ервопричине, сделал первый пробный выстрел в Шугова и в твою несравненную
Даму - Елену Мещерскую. В общем, у С. кое-что узнаешь"...


     Шмаринов расписал, как найти С.
     Я через день вылетел в Москву. Нашел я С. легко. Что значит - толково
объяснить. Разведчик Шмаринов это мог.
     Появился на даче примерно в  шестом  часу.  На  дворе  стояло  "бабье
лето". Такой теплый и сухой  погоды  в  конце  сентября  я  даже  в  своей
украинской столице давно не видел. Теплый  воздух  несло  откуда-то  из-за
леса. Дача была даже лучше, чем у Мещерских. Два волкодава охраняли ее.  И
когда С. вышел на  крыльцо,  они  кинулись  к  калитке,  точно  понукаемые
хозяином, с громким лаем.
     С. их остановил. Он подошел к калитке,  проверил  мое  удостоверение,
как на проходной, наверное, его бывшего заведения.
     - Я с вами разговаривал, - каким-то извиняющимся голосом проговорил я
и не знал, как вести себя в дальнейшем.
     - Да, да, - пробурчал С.
     Он был, нельзя сказать, красив. Это был высокий, худощавый  и  крепко
сбитый мужчина за шестьдесят лет, у него оставалась гордой осанка,  голова
седая - этакая шапка седых, ухоженных волос. Одет  С.  в  бухарский  халат
красного цвета, на ногах легкие мягкие туфли с дырочками вверху.
     - Идите со мной, - словно приказал  этот  все-таки  броский  мужчина,
генерал в отставке С.
     Я поплелся следом. Шаг у него был широкий, мощный, стремительный. Так
ходят не разочаровавшиеся в обстоятельствах люди.
     Мы вошли в приемную дачи.
     - Повесьте свою сумку тут. - С. показал на оленьи рога,  прибитые  на
желтых, отполированных досках.
     Вообще, тут было все желто, отполировано, к месту: встроенный в стену
шкаф для одежды, стулья и стол под общий  тон,  два  кресла,  светильники,
дорогие картины - темные,  старинные.  Слева  от  оленьих  рогов,  куда  я
повесил свою сумку под внимательным  руководящим  взглядом  С.,  увешанная
звериными шкурами стена была похожа на стену старого  процветающего  замка
где-нибудь в Англии.
     Я не знал, куда идти.
     - Здесь садитесь, - опять почти приказал С.
     И показал на кресло - чуть ниже своего. Он сел первым в свое  кресло.
На столике, перед  нами,  появилась  всякая  снедь:  буженина,  нарезанная
аккуратными ломтиками, лососевая икра в красивых чашечках,  молоко,  кофе.
Снедь принесла женщина лет пятидесяти, невидная лицом, но еще стройная. С.
ей кивнул головой,  что  означало,  как  я  понял,  спасибо  и  она  может
удалиться.
     - Как вы там живете? Как Никита Сергеевич Хрущев?
     Я пожал плечами. Хрущев только что приезжал к нам в  город  проводить
какое-то широкое совещание по сельскому хозяйству.
     - Вы-то его лицезрели?
     Я кивнул головой.
     - Берите,  берите!  Вы  же  с  дороги...  Вы  сразу  по  приезде  мне
позвонили?
     - Да. - Я стал намазывать икру на ломтики сдобного красивого  батона.
Что-то все было похожим. Я подумал о даче Мещерских. Сейчас там Лена.  Где
же она еще может быть? Когда я после письма позвонил  Шмаринову  из  своей
редакции, он мне об этом сказал. Лена Мещерская теперь хозяйкой  живет  на
даче родителей. Они все  на  нее  молятся.  У  нее  действительно  хрупкое
здоровье. И это здоровье не от нее зависит.
     Шмаринов,  руководя  своей  фабрикой  в  небольшом  городе,  на  краю
Киргизии, знал все и теперь. Ему надо все  это  знать.  Я  решил,  что  со
службы его  выперли  не  без  помощи  Железновского.  Еще  тогда  грозился
новоиспеченный полковник, что если Шмаринов не "приведет меня в  порядок",
сам будет виноват. Доколе буду я строчить во все концы  фитюли  по  поводу
железнодорожников и пограничников?
