- Пока не знаю. Знаю только, что со второй. Утонула.
   - Валька? Утонула? - заохала Клавдия. - Как же это?
   - Да как все остальные. Полезла в море по пьяной лавочке, и в  результате
- несчастный случай на воде, - пробубнил Мохов.
   Клавдия сокрушенно зацокала языком, а Мохов спросил:
   - Можно посмотреть, где они жили?
   - Да смотрите, если надо, не жалко, - разрешила Клавдия, - только там  не
прибрано. Эта Машка, зараза, такая грязнуля. Да и Валька, хоть она теперь  и
покойница, не лучше была, кругом какие-то ватки вечно валялись,  все  чем-то
намазывалась, хотела покрасивше казаться... Нет, в следующий  раз  я  баб  к
себе не пущу: или мужиков, или семейную пару, - резюмировала она. - Опять же
и блуда меньше будет, а то Машка в последнее время совсем оборзела... Да,  -
вспомнила она, - у Машки же фингал под глазом, а вчера еще не было.
   - Очень интересно, - пробормотал Мохов и, заглянув  в  приоткрытую  дверь
сарайчика, повел глазами направо-налево. - Здесь, значит, они и жили?  -  И,
получив утвердительный ответ,  вошел  внутрь,  походил  из  угла  в  угол  и
вернулся.
   Марина, Клава и дядька в трениках все это время терпеливо дожидались  его
снаружи.
   Мохов вышел из сарайчика  и  посмотрел  на  свои  наручные  часы.  Марина
догадалась,  что  он  решил  закругляться,  и  прошептала,   делая   круглые
многозначительные глаза:
   - Платье... Платье...
   - Ах да, - спохватился Василич. - Вы не в курсе, эта Машка никакое платье
не продавала?
   -  Продавала,  -  невозмутимо  ответила  Клавдия.  -  Валькино  платье  и
продавала, сказала, что  та  ее  попросила.  Видать,  поиздержалась.  -  Она
хмыкнула. - Вот Машка его и продала одной тут, недалеко живет, на Шоссейной,
вроде Вальки, такая гонористая тоже. Платье-то на ней, как на корове  седло!
Валька ведь худая, как жердь, была, а эта, ну, кому Машка  платье  сплавила,
ничего так, в теле, хоть и дура.
   - Ну что ж, Клавдия...
   - Матвеевна! - с готовностью подсказала дородная Клавдия.
   - ..Клавдия Матвеевна, извините за беспокойство. - Мохов опять  посмотрел
на часы. - И до свидания. - Он  подхватил  рыжий  чемодан  и  взял  курс  на
"уазик", стоящий у ворот. Возле него уже нервно разгуливал сержант.
   Марина привычно засеменила за Моховым. Когда они были уже у  калитки,  их
окликнула Клавдия:
   - Адрес-то искать?
   - Какой адрес? - рассеянно спросил Мохов.
   - Да Машкин же!
   - А-а... Ищите, ищите... - махнул он рукой.
   Прежде чем забраться в "уазик", Марина поинтересовалась у Мохова:
   - А на Шоссейную поедем?
   - Это еще зачем? - не понял он.
   - Поговорить с той женщиной, которой Машка продала платье Коромысловой.
   Мохов застонал:
   -  Слушайте,  Виноградова,  я  сам  знаю,  что  делать.  А  вам   советую
успокоиться и продолжать отдых - вы ведь сюда отдыхать приехали, если  я  не
ошибаюсь?
   Марина кивнула.
   - Ну вот, вы хотя бы с этим согласны, - обрадовался он. - Вот и отдыхайте
себе дальше, а мы как-нибудь без вас разберемся: и с платьями, и с  Машками,
и с чемоданами...
   - Еще сестра Коромысловой - Полина... - начала Марина.
   - И с Полинами тоже, - едва сдерживая раздражение, добавил он. - И вообще
хватит мне уже, что я тут с этими  чемоданами  таскаюсь,  будто  мне  делать
нечего. Разберемся мы, разберемся, - повторил он.
   Марина ему не поверила,  она  прекрасно  понимала,  что  все,  о  чем  он
мечтает, - это побыстрее от нее отделаться.
 
