предложили полить  водичкой.  Идея  почему-то  показалась  всем  остроумной.
Несмотря на протесты Кулинича, парня выволокли на мороз и стали поливать  из
шланга. Два сержанта, которые его поддерживали, мокли за компанию...
   Да, по сравнению с 316-м здешняя контора выглядела весьма  благопристойно
- всего лишь попили пивка на рабочем месте.
   Гостеприимный  капитан,  открывая  очередную  бутылку  пива  при   помощи
табельного "Макарова", заметил, что конструктор был "наш человек".  С  каким
оружием лучше ходить на операцию - это еще вопрос, но для  всего  остального
лучше  ПМа  не  придумаешь.  Если   поставить   затвор   на   задержку,   то
образовавшаяся конструкция до миллиметра подходит к пивной бутылке, и лучшей
открывашки не найти.
   Друзья поспешили вежливо распрощаться с хозяевами и, забрав задержанного,
отправились к себе. Естественно, тоже на общественном транспорте.
   Приближаясь к родному отделению, опера настроились на  лучшее  -  что  их
сейчас похвалят, а может быть даже разрешат отправиться к вечеру  по  домам.
Все-таки сегодня они взяли возможного убийцу. Настроение было испорчено  еще
на подходе к конторе. Возле подъезда стояла машина  с  четырьмя  кавказскими
рожами. При виде друзей Бачиев приободрился.
   - Давай-давай, - проворчал досадливо Муравьев, дергая наручники, которыми
был пристегнут задержанный.
   Внутри отделения ждала еще одна  неприятность.  Она  стояла  в  коридоре,
непринужденно  болтая  с  замполитом  отделения   Незлобиным.   Неприятность
персонифицировалась  в  майоре  Пчелкине  -  методисте  из  Главка,  который
появлялся у них изредка, преимущественно в  те  моменты,  когда  можно  было
ждать какого-либо успеха. Последний раз он заглядывал совсем недавно  -  как
раз накануне убийства,  они  еще  забивали  "козла"  у  Шпагина,  и  Кулинич
отметил, что этот "кабинетный оперативник" неплохо играет.
   "Раз приперся так скоро, значит, почувствовал удачу, - отметил  про  себя
Кулинич. - Ишь, нашел себе друга. Два бездельника! Небось, с нами к чеченцам
не полезли бы."
   Замполита Незлобина в отделении отчего-то недолюбливали. На первый взгляд
- совершенно незаслуженно. Ничего худого за ним не числилось ни здесь, ни на
предыдущем  месте  службы  (перешел  он  сюда  с   освобожденной   должности
комсомольского секретаря РУВД). Всегда вежливый, исполнительный. На  приказы
начальника никогда на забивал. И выпить с коллегами не чурался. Но отчего-то
его добрые белые глаза  и  открытое  круглое  лицо  вызывали  у  сотрудников
подсознательную антипатию.
   Требовалось  провести  опознание  Бачиева  студентами-свидетелями.  Самое
трудное в таком деле - это  найти  понятых.  Отчаявшись  уговорить  хотя  бы
кого-нибудь исполнить свой гражданский долг, Муравьев  вернулся  в  дежурку.
Телефон штаба ДНД тоже почему-то не отвечал. В конце концов Муравьев поручил
поиск понятых помощнику дежурного.
   Ротозей Семен уже успел  смениться.  Помощником  стоял  сержант  Вощанов,
который готовился получить офицерское звание и искренне считал, что  главное
качество оперативника - находчивость. Сам Вощанов имел ее явно в избытке.
   Понятых будущий опер привел уже через минуту. Выйдя из отделения, сержант
остановил двух первых попавшихся студентов и  сурово  потребовал  документы.
Положив паспорта в карман, сержант отвел несчастных в отделение,  решительно
ответив на вопрос "За что?":
   - За все хорошее!
   Узнав от Муравьева,  что  от  них  требуется  всего  лишь  расписаться  в
протоколе, студенты облегченно вздохнули и приступили к своим  обязанностям.
