сущую свои  воды, и  находил,  что
контраст  между  многообразной  изменчивостью   реки  и  застывшими  линиями
набережных  и мостов  -- это символ самого искусства. Дело было очень давно,
до несчастного приключения с Жанной Дюваль.
     И  оно  было  несколько  лет  назад.  А  теперь,  поскольку я,  Бодлер,
наслаждаюсь одним из все более редких периодов нормальности,  я решил прийти
сюда снова. Сегодня вечером регулярное сборище знаменитого Гашиш Клуба, куда
приходит  так много  благородных  особ,  конечно,  не  потому,  что одобряют
курение  гашиша,  а  просто  очарованные нашей  привычкой  к нему,  жаждущие
поговорить с  нами,  поудивляться  нашему  бесстыдству,  поклониться  алтарю
нашего разума.
     Я поплотнее  завернулся  в  свой  длинный  плащ,  ночь стояла холодная,
пригладил несколько торчавшие усы и вошел в отель.
     Камера проводила меня по лестнице. Там стояла наш лидер, Президент, как
мы ее называли, и  приветствовала меня. Миновав ее, я поднялся по лестнице и
вошел в тесную восточную комнату. Воздух в ней сгустился от дыма горевшего в
камине угля и  табака  в  трубках  джентльменов из  высшего  общества  и  от
множества свеч. Собравшиеся сидели  на софах с длинными элегантными трубками
в  зубах, отдыхали на легких стульях, покрытых травчатым  шелком  и атласом.
Между  затяжками болтали,  смеялись, спорили.  Я  наблюдал за  ними,  и  мне
казалось,  будто они  слегка дрожат, будто сами стали галлюцинацией, которую
искали.
     Я заметил моего дорогого друга  Теофиля Готье  , почему-то он оказался выше,
чем я ожидал. -- Как дела? -- спросил я его.
     -- Вечер только разогревается, -- ответил он. -- Обычная толпа. Вот  на
этой  кушетке ты  можешь увидеть Делакруа,  Буассара  с дурацкой  шляпой  на
голове и братьев Гонкуров ,  которые  как всегда  щеголяют
надменным видом.
     -- А кто этот толстяк с чашкой Кофе?
     -- Мсье Бальзак .
Он  приходит  только  ради  беседы.  Он говорит, что столько выпивает кофе и
алкоголя, что у него развился иммунитет к воздействию Черного Дыма.
     Краем  глаза  сквозь  свет прожекторов  я  заметил,  что  Клови  делает
круговые движения рукой. Я истолковал их значение так, мол,  он хочет, чтобы
Готье и  я  походили по кругу, чтобы камера могла следить  за  нами. Я  взял
Готье под руку и медленно повел через комнату.
     -- А кто эти двое вон  там? -- спросил я, потому что двое мужчин только
что вошли и суровым взглядом смотрели на происходившее.
     --  Тот,  что слева,  конечно, Вагнер, ты  можешь определить это по его
небрежному галстуку. А другой -- восходящий молодой поэт по  фамилии  Рильке
.  В  подборе   собравшихся  тоже
проявляется "метод Клови". Рильке не мог встретиться, к примеру, с Бодлером,
потому что  родился  после смерти  поэта.>- Вагнер и  Рильке подошли к  нам.
Камера повернулась к ним.
     -- Алекс, ведь это ты  под бородой, правда? -- почти не  шевеля губами,
прошептал я Готье.
     -- Кто бы говорил,  --  ответил  Готье.  -- Черт возьми, как поживаешь,
Хоб?
     -- Я? Я прекрасно. Но, черт возьми, как ты? И, дьявол тебя побери, куда
ты исчез?
     --  Позже  поговорим, -- сказал Алекс.  -- Откровенно, старина, я очень
рад тебя видеть.

        "44. ДЕЛО ЗАКРЫТО; В ОДНОЙ РАКУШКЕ С АЛЕКСОМ"

     Вскоре  Клови  закончил  съемку.  Внизу  в  зале  приемов  устраивалась
вечеринка для съемочной группы, это один из автографов Клови. Я снял костюм,
избавился от грима и спустился вниз, постепенно теряя привилегии, какие были
у Шарля Бодлера. Но я напомнил  себе, что совсем  не так  ужасно быть добрым
старым Хобом Драконианом, особенно когда он на грани завершения дела.
