ели.
     -- Большой мужчина в шоферской форме. Так сказал мне носильщик.
     -- Очевидно, что не я. У меня даже нет шоферской формы.
     -- Вы могли нанять человека, чтобы он украл мои доски, -- заявил Вико.
     Я  не стал утруждать себя, объясняя  ему  иронию ситуации:  он обвиняет
меня в том, что я украл у него  виндсерферы,  которые  он сам  украл у моего
работодателя. Парень, похоже, был не в том состоянии, чтобы понимать иронию.
Вместо этого я спросил:
     -- Зачем бы я украл их?
     -- Для того, чтобы вернуть своему клиенту Фолкону.
     -- Хорошая идея, -- согласился я. -- Мне бы надо было подумать  об этом
вчера.  Но ведь я уже согласился подождать оплаты. Разве вы не помните? Вико
пожал плечами.
     --  Вико, проснитесь, -- сказал я.  -- Я не  крал  ваших досок. До  вас
дошло?
     -- Не  имеет значения, дошло до меня или нет,  -- снова начал Вико.  --
Проблема не в том, что я думаю, проблема в том, что подумают мои партнеры.
     -- Первый раз слышу о ваших партнерах. Я  считал, вы один  против всего
мира пустились в приключение на виндсерфинге.
     -- Ну, я чуть преувеличил, -- признался Вико. -- Дело в том, что у меня
есть  партнеры,  а  им  не  понравится  такое  развитие событии.  Пропустить
соревнования   в  Гонфлере  уже  очень  плохо.  Ну  а  как  быть  с  другими
европейскими событиями в, виндсерфинге? На следующей неделе Амстердам, потом
Гармиш, озеро Констанс,  Маджиоре. Очень важно, чтобы  я  там тоже  поднимал
парус.
     --  Сочувствую, --  проговорил  я.  --  Но  вам  бы  следовало  сначала
заплатить  за  доски.  А  вместо  этого  вы  на  рыбачьем  судне  ввезли  их
контрабандой во Францию.
     -- Вы и об этом знаете? Мистер Дракониан, моя большая ошибка, что я это
сделал. Но я был  вынужден. Еще на  Ибице я  доверил брату, Энрике,  который
также  бухгалтер  "Марисол", послать сеньору  Фолкону  чек. Но вместо  этого
Энрике поехал в Сан-Себастьян, где, наверно, проиграет все деньги.
     -- Как бы то ни было, вы не заплатили. Вы украли доски.
     -- У меня паника, -- Вико совсем разучился говорить по-английски.  -- И
я  не  мог связаться  с  моими партнерами, которые путешествуют  по  Европе,
наблюдая, как я соревнуюсь.
     -- Партнеры? Вы прежде не упоминали о них.
     -- Да,  у меня  есть  партнеры,  я  разговаривал  с ними,  и  мы решили
заплатить  вашему  клиенту,  мистеру   Фолконе,  за   виндсерферы.   Сейчас,
немедленно.
     -- Правда? А я  думал, вы  не можете  выделить и  су, пока не выиграете
гонку.
     -- Технически это правильно. Но у моих партнеров есть кое-какие деньги.
К счастью. Мы  не проклинаем  вас, мистер  Об, за  то,  что вы забрали  наши
виндсерферы. Но теперь они мне и правда нужны. Следовательно, вуаля, плата.
     Из внутреннего кармана он  вытащил толстый коричневый конверт и  вручил
мне.  Внутри  лежала  пачка   купюр.   Я  быстро  просмотрел  их.  Там  были
американские  и  французские  деньги  и  несколько фунтов  стерлингов. Всего
понемногу.
     -- Сколько здесь? -- спросил я.
     -- Двадцать пять тысяч долларов. Вы можете заплатить мистеру Фолкону, а
остальное взять себе.
     -- Вико, почему вы решили дать мне такой гонорар?
     -- Потому что вы  мне нравитесь,  мистер Об. И потому что мне нужны эти
доски, а вы, кажется, и есть тот ключ, который вернет их мне.
     -- Я уже говорил, что ничего не знаю о том, кто взял ваши, или, вернее,
не ваши, виндсерферы.
     -- Так,  все понятно,  --  проговорил  Вико с  убийственной  мягкостью,
которая  иногда появляется  у  испанцев  перед  тем,  как  они  взрываются и
штурмуют  баррикады.  --  Я не  ставлю обвинений. Только  найдите  человека,
который доставит доски  по следующему адресу,  --  он вынул  листок бумаги и
протянул мне, -- в течение сорока восьми часов, и все будут удовлетворены.