Еще через минуту Вощанов привел статистов, пойманных тем же  способом.  Этот
метод грозил жалобами и практиковался лишь при недостатке времени.
   Здесь вмешался Пчелкин. Он заметил, что  статисты  совсем  не  похожи  на
Бачиева и потребовал, чтобы, в соответствии с УПК, нашли других, "сходных по
внешности с опознаваемым". Требование, конечно, правильное,  но  попробуй-ка
найди двоих статистов в студенческом общежитии, да еще и  кавказцев!  Именно
это - пойти и найти - все в один голос и предложили Пчелкину сделать самому.
Он начал отказываться, ссылаясь на незнание территории, и в конце  концов  с
ним отрядили Муравьева - как самого молодого.
   По дороге на этажи Муравьев вспоминал свое  первое  опознание.  Он  тогда
только-только пришел в милицию и был полон всяческих вредных идей,  а  также
предрассудков, почерпнутых в основном при чтении УПК. Дело  вел  следователь
Жбан, а опер выступал в роли свидетеля и должен был опознать одного  злодея.
Явившись в назначенное  время  в  прокуратуру,  он  заметил  возле  кабинета
следователя того самого злодея, понуро сидевшего на стуле. Муравьев, войдя в
кабинет, только собрался заметить следователю, что это вообще-то  непорядок,
что по правилам положено, чтобы опознающий находился в отдельной  комнате  и
не мог видеть заранее ни опознаваемого, ни статистов. Но не успел он открыть
рот, Жбан сам захватил инициативу:
   - А-а-а, пришел? Видел, в коридоре сидит? Это он?
   - Он... - пролепетал сбитый с толку Муравьев.
   - Хорошо! - следователь продолжал рыться в бумагах. - Значит  так.  Выйди
сейчас на улицу и найди двух понятых и двух статистов для опознания.  Только
чтоб с московской пропиской были. Давай, по-быстрому!
   - Я вообще-то опознавать его должен...  -  опер  еще  надеялся,  что  тут
какая-то ошибка.
   - Ну и что? - нимало не смутившись, отреагировал Жбан.  -  Мне,  что  ли,
идти? - и развел руками, как бы демонстрируя свой внушительный зад, который,
на взгляд, действительно трудно было оторвать от стула.
   Идти в конце  концов  пришлось  все-таки  ему.  После  этого  случая  для
Муравьева прокуратура перестала быть авторитетом.
   Спустя полчаса  Пчелкин  понял,  что  экспедиция  провалилась.  Опознание
придется проводить с теми статистами, что  были.  Возвращаясь  в  отделение,
Пчелкин решительно  протолкался  через  толпу  молодых  людей,  куривших  на
лестнице. Один из них ловко вытащил  бумажник  опера.  Муравьев  укоризненно
посмотрел на начинающего жулика. Бумажник вернулся на место. Пчелкин  ничего
не заметил.
   Опознание прошло довольно гладко. К сожалению, опознал Бачиева лишь  один
из студентов. Другой, пряча глаза, заявил, что для него все кавказцы на одно
лицо, и он не может ничего с уверенностью утверждать.
   После опознания за Рустама взялся лично Хусаинов. Зампорозыску  отличался
располагающей к откровенности внешностью и особенно фигурой.  Хотя  Хусаинов
никого никогда не бил  и  даже  не  угрожал  побоями  (скажем  так  -  почти
никогда), оказавшиеся в его  кабинете  люди  вдруг  становились  удивительно
словоохотливыми. Улыбка Хусаинова (все передние зубы - металлические) и  его
худощавая фигура (всего 150 килограмм при росте 180)  почему-то  производили
на них огромное впечатление.
   И на этот раз попавший под обаяние  зампорозыску  Рустам  рассказал,  что
Фотиев как-то упомянул о  своем  конфликте  с  неким  Раджаповым  по  поводу
абитуры. Вроде бы, на этой почве он кого-то не то кинул, не то подставил.