     - Как же все-таки Никита Сергеевич? Стукал лаптем у вас по  столу  на
трудовое крестьянство, ставшее после раскрепощения работать менее усердно?
     Для  чего  я  рассказал  С.  о  следующем:  мне,   как   собственному
корреспонденту  газеты,  уважаемой  в  верхах,  было   поручено   написать
"Вечернее интервью" с одним из  руководителей,  сопровождающих  Хрущева  в
поездке по нашей республике. Я отправился вечером  в  ЦК  и  встретил  там
Никиту Сергеевича...  в  болотных  сапогах.  Окружению  подхалимов  Никита
Сергеевич в коридоре рассказывал о том,  как  первый  секретарь  ЦК  нашей
республики из винтовки завалил пришедшего на ужин кабана.
     - Полез на гору, схватился за телефон и кричит: "Рятуйте!"
     Тут захихикали, не зная наперед, чем все кончится, - ведь речь шла  о
первом лице. Те же, кто хихикал, донесут,  почему  улыбались  от  рассказа
Хрущева другие. "И полез, и орет: "Рятуйте!" - Хрущев прошагал в  болотных
сапогах в кабинет первого, и оттуда послышался вскоре взрыв хохота.
     - В болотных сапогах? - переспросил серьезно  С.  -  Что,  просто  не
успел снять после охоты? Или - бравировал?
     Я по привычке своей пожал плечами: дескать, на это не могу ответить.
     - Вот была бы у нас свобода печати... Ты бы и написал, как в болотных
сапогах решается проблема насущная - проблема сельского хозяйства.  Но  не
напишешь же?
     - Напишу, - улыбнулся я. - После смерти Хрущева. Если сам  раньше  не
помру на кукурузной еде.
     С. поглядел на меня внимательно.  Пил  теперь  кофе  молча.  Отставил
чашку, когда она опустела.
     - Так я и не понял, зачем ты пришел?
     - Да по глупости, товарищ генерал.  Вздумалось  мне  все  прознать  о
Шугове.
     - А чего о нем знать захотел? Отрезанный пирог. Кто тебе сказал,  что
я любовником был у Елены Мещерской? Скажешь откровенно, скажу кое-что и я.
     - Ну вы же догадались, кто сказал.
     - Этот вонючий жидок Мещерский? Да?
     - Ну он не так сказал, чтобы я понял...
     - А какой тебе еврей так прямо скажет? Начнет  крутить...  Тебя  что,
действительно пограничники волнуют?  Только  искренне?  Зачем  ты  с  ними
столько возишься?
     - Я же там был, товарищ генерал. В первый же день приехал и  был.  Ну
что, они виноваты? Или Шугов виноват?
     - Конечно. И сам не мог любить, и другим не  давал  любить.  И  везде
так! - Он стукнул по столу кулаком. - Дошло, наверное, что меня, генерала,
его недруга, попешили, наконец... Туда же к нему, этому  Шугову,  доходит!
Говорят, там - шишка в разведке. Конечно, знает весь южный регион!  А  это
же мусульмане. Чего его знать! Они же продадут все, эти мусульмане. Только
пообещай... Но ничего, Павел Афанасьевич! Ты зря похоронил меня!
     Я квакнул: как же он мог оттуда похоронить генерала?
     - Ты что? За это дело взялся, а сам элементарных вещей не знаешь? Вот
тебе раз!
     - А-а, - догадался я, - оттуда компромат? По чужим каналам?
     С. кивнул головой.
     - В точку попал. Слушай, я поначалу тебе не доверял. Железновский мне
о тебе рассказывал: мол, неуправляем бываешь, лезешь на рожон.  А  сейчас,
когда ты о болотных сапогах рассказал, я тебе доверяю. Выпить бы за это! -
потер он руки. - Хлебануть с радости!
     Я недоуменно поднял на него свой взгляд.