     -- Сделаю все, что смогу, -- согласился я, пряча деньги в карман. -- Но
я ничего не обещаю.
     -- Пожалуйста, проследите, чтобы виндсерферы прибыли  по  этому адресу,
-- повторил Вико. -- Ради собственного спасения.
     Он поднялся, чтобы уйти. Я тоже встал.
     -- Вы мне угрожаете?
     -- Не  я. Я не люблю насилия. Это мои партнеры,  которых мы  оба должны
опасаться. -- Он ушел.
     На листке бумаги был указан адрес в окрестностях Парижа. Я спрятал  его
в бумажник. Потом  позвонил  Найджелу Уитону и договорился с ним о встрече в
баре "Нью-Йорк Гарри".
     -- Понимаю, в чем проблема, --  сказал он, когда я передал ему разговор
с Вико.
     --  По-твоему, кто-то украл  доски,  кому  нечего  делать  с  остальной
экипировкой? Или это просто случайность?
     -- Трудное положение, старина. Но я посмотрю, что можно сделать.
     Уитон улыбнулся, и колокола тревоги  забили  у меня в голове. Я склонен
верить, что мои друзья остались точно такими,  какими были десять лет назад,
когда  я видел  их последний раз. И я всегда  ошибаюсь. Я не тот,  каким был
десять лет назад, почему же они должны остаться прежними?
     -- Найджел, -- пробормотал я, -- у тебя нет случайно шоферской формы?
     -- Конечно, нет, старина, -- возразил Найджел. -- Скоро увидимся. -- Он
дошел до двери и обернулся. -- Но, естественно, я знаю, где ее достать. -- С
этими словами он ушел.
     Я  ничего  не знал о том, что  все  эти  десять  лет  делал  Найджел. Я
примчался  в  Париж  убежденный,  что  время  застыло, все  и  все  осталось
неизменным. Однако оказалось, что это совсем не так. Да так и не могло быть.
Чем занимался Найджел, когда не работал на меня? И от кого я мог это узнать?
     Когда  я вернулся в "Синь",  консьерж  сообщил, что  мне звонили. Некий
Жан-Клод просил, чтобы я связался с ним  как можно скорее. Я поднялся к себе
в номер и позвонил.
     Телефон  ответил  голосом,  который  звучал  так,  будто  по-французски
говорила обширная рыжеволосая женщина с сильным  испанским акцентом. Испанцы
--  это негры  Франции.  Из  них берутся  консьержи второ-  и третьеклассных
парижских  отелей.  На  социальной  лестнице  они  на  одну  ступеньку  выше
алжирцев, которые по ночам метут улицы метлами, сделанными из пучка прутьев.
Я перешел  на  испанский и  услышал обычные испанские жалобы  на  холодность
французского народа и на пресность их пищи. Убедившись, что я никого не знаю
в  Альбасете,  она сообщила,  что Жан-Клод  ушел,  но  очень хотел  со  мной
поговорить. Я дал ей свой номер в отеле.
     До  встречи с  Хуанито  оставалось еще полтора часа.  Поэтому я  принял
ванну и лег вздремнуть. Вы, наверно, подумали, что  я слишком много сплю. На
самом деле это не так. Другие детективы тоже много  спят. Они просто об этом
не рассказывают.  Но  я твердо  решил писать  только правду  обо  всем,  что
касается моего расследования. Так позвольте мне придерживаться правды.
     Я поставил  свои "Касио" на запястье на 11.45,  лег  и почти  сейчас же
заснул. Будильник зазвенел чересчур скоро,  и  борьба с программой часов  --
надо же остановить проклятый колокольный звон  -- приятно разбудила меня.  Я
надел темно-синюю хлопчатобумажную спортивную рубашку,  невесомый спортивный
пиджак цвета  хаки  с  множеством  карманов и  вышел  в  журчащую  и  теплую
парижскую ночь.

        "34. СЕНТ-ОСТАШ"

     После  краткого совещания  консьерж отеля рассказал  все, что мне  надо
знать о местоположении  Сент-Осташ.  Фактически  это оказалось  за  углом. Я
вышел  из  отеля  "Синь" и  зашагал  по рю  Рамбюто мимо  Форум  де  Алль  к
Сент-Осташ  недалеко  от  Биржи.  Когда-то  этот огромный  готический  собор
построили,  соперничая с Нотр-Дам. Поднимаясь над  мясными и рыбными лавками
квартала,  его  парящие  портики и розовые окна  были  хорошо видны в полной
света  парижской ночи. Когда я подошел, как раз наступила  полночь. Я слышал
бой гигантских уличных часов высотой четыре метра и весом больше тонны. Звук
доносился из соседнего крытого перехода.