   Насчет абитуры же приходил в комнату Фотиева и  тот  громила  с  тесаком,
которого с трудом повязали в ночь убийства.  Он  уже  получил  свой  год  за
незаконное  ношение  холодного  оружия  (доказать  нападение  на  сотрудника
милиции не удалось, поскольку телесные повреждения наличествовали только  на
задержанном) и уехал в "дом родной". Но фамилия  его  была  не  Раджапов.  И
ничего другого о фотиевских делах из него вытрясти не удалось. Если на почве
вступительных  экзаменов  у  Фотиева  случился  один  конфликт,  то  логично
предположить, что могли быть и другие.
   Понимая, что  доказательств  недостаточно,  чтобы  сделать  его  хотя  бы
подозреваемым, но понимая и то, что при необходимости их  изыщут,  Рустам  с
готовность закладывал фотиевские связи,  но,  тем  не  менее,  категорически
отказывался от убийства. Он даже признал конфликт с Фотиевым.  Но  на  время
убийства Бачиев располагал железным алиби - весь вечер он провел  в  комнате
милиции на станции "Арбатская".
   Рустам не без  оснований  главной  достопримечательностью  Москвы  считал
хорошеньких  и  любвеобильных  русских  девушек.  Благодаря  то  ли   тугому
кошельку, то ли каким  другим  столь  же  выдающимся  достоинствам,  девушки
частенько отвечали Рустаму взаимностью. Однако в тот  вечер  случился  Облом
(именно так, с большой буквы). Увидев в  метро  очередную  волнующую  сердце
красавицу, Рустам по обыкновению начал знакомство незамысловато  -  встав  у
нее на пути с обаятельной улыбкой.  Дальнейшие  события  запомнились  самому
Бачиеву лишь страшной резью в  глазах  и  болью  в  паху,  а  в  официальных
документах поста милиции были отражены как "нападение на младшего лейтенанта
КГБ  Садомцеву"  и  "ненадлежащее  несение  службы  нарядом  ППС  по  охране
метрополитена".  После  продолжавшейся  всю  ночь  беседы   Рустам   покинул
гостеприимную станцию "Арбатская", лишившись всех своих  карманных  денег  и
значительной части обаяния. Однако  приобрел  неопровержимое  алиби,  в  чем
теперь с гордостью признавался.
   Версия "Бачиев"  медленно  угасала.  Хусаинов  поручил  сыщикам  вплотную
заняться абитурой.
 
    
 
   Примечания к гл.2
   1 Ученые физического факультета принимали  активное  участие  в  создании
советского  ядерного  оружия,  а  проект  этот,  как   известно,   курировал
Л.П.Берия. Так что некоторые ветераны факультета были с ним  лично  знакомы.
[Обратно]
 
    
 
    
 
   Глава 3
   С бланкового не заходи
   3-я заповедь "козла"
    
 
   Тем  временем  участковый  Шпагин,  которому  было  поручено   отработать
"женскую линию" Фотиева работал в поте лица, стараясь спихнуть  с  себя  это
поручение. Для начала он надел форму  и  посетил  деканат  и  учебную  часть
биофака,  где,  судя  по  записи  в  блокноте  убитого,  училась  фотиевская
подружка. Факультет, к несчастью, находился на  его  участке,  так  что  эту
часть работы свалить все равно было не на кого.
   Административные работники (а  особенно  работницы)  Университета  то  ли
потому, что относились в основном к старшему поколению, то  ли  потому,  что
постоянно   были   окружены   студентами    -    народом    беззаботным    и
недисциплинированным - всегда испытывали почтение к  представителям  власти.