     - Чего смотришь? Погорелец! Погорелец он! Твой-то Никитка! И не боюсь
громко сказать!.. Лично я ему не прощу! Он  еще  попомнит,  на  кого  руку
поднял. На померших - подумай! А живым... Живым не мешай жить,  ежели  сам
живешь и в болотных сапогах по коврам шастаешь! Не смей  учить  тогда!  Не
смей говорить: "Пиши по собственной болезни!" Сам ты больной!  И  мы  тебе
припишем эту болезнь!
     Он стучал в такт своим словам ножом по столу,  и  звенело  у  меня  в
ушах. И было страшно глядеть на перекошенное от злости лицо генерала.
     Женщина, обеспокоенная шумом, выглянула  в  дверь,  он  успокоительно
махнул ей рукой, и она снова скрылась.
     - Ладно, - сразу как-то остыл генерал,  -  давай  о  деле  поговорим.
Значит, сержанты...
     Я шел к нему узнать о том, как создавалось дело с Шуговым  по  поводу
исчезновения листиков  из  Устава,  и  для  меня  приятной  неожиданностью
прозвучало это заявление генерала - о сержантах. Я сразу подхватил тему  о
них и стал жаловаться, сколько отписок получил:  ничего  не  сдвинулось  с
места после того, как я получил список от Мамчура.
     - Давай план нарисуем, как действовать тебе. Люди настоящие нужны.  И
их надо уважать. И помогать им надо.  Вызволить  мы  их  вызволим.  Я  уже
кое-что сделал.
     Он  стал  инструктировать   меня,   как   теперь   далее   писать   о
сержантах-пограничниках, как  говорить  с  каждым  -  он  мне  дал  загодя
приготовленный список, и к каким людям я должен обратиться.
     Когда мы закончили разговор о сержантах,  безвинно  еще  на  ту  пору
томившихся в тюрьмах, я спросил:
     - Товарищ генерал! А  как  вы  его,  Шугова,  взяли  тогда  с  Боевым
Уставом? Как вычислили? И как это  делается  профессионалами?  Конечно,  в
пределах возможного.
     - Опять тебе жидок наплел по поводу ямы, которую я якобы вырыл  Павлу
Афанасьевичу Шугову? Да брешет еврейчик!
     - И все-таки... Я читал дело.
     - Кто тебе его давал? Шмаринов?
     - Нет, другой человек.
     - Другой дать не мог. Только Шмаринов. И то потому,  что  в  волейбол
вместе играли.
     - Видите, знаете обо мне - как профессионал. Значит, и то, с Уставом,
изготовляли умно и хорошо.
     - Беда наша, что много тогда их числилось по делу. Но то,  что  Шугов
ушел потом, лишний раз подтвердило, что искали мы тогда у них на курсе  не
случайно... Но ты когда-либо  представлял,  как  все  там  произошло?  Вот
гляди. Я хочу тебе понравиться, ха-ха-ха! Честно! За то, что ты о болотных
сапогах мне информацию подарил... Так гляди!  Скажем,  во  всяком  военном
учебном заведении, на  ту  пору,  когда  учился  Шугов,  книжки  секретные
выдавались так. Отвечал за них кто-то один, он шел в секретную часть, брал
под расписку книги на группу, приносил их в класс. Эти книги  он  потом  и
раздавал каждому слушателю-курсанту под расписку. После того, как  занятия
кончались, каждый должен был сдать  свою  книгу.  Ее  -  по  существующему
закону - надо было досконально проверить. Но кто проверяет! Книга и книга.
Тут-то враг и воспользовался. По одному листику хвать из каждой  книжки  -
целый Устав. А его только выпустили. А американская разведка  охотится  за
ним. Почему русские в последней  войне  победили?  Какой  опыт  заложен  в
Устав? По страничке, выходит, - нате вам!
     - Но неужели Шугов это мог сделать один?
     - Думаю, что наладил он с  кем-то  уже  тогда  связь.  Вдвоем  легче.
Выходит, скажем, из класса кто-то. В туалет, допустим. Шмыг  незаметно  из
его Устава листик!
     - Но на глазах же всех!
     - Да ты знаешь, для чего берут эти учебники? Чтобы положить на  стол,
а самим в курилке анекдоты трепать. В это время и работал Шугов. Может,  с
напарником. Напарник смотрел, а Шугов - вырывал или вырезал  аккуратно.  К
тому времени он научился аккуратно работать.