     Через  секунду  после моего появления пришел Хуанито. Или, наверно,  он
был там  раньше и поджидал меня.  Он не сменил  костюм испанского музыканта,
который  носил  утром,  только  добавил к нему элегантную,  длиной до  талии
темно-синюю  пелерину,  что  придавало  ему  легкое  сходство со  студентами
военной академии Сен-Сир.
     -- Ах, амиго,  пойдем  со  мной, --  воскликнул  Хуанито и повел меня в
Сент-Осташ.
     Собор   немного   не  дотягивал  до   пламенеющей   готики  , хотя сводчатый неф с нависающим замковым
камнем  был  высокий.   Мимо  придела  Богоматери,   гробницы   Кольбера  мы
приближались  к  алтарю,  одновременно  совершая  краткий  обзор французской
истории. Здесь проходил  обряд крещения Ришелье, Мольера, мадам де Помпадур.
Здесь  Людовик  XIV принял  первое причастие, и  здесь похоронили Лафонтена,
Мирабо  и уже  упоминавшегося  Мольера .
     -- Куда мы идем? -- прошептал я.
     --  Когда  ты последний  раз  был на исповеди? -- прошелестел  в  ответ
Хуанито.
     -- Ого, я еврей, мы не делаем вещей такого рода, -- пояснил я.
     --  Ну  тогда  это  будет для тебя новый  опыт.  -- Он  подвел  меня  к
исповедальной кабине. Я с отвращением разглядывал ее.
     -- В чем дело? -- спросил  я.  У южноамериканцев  иногда  прорезывается
странное чувство юмора.
     -- Входи, -- сказал Хуанито, показывая на кабину. -- Увидишь.
     Мне  это  не  понравилось,  но  черт  с  ним,  я  вошел  внутрь.  Штора
загораживала вид на церковный зал. Наклонившись вперед, я обнаружил люк, его
открывают, чтобы говорить со священником. Я отодвинул дверцу и открыл люк. С
другой  стороны  донеслись шуршащие звуки, будто  священник  поправлял  свою
сутану, или что он там носит.
     --  Oui, mon fils?  --  немного  спустя проговорил
мягкий голос.
     Я  нетерпеливо  пожал  плечами. Ситуация  определенно выводила меня  из
себя.  Огромная полутемная  церковь, фантастические очертания,  бесчисленные
свечи, величественные скульптуры, аромат  ладана и благочестия -- все вместе
моментально  вызвало у меня  нервное  несварение  желудка. Это  явно не  мой
Париж.  Но все же мне удалось  на этой  сцене  восстановить  некоторую часть
здравомыслия, и я произнес обычным разговорным тоном:
     -- Привет, я Хоб Дракониан, кому имею удовольствие исповедоваться?
     --  Мне  сказали,  что   вы   немного  дурак,   --   проворчал   совсем
несвященнический голос по другую сторону перегородки.
     --  Но все же не такой дурак, чтобы назначать  встречу в  исповедальной
кабине, -- заметил я. -- Что это для вас, какое-то извращенное удовольствие?
И, кстати, кто вы?
     --  Разговаривая с  вами,  я должен  оставаться  невидимым,  -- сообщил
голос. -- Это место мне кажется  самым  безопасным из  всех, какие я  мог за
короткое время придумать. И  его преимущество в том, что оно  рядом  с вашим
отелем.
     -- Да, рукой подать, -- согласился я. -- Конечно, вы могли бы прийти ко
мне  в  номер,  я бы  поставил несколько бутылок  вина,  и мы  бы  обо  всем
переговорили в цивилизованной манере. Я полагаю, это место  безопасно до тех
пор, пока священник не заинтересовался, во что мы играем в его кабине.
     -- Священник в Маракеше, он в отпуске, -- возразил голос. -- По-вашему,
мы не умеем устраивать такие дела?
     -- Не знаю. А кто вы?
     -- Вам нет необходимости этого знать.
     -- Вы правы, -- согласился я. -- Но у меня также нет необходимости быть
здесь. -- Я встал. -- Если вы захотите продолжить разговор,  то найдете меня
в "Пье дю Кошон", это рядом. И, наверно, я закажу гратинэ.
     -- Не так быстро, -- зашипел предполагаемый эрзац-священник. -- Сколько
вы заплатите за информацию об Алексе?
     Я снова сел. Наконец мы вернулись к реальности.
     -- Я должен сначала услышать информацию, потом буду судить, сколько она
стоит.
     --  Моя информация потребует минимальной  платы  в пятьсот американских
долларов, если вы решите, что она ценная. Это подходит?