*** 
 
   Однако из "уазика" Марина  выбралась  с  твердым  намерением  последовать
совету Мохова. Не потому,  что  так  же,  как  и  он,  предпочитала  считать
случившееся с Валентиной Коромысловой несчастным случаем на воде, вовсе нет,
просто другого выхода у нее не было. Все,  Валентина  утонула,  чемодан  она
сама  оставила  у  Машки,  а  та  продала  ее  любимое  платье  по  ее   же,
Валентининому,  совету.  Как  говорится,  решили  и  постановили.   Приговор
окончательный и обжалованию не подлежит.
   И - не исключено - она бы немедленно приступила к  выполнению  моховского
завета - отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, -  если  бы...  Если  бы  не
произошло нечто непредвиденное. Она увидела директора  пансионата  "Лазурная
даль", понуро входящего в здание милиции. Под мышкой у  него  был  портфель,
такой раздутый, будто в него засунули пару арбузов.
   - Да это же, это же!.. - удивленно воскликнула Марина.
   -  Ну  что  там  еще?  -  немедленно  запаниковал  Мохов,  едва  успевший
вывалиться из "уазика" с чемоданом наперевес.
   Марина,  не  обращая  на  него  внимания,  рысью  понеслась   за   Павлом
Николаевичем. В  результате  чего  уже  через  минуту  стала  свидетельницей
трагикомической сцены, разыгравшейся в дежурной части.
   Директор "Лазурной дали", все еще сжимая в дрожащих руках свой  распухший
портфель,   стоял   навытяжку   перед   дежурным   по   отделению,   наскоро
перекусывающим бутербродом, и дрожащим же голосом говорил:
   - Я пришел сделать заявление...
   - Какое еще заявление? - буркнул дежурный, не переставая жевать.
   - О  растлении  несовершеннолетних,  -  еле  слышно  прошептал  директор,
откашлялся и повторил громче:
   - Я пришел сделать заявление о растлении несовершеннолетних!
   Дежурный застыл со своим недоеденным бутербродом в руке, а Мохов,  только
что вошедший в вестибюль, немедленно включился в этот идиотский разговор:
   - И кто кого растлил?
   Директор обернулся на его реплику, увидел Марину и выронил  из  рук  свой
раздутый портфель:
   - Вы.., вы уже тут?
   - Так что там у вас стряслось? -  нетерпеливо  спросил  директора  Мохов,
шаря по карманам, наверное, в поисках ключа от кабинета.
   Директор сделал глубокий вдох, потом  выдох,  открыл  рот,  чтобы  что-то
сказать, и.., стал медленно оседать на пол.
 