     ...Теперь я хорошо знаю, как все было. По маленькой  крошке,  одна  к
одной, собрал я данные в "Деле Шугова" о пропаже Боевого  Устава.  Как  ни
странно, рассказал мне об этом всесильный Железновский. И рассказал  в  то
самое взлетное,  как  он  выразился,  для  С.  время.  О  периоде  падения
Н.С.Хрущева написано предостаточно. Но почти нигде не упоминается  о  том,
кто "валил" его - кроме Брежнева, Суслова и  других,  что  были  на  виду.
Черновую-то работу делали такие, как генерал С. Они собирали компромат.  К
примеру, такой, как эти злосчастные сапоги болотные во  всесильном  на  то
время здании ЦК компартии республики. На  даче  С.  собрался  в  тот  день
прилета уже опального Хрущева отряд штурмовиков,  готовых  по  приказу  С.
идти и громить все, что прикажут громить. Они ждали лишь сигнала.
     К сожалению, был среди штурмовиков и сержант Шаруйко. Тот самый,  что
служил на заставе Павликова, а потом, разом со своими  боевыми  товарищами
по оружию, отмерял сотни километров тюремных дорог.
     Но об этом позже. Сейчас я следую рассказу Железновского.
     Я был в ту осень на известинском совещании, и Железновский нашел меня
в гостинице поздно вечером. Как он открыл мою дверь,  объяснить  не  могу.
Может, я не закрывал ее. Все может быть.
     Но помню: Железновский подошел ко мне, когда я  сидел  у  телевизора,
сзади и тихо сказал:
     - Ну здравствуй!
     Я вздрогнул и обернулся.
     - Не боись, - засмеялся Железновский одними губами. - Помнишь, ты как
говорил?
     - Не боюсь уже, - нервно засмеялся и я. - Чего прокрался?
     - Привет тебе принес. Догадался?
     - От Лены? - встрепенулся я. - Как она себя чувствует?
     - Чего ты забеспокоился так о чужой женщине?
     - Твоей, что ли?
     - Нет, не моей и не твоей. А генерала, как мы называем его  с  тобой,
С.
     - Вали на бедного старикана.
     - О-о! Он нам даст фору! Боевик! Бабы  от  него  в  восторге.  Он  их
умеет, говорит, ласкать. А мы с тобой ласкать их не умеем.
     - Не плачь, ты-то в этом поднаторен.
     - Это генерал рассказывал при встрече с тобой?
     - Нет, о тебе лично он не говорил. Но и без него наслышан.
     - Сплетни собираешь?
     - Только тебе, что ли, собирать на меня компромат?
     - Да хотел бы я тогда!.. Ты бы  в  один  миг  сгорел  со  своей  этой
компашкой. Ты бы тоже стал врагом народа. Сознался  бы,  что  был  в  свои
четырнадцать лет басмачом, убивал комиссаров и комиссарш,  вырезал  им  на
спине звездочки.
     Я встал резко, выключил телевизор.
     - Не надо, - запротестовал Железновский.  -  Пусть  орет.  Ничего  не
разберут, если записывают... Эй, вы! Все равно ни  шиша  не  разберете!  -
Железновский топнул ногой.  -  Так  слушай  ты,  коротконожка  с  розовыми
крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно  реагируешь,
когда говорят о ней.  Ты  загораешься,  глаза  сверкают...  Впервые  твоей
женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все  расписал.
Как по нотам. Знай, дело с Уставом - блеф. Самый  настоящий  фокус.  Таких
фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью  наших  ребят  этот
фокус с Уставом. Он увидел твою женщину...
     - Брось выпендриваться! - крикнул я.  -  Рассказывай  по-человечески.
Факты! Факты!
     - Не ори, ты не генерал, а  я  не  твой  подчиненный.  Лучше  слушай.
Детали? Ты что, хочешь  иметь  их?  Нарисовать?  Их  тебе  преподнести  на
блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных  листиков.  И  больше  ничего
нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить
пятно на тогда подполковника Шугова.  Он  ждал  присвоения  звания  в  том
месяце. Он... Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не  как  мы.  Мы
любим... на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще  Лену!