     Я ждал, что Алекс бросит меня и снова улизнет. В конце концов, это было
бы  в духе того, что уже случилось. Но  вышло совсем по-другому. Он разыскал
меня в зале приемов, предложил удрать, где-нибудь выпить  и  поговорить.  Мы
ушли с вечеринки и взяли такси. Алекс знал студенческую забегаловку недалеко
от Пантеона, и  мы  пошли  туда.  Не  помню, как она  называлась.  По-моему,
"Позолоченная  ракушка",  потому что все в Париже  если  не золотое,  то, по
крайней мере, позолоченное.
     Там на маленькой, залитой светом площадке очень медленно танцевали пары
под  звуки  барабана,  электрогитары  и  коктейльной палочки.  Они танцевали
слишком  медленно. Должны  были так танцевать,  контролируя  свои  движения.
Старая игра  с силой воли. Мы уже  видели такое  и раньше. Танцующие  носили
туалеты, показанные в этом году  в салонах моды, и, наверно,  имели какое-то
отношение  к моде  в творчестве  Клови.  Почему кого-то  могут  интересовать
нелепые  идеи Клови насчет туфель Бодлера? Меня раздражала его зацикленность
на  важности этого  символа. Кто,  по его  мнению, он  такой? Нелепый позер,
похлопывающий по спине дух времени и проповедующий с несуществующей кафедры.
     Оркестр   был  именно  такой,  какой  и  можно   ожидать   в   подобном
претенциозном  месте.  Мандолина и деревянная  флейта играли  народные песни
Бретани.  Мы заказали кувшин  горького  бельгийского  пива и блюдо  мидий  в
пряном соусе и начали разговор.
     Алекс не  очень изменился  за те десять  лет, что  я не  видел  его. Он
выглядел  хорошо,  высокий, мускулистый блондин.  Однако он казался  немного
запуганным, тщательно  выбирал столик, сел спиной к стене, чтобы видеть всех
входивших и выходивших.
     -- Так что нового? -- спросил Алекс.
     --  Что может быть  нового?  --  пожал я плечами. -- Я  теперь  частный
детектив, по-моему, это ново.
     -- Полная перемена по сравнению со старыми временами, -- заметил Алекс.
-- Ты больше не играешь даже в покер?
     -- Редко.
     -- А как продвигается детективный бизнес?
     -- Неплохо. Я нашел тебя.
     -- Да, ты нашел. Но это  не в  счет.  Фактически  я все  время  пытался
встретиться с тобой.
     - Ты? Почему?
     -- Хоб, мне нужна помощь. Конечно, я готов заплатить за нее.
     -- В каком деле?
     История  Алекса  началась несколько лет  назад.  Как  и  я, он  оставил
Европу,  вернулся  в  Соединенные  Штаты и начал искать работу.  Адвокатский
экзамен он сдал несколько лет  назад в  Вашингтоне, округ Колумбия. Теперь с
помощью  одного из дядей он пошел  работать в  корпорацию  Селуина, в группу
основателей фондов. Шел 1985 год. В 1986-м  Алекс обнаружил, что находится в
центре  интересной  ситуации:  собирает деньги в фонд помощи  никарагуанским
контрас и  для секретной операции в Иране, которую Белый дом пропагандировал
в те годы.  Тогда за махинации при сборе денег для этих фондов кое-кто попал
в газеты. Хотя Селуин и другие были замешаны в этом деле не меньше.
     Как  раз в то время Алекс  встретил Ракель, одного из секретарей группы
Селуина.  Она  и  Алекс  начали  встречаться. Через  месяц они  переехали  в
маленькую квартиру в Джорджтауне. Алекс продолжал работать у Селуина.
     Прошло еще несколько месяцев,  и Алекс помимо  воли стал замечать,  что
собрано  очень много денег для различных проектов, касавшихся никарагуанских
контрас  и  Ирана,  Но  сколько  бы  денег  ни  поступало,  борцам  вроде бы
перепадало   все  меньше  и  меньше.  Создалась  любопытная  ситуация.   Все
совершалось  под  лозунгами патриотизма.  Однако трудно было  отделаться  от
впечатления, что некоторые люди делали на патриотизме очень большие деньги.
     Потом  пришел 1987 год, и вдруг Иран и никарагуанские  контрас попали в
газеты. Фонды помощи оказались связаны, их окрестили "Иран-Контрас",  а дело
получило  название  "Ирангейт".  Кейси,  одному  из шефов  проекта,  сделали
операцию  на  мозге,  здоровье  к  нему  не  вернулось, и  вскоре  он  умер.
Полковника  Оливера  Норта  застрелили.  Адмирал  Пойндекстер,  старший  над
Алексом, попал под  подозрение.  Многие попадали под подозрение еще до того,
как их выуживало правосудие.
     Алекс  понимал, что его дни  на этой работе  сочтены.  Фактически и дни
фирмы Селуина тоже.