Глава 17 
 
ЖЕРТВА АДЮЛЬТЕРА 
 
   Пока дежурный с помощью нашатыря приводил в чувство директора  пансионата
"Лазурная даль", Марина, преданно  глядя  в  глаза  совершенно  оторопевшего
Мохова, повторяла, словно заклинание:
   - Вы только ему не верьте... Не верьте... Он ее не растлевал, потому  что
она совершеннолетняя, ей уже девятнадцать лет!
   Мохов затряс головой, как пес, вылезший из речки:
   - Кому девятнадцать лет? Да о чем вообще речь? Вы меня тут с ума сведете!
   - Машке девятнадцать лет, Машке! Директор тем временем пришел в  себя,  и
дежурный, заботливо обнимая его, как барышню, за талию,  усадил  на  стул  и
посоветовался с Моховым:
   - Может, ему "Скорую" вызвать? Директор оклемался до такой  степени,  что
стал активно возражать:
   - Не надо, не надо "Скорую"... Все пройдет, я только сейчас...
   Вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то флакончик,  вытряхнул  из
него на ладонь таблетку и, запрокинув голову и закатив глаза, бросил ее себе
в рот. Проглотил, усиленно работая кадыком,  и  примерно  через  минуту  уже
порозовел.
   "Сердечник, - решила про себя Марина, - а смотри-ка, туда же,  по  девкам
бегает!" Она присела на стул рядом с ним.
   - Пал Николаич, Пал Николаич, вы напрасно переживаете, Машке девятнадцать
лет, понимаете, девятнадцать!
   - Что? Повторите! - Директор перевел на нее страдальческий взгляд.
   Марина с удовольствием выполнила его просьбу:
   - Машке девятнадцать лет, а значит, вы ее не растлевали!
   Его губы задергались и сложились в отдаленное подобие улыбки:
   - Машке - девятнадцать?
   - Ну да, она сама мне так сказала.
   - Сама сказала? - не поверил директор и поискал взглядом  свой  портфель,
который по-прежнему валялся посреди вестибюля, и вид у  этого  портфеля  был
совершенно сиротский.
   Мохов посмотрел на дежурного, при этом в  глазах  его  стоял  вопрос:  ты
что-нибудь понимаешь? Дежурный ответил ему соответствующим  взглядом.  Тогда
Мохов приземлился на стул по другую руку от директора  пансионата  "Лазурная
даль" и задушевно поинтересовался:
   - Могу я все-таки узнать, что здесь происходит?
   - Сейчас я все  объясню.  -  Марина  мужественно  взвалила  тяжелый  груз
ответственности  на  себя,  правда,  перед   этим   заручилась   разрешением
директора:
   - Можно рассказать?
   В знак согласия тот молча опустил веки.
   Историю Павла Николаевича, Машки и покойной Валентины Коромысловой  Мохов
выслушал на удивление бесстрастно, ни разу не перебив Марину.  А  когда  она
наконец замолчала, в разговор неожиданно вступил сам  "виновник  торжества",
тоном, достойным древнегреческих трагедий:
   - Я пришел, чтобы все рассказать... - И после апокалиптической паузы:
   - Я понял, что лучше самому все рассказать,  потому..,  потому  что  одна
ложь рождает другую... Я и жене все рассказал,  и  она  мне  велела:  пойди,
Паша, от-, кройся, иначе этому не будет конца.
   Марине стало жалко несчастного директора, которому пришлось каяться перед
женой. Просто же было  покойной  Кристине-Валентине  задурить  мозги  такому
легковерному бедолаге!
   Мохов,  которому,  похоже,  надоел  директорский   монолог,   исполненный
жертвенного пафоса, уперся ладонями в колени и  заявил  тоном,  не  терпящим
возражений:
   -  Короче,  так,   граждане,   ситуация   мне   ясна.   Вас,   уважаемый,
шантажировали, и мы с этим разберемся непременно.
   - А как же?.. - начал было директор, но договорить ему не удалось.
   - А наперед, папаша, советую вам быть поосмотрительнее. Таких Машек у нас
за  сезон  знаете  сколько  бывает!  -  укоризненно  добавил   Мохов   почти
по-дружески. ("Наверное, не меньше, чем утопленников", - подумала Марина.) -
Такой  сброд  съезжается  -  только  держись.  Нельзя,  нельзя  быть   таким
легковерным. - И поспешил снова обнадежить:
   - Разберемся мы с этим, разберемся. А  пока  отправляйтесь  домой,  врача