Она - не из легких по характеру. Это - дерзость. Это - непредсказуемость!
     - Ты говори о С.
     - А чего говорить? Все с Уставом -  фальсификация.  Никаких  листиков
Шугов из Устава не вырывал. И когда  ему  предъявили  обвинение,  он  стал
спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.
     - А при чем здесь она?
     -  С.  далеко  глядел.  Он  заставил  вертеться  на  вертеле  Зиновия
Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в  сионистки.  Будто  Лена
работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему
и не пошла к нему в постель. Шугов не  знал  этого.  Он  всеми  средствами
защищался.  Тогда  -  и  правильно  сделал  -  написал  в  Политуправление
пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой  его
жены. Он прямо указал на С.
     Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного.
Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас -  любовница
С.? Что нужно Железновскому? У него всегда  каждый  шаг  продуман.  Он  не
делает бесцельно ни одного шага.
     - Ты не веришь мне, - уставился на меня Железновский. - Скажешь,  что
я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с  ним.  Ты  думаешь
так? Именно так?
     - Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все  это  значит
для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже  кинусь
в борьбу с С.?
     - Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я
знаю, что ты был у него. Не  доверяй  ему  ни  слова.  Не  доверяй  вообще
плывущим на дрожжах!
     - Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком,  знакомстве
с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и  расстрелянного  по
всем строгим нашим законам!
     - Э, друг! Есть разница. Я был молод,  энергичен.  И  не  я  выступал
инициатором. Я был исполнителем. А С. -  разработчик  идей.  Он  же  и  их
прямой исполнитель. Сейчас мне жить  нравится.  Все  пошло  по  накатанным
колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так,  чтобы  все  снова
повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А  чтобы  он  не  сделал
этого...
     - Надо у него отнять женщину, которую ты из-за  самолюбия  не  хочешь
оставлять старику? Это ты хочешь сказать?
     - И это.
     - Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал.  И
я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я.  Ты
еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько,  за
ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.
     - Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал...  Я  тебя...  Я  тебя  -
убью!
     Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом
развернулся, поглядел на меня в упор:
     - Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...
     - Ты шел очиститься после того, как бил людей?  А  очищаться  шел  ко
мне? Придумывая при этом... Не дать ли и  этому  путевочку  на  тот  свет?
Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда
не  бывшую  в  лагерях  и  не  приговаривавшую  своих  соотечественниц   к
расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на  фотографиях  у
ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь,  что
ни один  из  железнодорожников  не  был  врагом  Родины,  они  не  были  и
диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!
     Я что-то кричал еще, а он  спокойно  стоял  у  двери  и  сочувственно
смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:
     - Как трудно тебе, брат,  жить  на  свете!  Кричал  бы  уж  только  в
газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из  объятий  этого
любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.
     - А что же ты не женишься?
     - Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда
на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она  чувствовала:  я  тот,
ночной  работник,  который  не  любит  отвечать,  а  любит  спрашивать   и
выведывать. Она это насквозь во мне уловила.
     На второй день я позвонил С. Позвонил из  сотки,  из  кабинета  моего
друга,  сделавшего  бешеную  карьеру  и  дослужившегося   до   заместителя
редактора "Известий". С. ответил тут же, четко,  уважительно,  с  чувством
собственного достоинства.
     - Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело  и  открыто,  с  какой-то
даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?
     Я засмеялся.
     - Ну впитывай, впитывай все новое! А  я,  знаешь,  по-стариковски  уж
по-старому жить буду. Мы так жили и так будем  жить.  А  твои  знакомые  в
болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что  я  снова  на  службе?
Полностью и безоговорочно.
     -  А  чего  же  вам   и   звоню!   Похвалить   вас,   попресмыкаться,
поподхалимничать!
     - Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.
     - Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который  у  вас  служит
теперь?
     - Это Шаруйко, что ли?
     - Он и есть.
     - А какой у тебя интерес к нему?
     - Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в  душе  все,  что  тогда
видел.
     - Смешной ты. И наивный.  Или  не  заметил,  как  все  повернуло?  Ну
чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у  вас  дров!  И  что
теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забу