     Именно тогда, в те финальные дни, Алекс увидел на стене  роковые слова,
как и в мифе предвещавшие гибель . Не требовалось много времени, чтобы
сообразить: его  начальство впуталось в дело, которое, каким  бы благородным
ни казалось, когда его начинали, сейчас выглядит чертовски противозаконным.
     Расследование все  шире и  шире забрасывало сеть,  и в  нее  попадалось
множество  мелкой рыбешки. Политика  была такой же, какой  бывает всегда,  в
этом можете  не  сомневаться. К тюремному заключению собирались  приговорить
гораздо больше мелких рыбешек, чем крупных рыб. И Алекс очутился совсем не в
лучшем положении. Хотя и ни в чем не виноватый, он все же участвовал в общей
работе "Селуин Групп".
     Серьезными неприятностями грозило  и доверие  Селуина, который,  узнав,
что у Алекса есть счет в банке Швейцарии, время от времени переводил на него
деньги, собранные  для контрас,  или  для того, кто их получал  вместо  них.
Алекс от этих  операций никакой выгоды не имел, но дело  выглядело  так, что
могло заинтересовать следствие.
     Он  обсудил положение  с  Ракель.  Она через  свои  секретарские  связи
узнала,  что следователи из офиса специального  прокурора намерены  заняться
проверкой участия Алекса в сделках Селуина.
     --  Нельзя  сказать,  что я не смог бы  доказать свою  невиновность, --
заметил Алекс. --  Я  мог  доказать,  но это потребовало бы уйму  времени  и
денег. Хотя главное было  в  другом.  Пока  тянется  вся  эта  волокита, мне
пришлось  бы торчать в Вашингтоне.  А вот  этого выдержать я  не мог.  Ты же
знаешь меня, Хоб.
     Я кивнул. Этого  я  бы тоже  не  смог  выдержать,  если  к тому  же был
запасной вариант.
     -- И что ты сделал?
     -- Я решил, что  пора паковать вещи и уходить. Фактически похоже, что я
спохватился слишком  поздно. До  Ракель дошли  слухи,  что мне  уже выписана
повестка явиться на  допрос. Я уехал в тот же вечер. Ракель  осталась, чтобы
позаботиться  о  разных  мелочах. Избавиться  от  квартиры,  сдать  вещи  на
хранение и тому подобное. Предполагалось, что мы встретимся в Париже.
     -- Эту  часть  я знаю, -- кивнул  я. -- Но  потом  ты исчез.  Во всяком
случае, так сказала Ракель.
     --  Да,  я исчез, -- согласился  Алекс с  веселой улыбкой.  -- Или,  по
крайней мере,  казался  исчезнувшим. Насколько знала  Ракель, я будто сквозь
землю провалился.
     Я опять кивнул.
     -- А что случилось на самом деле?
     --  Я на время скрылся из вида,  --  пояснил  Алекс. --  В  тот  момент
лучшего  не  пришло в  голову. Я услышал кое-что о Ракель, и это встревожило
меня.
     -- Что именно?
     -- Похоже,  она разговаривала  с одним  из  следователей  прокурора  по
особым делам.  Парнем по имени Романья.  Наверно,  ты  видел его  где-нибудь
здесь.
     -- Он где-то здесь, -- кивнул я. -- Но почему Ракель это сделала?
     -- Она  иногда ведет себя будто Женщина  из  Дома Мормонов. Ты видел ее
такую? -- Алекс с мрачным видом долго смотрел на меня.
     -- Да, когда она первый раз пришла ко мне в офис.
     -- Иногда она делает странные вещи, Ракель. Знаешь,  она и в самом деле
из  мормонов. А среди них вырастают люди с причудами. Никогда не знаешь, что
придет ей в голову,  вдруг она решит, будто должна что-то сделать. Возможно,
с ней все в порядке, а паранойя у меня. Но, по-моему,  мне лучше убраться из
Европы.
     -- А что насчет Романья?
     -- Я не знаю, есть ли у него ордер на мой арест. Но он крутится слишком
близко, чтобы мой разум оставался в покое. Я решил пока все бросить, а потом
посмотрим, как обернется Дело.
     -- Ты уже нагляделся вдоволь?
     -- По-моему, да. Я созрел и готов к следующему шагу.
     -- И какой это будет шаг?
     -- Вот для этой части плана мне нужна твоя помощь.
     -- Нет, -- ответил я.
     -- Хоб, ты только выслушай.
     Все тот же прежний Алекс. И я выслушал его. Все тот же прежний Хоб.

        " * ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ * "

        "45. ЛЯ БУЛЬ"

     Пожалуйста,  не просите меня  объяснить,  как Алекс  перетащил меня  из
таверны в центре Парижа, где мы что-то ели и что-то пили, на сиденье взятого
в аренду "Ситроена", который,  оставив позади огни столицы, мчался по темным
пригородам Парижа к  побережью Атлантического океана. Должно быть, я сошел с
ума.  Алекс умел воздействовать  на меня. Это  не  та  дружба, какой  бывает
добрая  старая дружба. И так же, как  у  некоторых  других мужчин, у которых
множество жен и взаимозаменяемые семьи, не спрашивайте у меня, кто для  меня
дороже -- семья или друзья.
     Я чувствовал себя очень виноватым из-за того, что сидел рядом с Алексом
в  "Ситроене",  мчавшемся через  ночь,  будто  мы  и  раньше  много  времени
проводили  вместе, из-за  того,  что смеялся  его шуткам,  будто привык  это
делать. Мы оба были немножко пьяны, и ландшафт был темный, огромный, пустой,
таинственный,   и,   насколько   хватало   глаз,   мы   были   единственными
представителями  человечества, Алекс и я под  звездами Матери Ночи. Такой  я
сентиментальный, застрелите меня
     Наконец мне удалось убедить себя,  и не без оснований, что фактически я
исполняю свои обязанности, сопровождаю Алекса, куда бы он не  направлялся, и
что я могу сообщить Ракель, моему работодателю (которая может быть в сговоре
с Романья) местонахождение Алекса. Конечно, я также расскажу и Алексу о том,
что мне  придется сделать, чтобы  он мог принять меры предосторожности. Черт
возьми,  ведь в моем  соглашении  с клиентом  не говорится  о  том, как  мне
поступить со старым приятелем.
     Алекс пообещал, что он все объяснит, и я  позволил ему вытащить меня из
безопасной таверны  рядом  с Пантеоном,  где  на длинных деревянных  скамьях
сидели  студенты французских колледжей со своими кувшинами пива и где бегали
с блюдами мидий и сине-черных перламутровых ракушек веселые потные официанты
в рубашках.

     Наконец  мне  удалось создать  иллюзию, будто  я  все  еще  работаю для
Ракель, моей  клиентки, и мчусь через ночь с  Алексом для того, чтобы узнать
его местонахождение и потом сообщить о  нем Ракель, а она, вероятно, сообщит
Романья. Только сначала я предупрежу Алекса, что собираюсь сказать ей
     Но, пожалуй, я и сам, черт возьми, не знал, о чем думал. В арендованном
"Ситроене" с откидным верхом продырявился глушитель, и я не мог слышать даже
собственных  мыслей,  не  то  что  разговаривать  с  Алексом  и понять,  что
происходит. Он, наверно,  сам пробил дыру  в  глушителе, чтобы  не  пришлось
разговаривать  со мной. Никто ничего мне  не говорит. Даже для меня  это уже
слишком. Хватит.
     -- Алекс, -- сказал я.
     -- Что, дружище?
     -- Останови где-нибудь машину.
     -- Что случилось?
     -- Нам надо поговорить.
     Он посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Он понял.
     -- Хорошо, дружище, -- согласился он.  -- Кстати, недалеко отсюда  есть
симпатичный  маленький  ресторан,  совсем  близко  к  Анжеру.  Надо  сделать
перерыв.
     Он сделал,  как  я просил, но ничем не  поделился. Я  всегда восхищался
Алексом. Но это не обязательно означает, что я всегда буду делать то, что он
захочет.
     Я слишком поздно вспомнил, что у  Алекса есть склонность к самым худшим
в мире местам, где  можно поесть. Лучше бы я подумал об этом до того, как мы
свернули на стоянку машин возле маленькой гостиницы на шоссе номер 23 чуть к
югу от Ле Мана, тогда бы я съел больше мидий в Париже.
     Это  был один из тех ресторанов с соломенной крышей, к  которым  всегда
надо подходить с  подозрением. Так и вышло: оказался чрезмерно дорогим  и  с
плохой едой, что  редко  бывает во Франции. Надо  отдать должное Алексу,  он
сумел найти исключение из правила.
     Ладно, это преувеличение, видимо, там было не так уж плохо, но  я вдруг
вспомнил, что ни  разу  не поел  прилично с тех пор, как приехал в Париж. И,
буду  откровенным, из-за этого я испытывал большое недовольство. А вы  бы не
испытывали?