     -- Да, -- согласился я, -- но только если ценная.
     - Можете вы  дать  мне сейчас сто долларов, чтобы показать свои  добрые
намерения?
     -- Не будьте смешным, -- фыркнул я.
     -- Ладно. Идите за мной.

        "35. ЭСТЕБАН"

     Мы вышли из Сент-Осташ, фальшивый священник и я, и промаршировали по рю
де  ля  Трюандери и затем по рю Сен-Дени. Снэк-бары, бутики, секс-шопы, кафе
-- все работало в полную силу. Я покосился на своего компаньона.  Высокий, с
желтовато-зеленым цветом лица, хищными  глазами и  усами Панчо Вилья  . То, что я принял за сутану, оказалось пончо.
     -- У вас есть имя? -- спросил я.  -- Или к  вам можно обращаться как  к
фальшивому священнику?
     -- Зовите  меня Ишмаэль, -- ответил он. -- Нет, впрочем, не зовите меня
Ишмаэль, это  только  нервный рефлекс от литературных курсов в Новой школе в
Нью-Йорке, на которые я ходил в прошлом году.
     --  Это  были хорошие курсы? -- проговорил я, считая,  что  надо что-то
сказать.
     -- Мне, в частности, нравилась грудастая молоденькая еврейская девушка,
которая  их посещала, --  признался он.  -- Что же касается остального, то я
буду счастлив,  когда наконец перестану думать о белых китах  по имени  Моби
Дик  . Вы можете звать меня Эстебан.
     Мы еще немного прошли в приятном молчании.
     -- Куда вы меня ведете? -- наконец спросил я.
     Мы как раз подходили  к тенистым  аллеям, окружающим фонтан Непорочных.
Это место связано  с плохими воспоминаниями. Во время осады  Парижа Генрихом
Наваррским  в  1590  году  мертвые покидали кладбище,  расположенное  в этом
районе, и, как рассказывают, танцевали на улицах. Сейчас днем это туристская
достопримечательность, а ночью  место, где заключаются подпольные соглашения
и небольшие контрабандные сделки.
     -- По-моему, здесь будет  так же хорошо, как и в любом другом месте, --
объявил Эстебан.
     Две фигуры отделились от бродяг, окружавших фонтан. Мне не понравилось,
как они  подошли прямо ко мне, отрезав  меня  от  прохожих с одной и  другой
стороны. И мне  не понравилась манера, с какой Эстебан  попятился,  его рука
полезла в карман накидки и вновь появилась с  чем-то  блестящим. Это была не
гармоника.
     -- Эстебан, у меня создалось о вас ложное впечатление, -- проворчал я.
     -- Неужели?
     -- Я принимал вас за честного мошенника, а вы оказались момцером самого
дурного полета.
     --  Момцером!  -- захихикал  Эстебан.  -- Я  забыл экзотический диалект
Нью-Йорка. Как я хотел бы научиться говорить с идиомами.
     -- Если мы провернем нашу сделку, я бы мог стать вашим учителем идиша.
     --  Я моментально почувствовал к  вам расположение, Хоб. -- Эстебан без
усилий произнес "X" в моем имени. -- Мне  жаль, что я должен поставить вас в
такие условия, какие вы себе  и вообразить  не  можете. Политика -- жестокая
любовница.
     -- Перестаньте  разыгрывать из себя злодея, у вас ничего не выходит, --
усмехнулся я.  -- Послушайте, Эстебан, серьезно,  давайте  вы и я где-нибудь
сядем и поговорим. Нет ситуаций, из которых нет выхода.
     -- Если бы дело было во мне, -- протянул Эстебан с  тем меланхолическим
выражением,  которое иногда  появляется на лице  южноамериканцев, когда  они
вынуждены расправиться с человеком, который им на самом деле нравится. -- Но
мои руки связаны. Приказ об этой акции идет прямо от "Эль Групо Бланко".
     -- Ох, идет прямо от "Эль Групо Бланко", -- повторил я за ним.
     -- Да, это так.
     -- Черт, -- возмутился я, -- почему вы не сказали мне с  самого начала?
В таком случае  вам позволено  делать со мной все  что угодно, раз уж "Групо
Бланко"  берет  ответственность   на  себя.   А   теперь,  Эстебан,   честно
признайтесь, разве это не дурацкая позиция?
     По-видимому, мои слова пролетели над их головами. Даже не осмыслив, что
я сказал, два  оруженосца Эстебана,  или как их  еще  назвать, соединились в
одной точке, и этой точкой был я.
     Я сделал свою игру.  В широкую брешь между моими тремя преследователями
я прорвался в сторону  Севастопольского бульвара.  Страх прибавлял  скорости
моим мелькающим ногам.
