об этом писать. А вдруг он меня...
     Я не убью его. Я сижу рядом  с  мертвым  Железновским.  Он  синий,  с
подтеками глаз, язык большой, какой-то тоже синий. Или тут такой свет?
     - Смываемся? - спрашивает вдруг Кравцов.
     - Чего? - переспрашиваю я.
     - Давай смываться, - повторяет он.
     - Ага. Идем позвоним.
     Мы встаем вместе. Следя друг за другом, мы идем к телефону.
     Если он ударит сейчас, что же я? Я же совсем не в форме. Железновский
меня доконал. Я всегда ожидал, что так он кончит.
     - Я, что ли, буду звонить? - скалит желтые большие зубы Кравцов. - Я,
я... Видишь, даже Железновский напугался мести Ковалева. Ушел добровольно!
     Почему я сразу не догадался, что они его убрали?
     Они его убрали потому, что он уже давно не хочет так жить. Не хочет!
     - Звони! - приказал я.
     Я медленно, оглядываясь по сторонам, шел по длинному коридору.  Гулко
стукнула дверь. Я насторожился.  И  все-таки  вышел  на  улицу.  Я  увидел
рассвет на ней, увидел розовеющее небо. Ранее августовское утро было живым
и страшно любопытным. Потому любопытным, что со мной рядом стоял  Кравцов.
И рука его лежала на моем плече. И любопытно было, что я  не  сбросил  его
руку. Я не знаю почему, я не сбросил со своего плеча его руку.
     - Ты правильно все командуешь, - захлебывался почему-то  от  восторга
он. - А то ведь смотри, плачет по тебе пуля!
     Я все-таки захотел ударить его, но лишь  резко  снял  чужую  руку  со
своего плеча.
     - О суде думаешь? - хихикнул Кравцов. - Не будет суда!  И  Шугова  мы
тут забарабаем!.. Ночью-то все страшно! А теперь светло и  все  улыбаются.
Доверчивые! На них  бы  опять  того,  кого  ты  встречал  тогда  на  новом
аэродроме!
     Я все-таки ударил его. Падая, он закричал:
     - Бесишься? Потому что замазан! Им замазан! Поглядишь, вывернем всех!
Не спрячетесь!