Современные нравы  в  студенческой  среде,  помноженные  на  демократизацию,
вызывали  у  них  раздражение,  что  оборачивалось  хорошими  отношениями  с
участковым, в лице которого они видели желанный "порядок". Чтобы  эффективно
пользоваться таким отношением, для всех контактов  с  администрацией  Шпагин
старался надевать форму. Пользуясь хорошим  расположением,  он  быстро,  без
лишних формальностей выяснил, что  интересующая  его  студентка  -  Дрожжина
Екатерина  Ивановна,  из  города   Щелково   Московской   области,   недавно
отчислилась по собственному желанию и уехала домой. О причине этого поступка
в официальных  бумагах  ничего  не  было,  но  инспекторша  курса  повторила
участковому приблизительно то же,  о  чем  ходили  слухи  в  общежитии:  что
студентка эта забеременела от Фотиева, а тот со скандалом отказался  на  ней
жениться.  Переписав  установочные  данные  из   личного   дела   Дрожжиной,
участковый отправился беседовать со студентами, знавшими ее.
   Щелково ему понравилось, поскольку в его зону  ответственности  никак  не
входило, и на основании этого можно было спихнуть работу на  кого-нибудь  из
оперов, а то и еще подальше.
   Для беседы с друзьями  и  подругами  Дрожжиной  участковый  переоделся  в
штатское.  В  отличие  от  сотрудников,  студенты  на  дух   не   переносили
милицейской формы, причем не из-за того, что были не в ладах  с  законом,  а
просто  в  силу  господствовавшей  идеологии,  которая  недавно  из   кухонь
перебралась на страницы газет, и которую он характеризовал  как  "лагерную".
Доходило  до  смешного  (это  если  смотреть  со  стороны),  когда  студента
приглашали в качестве свидетеля по делу, он начинал возмущаться: "Стукача из
меня хотите сделать!"
   С женщинами разговаривать было намного проще. Политические веяния на  них
мало повлияли. Как и раньше, достаточно было сделать вид, что тебе интересна
ее болтовня и время от времени поддакивать или, еще лучше,  выражать  легкие
сомнения - и дело в шляпе, оставалось лишь терпеливо вылавливать  нужное  из
обильного потока информации обо всем и обо всех.
   О гибели Фотиева студенты уже знали, поэтому сразу же соображали,  отчего
милиция интересуется его подругой. Кто пытался уклониться от разговора,  кто
начинал ломать комедию, а иные делали вид, что ничего не  знают.  Участковый
делал вид, что верит и спешил к следующему студенту.
   После нескольких бесплодных бесед  Шпагин  наконец  добрался  до  Лены  -
близкой подружки Екатерины Дрожжиной. Подружку Лену ему удалось  разговорить
по полной программе. Она выболтала, что после объяснения с Фотиевым Дрожжина
долго плакала, всячески проклинала неверного любовника и  грозилась  сделать
что-то страшное то с ним, то с собою. В  частности,  она  говорила  (точнее,
всхлипывала) примерно следующее: "Я брату скажу!.. Он  его...  Ему  человека
убить - что муху!"
   Сболтнув последнее, подружка Лена сразу прикусила язычок, сообразив, что,
указала  на  возможного  убийцу,   то   есть   совершила   грех,   именуемый
стукачеством. Но сделанного не воротишь,  поэтому  после  непродолжительного
колебания она выдала и остальное о брате Дрожжиной.  О  нем  подружка  знала
немного - со слов Кати, он служил  в  звании  капитана  в  одной  из  частей
Минобороны около Щелкова, и работа его касалась чего-то секретного.
   Полученная информация явно давала версию. Сегодняшнюю работу  участкового
можно было считать успешной, поэтому он не стал обходить остальных  знакомых
Дрожжиной, а нашел себе  более  приятное  времяпровождение  до  назначенного
Хусаиновым срока доклада.
   Недавно  кто-то  из  оперов  поделился,  что  дежурная  комната  ВОХРа  -
прекрасное место, где можно передохнуть, забить фишки, покемарить  часок,  а
то и пропустить стаканчик, находясь при этом "на  территории"  и  не  будучи
досягаемы