     Вам  может  показаться, что  я выбрал довольно неподходящее  место  для
жалоб -- середину безумного броска к французскому взморью. Если быть точным,
к Ля  Булю, расположенному в нескольких милях от не очень  знаменитого (если
не  считать  удара немецких подводных лодок во  время второй мировой  войны)
порта Сен-Назер. Но как есть, так и есть. Я жалуюсь, когда доволен. Хотя я и
согласился помочь  Алексу,  движимый,  наверно,  каким-то  слепым импульсом,
теперь я  задумался. Я думал,  и думал, и  думал, и потом мысли помчались  с
безумной скоростью.
     После нескольких  чашек  скверного  кофе,  но  с  приемлемым  коньяком,
сопровождавшим его, я попросил Алекса  объяснить, что за черт, что он сейчас
делает и почему счел необходимым взять меня в это путешествие.
     -- Все очень просто, -- улыбнулся Алекс. -- Я должен исчезнуть.
     -- Ты уже это делал, помнишь?
     -- В тот раз это была игра. Сейчас пришло время для настоящего.
     -- О чем ты говоришь?
     --  Хоб, они посадят меня в тюрьму. Эти люди, на которых я работал. Они
загнали меня в угол. Хотят все повесить на меня.
     -- О чем ты говоришь?
     -- О деле с пропавшими фондами для "Иран-Контрас".
     -- Но разве они могут это сделать?
     -- Они собираются заявить, будто я обжу лил их, перевел ключевые  фонды
на свой собственный счет. Мне не  стоило позволять им использовать мой счет.
Но я считал себя очень ловким. Короче, как бы то ни было, теперь я должен на
несколько лет покинуть этот мир и дать делу шанс отстояться.
     -- Покинуть? Куда? Как?
     -- Старый фокус с опознанием.
     -- Новый паспорт?
     -- И все бумаги тоже. Я покидаю свою старую личность. Люди с которыми я
должен встретиться, могут это устроить.
     -- Это туда мы едем? Чтобы встретиться с какими-то фальсификаторами?
     --  Это  безопасно, --  успокоил меня Алекс.  --  Но все  же я  немного
нервничаю. Поэтому мне и нужно, чтобы ты поддерживал меня.
     -- Зачем тебе вообще пачкаться,  связываясь с  какими-то жуликами? Если
тебе и правда нужны фальшивые бумаги, я найду надежного человека в Париже.
     -- Эти парни делают первоклассные документы. У них есть  именно то, что
мне нужно. Все пройдет нормально. Особенно когда они увидят, что я не один.
     Я замолчал и не смог  удержаться от циничной мысли. Если Алекс надеется
на мою помощь в случае перестрелки, то  он даже не представляет, каким будет
одиноким.  Не знаю, что, по его мнению, делают частные детективы,  но многие
из нас  прекрасно обходятся  без  оружия, как  бы  скучно  это  ни  казалось
читателям.
     -- Ты имеешь в виду, что у тебя нет оружия?
     --   Конечно,  нет.  За  кого  ты  меня  принимаешь?  За  разновидность
гангстера?
     Алекс покачал  головой, вынул  что-то  из  кармана  и постучал по  моим
коленям. Штуковина была металлической и массивной. Не для моих колен.
     -- Что ты делаешь? -- чуть раздраженно спросил я.
     -- Возьми, -- посоветовал Алекс, -- положи в карман.
     Я рассмотрел  предмет под  столом.  Он вложил мне  в руку  большой, еще
немного в масле автоматический пистолет.
     -- Постой минутку... -- начал я.
     -- Хоб, вообще-то тебе не придется его использовать.
     -- Проклятье, я и не  собираюсь его использовать. Я  не возьму. Забирай
назад.
     Я протянул ему под столом пистолет.
     -- Хоб, -- попросил он, -- пожалуйста, не устраивай сцены.
     -- Проклятье, -- фыркнул я, -- забирай назад эту штуковину.
     -- Хоб, послушай...
     -- Нет, это ты послушай. Забирай назад эту Богом проклятую штуковину.
     -- Я пытаюсь объяснить тебе, что заплачу две тысячи  долларов только за
то, чтобы эта штуковина лежала у тебя в кармане.
     -- Две тысячи долларов? -- повторил я.
     -- Да, я так сказал.
     -- Только лежала, без использования?
     -- Держи ее в руке и, если понадобится, покажи.
     -- Две тысячи долларов? -- опять повторил я. Он кивнул.
     -- Сказать легко, -- проворчал я.
     -- Протяни руку под столом, -- попросил он.
     -- Подожди минуту,  --  сказал  я. -- Мне надо  освободить  ее от твоей
штуковины. -- Я