     К несчастью, я этого не сделал.
     Они  были  наготове. Когда  я рванулся,  один  подставил ногу, а другой
размахнулся.  Похоже,  будто  они  отрепетировали заранее.  В мозгу  у  меня
взорвались квазары. Ноги превратились в  мыльные пузыри.  В голове я услышал
высокое  пронзительное пение.  Я  так и  не  почувствовал, когда  ударился о
мостовую.

        "36. БУЛОНСКИЙ ЛЕС"

     Любопытно, как испанский мир продолжает  вторгаться в мою жизнь, хотя я
уже  давно  оставил  Ибицу. Должно  быть,  есть  что-то  в менталитете,  что
притягивает  меня,  заставляет разыскивать тоскливый дух древнего испанизма.
Страны существуют как модели для нашего разума и дают нам окраску независимо
от наших  индивидуальных особенностей. Моя связь  с Испанией  была глубокой,
ироничной и такой же обманчивой, как приключения великого Дона Кихота, моего
прародителя.
     Такие мысли кружились у меня в голове, когда я лежал, брошенный на одну
сторону  кузова просторной  вроде  бы  экскурсионной  машины.  Я решил  пока
притворяться, будто потерял  сознание. Сквозь бахрому ресниц сощуренных глаз
я мог различить у  себя за  спиной двух крупных  мужчин, которые  следили за
мной с откидных  сиденьев. Отдельно от них рядом с водителем  сидел Эстебан.
На водителе была шоферская фуражка. Легко заметить, что  у южноамериканцев в
любых  обстоятельствах сохраняется чувство стиля. Конечно, способ, каким они
меня  похитили, не  вписывался даже в длинный ряд моих  самых фантастических
ассоциаций.  И что такое, черт  возьми,  "Эль Групо Бланко"? А, кстати, чего
они хотят от меня?
     Двое мужчин на откидных сиденьях тихо переговаривались между собой. Они
говорили  на  языке,  которого я никогда  не  слыхал.  Один  из них время от
времени обращался к  Эстебану,  и тот  отвечал на  том же  языке.  Мне вдруг
пришло в голову,  что они вовсе  и не латины. Их язык  показался мне немного
похожим на албанский. Или, может, это один из македонских диалектов, которые
после  Александра Великого  остались  разбросанными по всем районам, где  он
прошел.
     Мы уже миновали центр Парижа и направлялись к кольцевой дороге, которая
окружает город. Потом свернули  к Порт де ля Вийет и поехали на запад. Здесь
движение стало  не таким интенсивным. Мы обогнули северную  границу города и
свернули на юг  мимо Порт Майо, проехали милю или чуть больше и  оказались у
Порт Дофин.  Теперь  мы  были в Булонском лесу, большом, тщательно ухоженном
месте для прогулок в западной части Парижа.
     Когда   мы  катили  по  тенистым  аллеям,  я   видел   немногочисленных
проституток, выстроившихся, как на параде, вдоль тротуаров. Они  все  носили
меха  и  ничего  под  ними. Мы приблизились к Алле де Лоншан, где  слоняются
мужчины-проститутки,  затем мы пересекли территорию Гоночного клуба Франции,
еще  немного  проехали и  остановились  прямо  за  высотами  Прэ  Катела  на
заболоченной  земле недалеко от озера Инферье. Как говорят,  сюда  парижские
банды притаскивают тела своих жертв.
     -- Отлично, Хоб, -- произнес твердый, с хорошим произношением буквы "X"
голос Эстебана. -- Это конец маршрута, как говорите вы, американцы.
     Притворяться  потерявшим  сознание больше не было смысла. Все выглядело
так,  будто  очень скоро меня ждет  неотвратимая реальность:  Большой Сон, о
котором пел Джим Моррисон.
     -- Пожалуйста, выйдите из машины, -- сказал Эстебан.
     Я молча подчинился, на этот раз без  неумных острот.  Меня встревожило,
что  Эстебан не  предупредил, чтобы я  не пытался  бежать.  Вероятно, его не
беспокоит, буду я пытаться бежать или нет. У него уже есть план, что со мной
делать.
     Эстебан и  его помощники  образовали круг, замкнули меня в нем и повели
глубже  в  лес, где рос  кустарник. Стояла ясная ночь.  Сквозь  ветви  я мог
видеть  над головой Орион. Когда  мы шли  по газонам, наши  ступни  издавали
высокий  чавкающий звук.  Один из мужчин был отвратительно простужен. Он без
конца сморкался в белый  платок. Я не сумел придумать, к