вызовите, что ли...
   - И.., это все? - опешил директор.
   - Все, уважаемый, все. -  Мохов  вскочил  со  стула  и  в  очередной  раз
посмотрел на свои часы. - Я бы и рад, но больше не могу уделить вам ни одной
минуты. Начальство ждет, извините.
   И он ушел, бормоча себе под нос что-то неразборчивое,  оставив  Марину  и
директора  в  вестибюле,  наедине  с  дежурным,  который,  успокоившись,   с
энтузиазмом принялся за свой недоеденный бутерброд.
   - И это все? Он не шутит? - снова спросил директор, на этот раз обращаясь
исключительно к Марине.
   - Все, все, - Марина баюкала его  успокаивающими  словами,  словно  малое
дитя. - Отправляйтесь домой. Хотите я вас провожу? - Она  подобрала  с  полу
толстый портфель, невольно присвистнув. - Что там у вас, кирпичи? - Портфель
был даже тяжелее рыжего чемодана Валентины Коромысловой.
   - Да нет, - устало отмахнулся директор, -  там  смена  белья,  две  банки
консервов... Жена собрала.., на всякий случай...
   Бедняга, оказывается,  серьезно  собрался  в  кутузку,  и  в  этом,  если
положить руку на сердце,  была  и  Маринина  вина.  Как  она  его  напугала!
Наверное, не успела она утром ретироваться из его кабинета, как он кинулся к
жене - каяться в грехах и посыпать голову пеплом. Впрочем, не без вины, если
разобраться. Не заглядывался бы на пышнобедрых Машек, ничего подобного с ним
не произошло бы. Хотя, как знать, не исключено, что поход налево и  на  этот
раз сошел бы ему с рук, не вмешайся в  эту  историю  Валентина  Коромыслова,
предпочитавшая  имя   Кристина,   шантажистка-любительница,   а   может,   и
профессионалка. Чем больше Марина узнавала о своей бывшей соседке по номеру,
о которой как о покойнице говорить следовало  или  хорошо,  или  ничего,  но
почему-то не получалось, тем тверже становилось ее убеждение: такие сами  по
себе не тонут, в этом им скорее  всего  помогают.  К  сожалению,  убеждение,
ничем пока  не  подтвержденное.  А  главное  -  не  разделяемое  теми,  кого
обстоятельства, сопутствующие гибели Валентины Коромысловой, должны были  бы
насторожить в первую очередь. Следователем Кочегаровым,  например.  А  также
Виктором Васильевичем Моховым, проще - Василичем.
   Марина под руку вывела директора "Лазурной дали" из серого здания местной
милиции и уже на крыльце, слегка переведя дух, осведомилась:
   - Куда вам? На автобус?
   - Не стоит беспокоиться, - неожиданно взбодрился этот  недавний  полутруп
и, посмотрев в сторону ближайшей скамейки, возвестил:
   - Аня, Аня, меня не посадили!
   Со скамейки легко, будто сухой листок, подхваченный ветерком,  вспорхнула
невысокая брюнетка, такая субтильная, что определить  ее  возраст,  хотя  бы
даже и приблизительно, не представлялось возможным, и стремительно  подалась
вперед, чтобы подхватить драгоценную ношу  с  портфелем,  которую  Марина  с
большим удовольствием передала из своих рук в ее.
   - Все обошлось, Аня, - со всхлипом сообщил  Павел  Николаевич,  припав  к
остренькому  плечу   брюнетки,   -   все   обошлось...   Она,   оказывается,
совершеннолетняя ..
   Аня погладила его по загорелому черепу и ласково сказала:
   - Ну хватит, все уже позади. - Потом встревоженно спросила:
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Уже лучше, - поведал он слабым голосом. - Пришлось таблетку принять.
   - Ах ты, господи,  -  забеспокоилась  Аня  и  осторожно  усадила  его  на
скамейку. - Посиди-ка, я сейчас машину поймаю.
   И  она  побежала  к  стоянке  такси,  а  Марина  побрела  себе  восвояси,
уверенная, что для бедного  Павла  Николаевича  теперь  самое  страшное  уже
позади. На подступах к автобусной остановке она оглянулась  и  увидела,  как
преданная Аня бережно, с особым тщанием загружает в такси потрепанную жертву
адюльтера, а также портфель со сменой белья и двумя банками консервов.
 
*** 
 
   Когда запыхавшаяся Марина вошла в столовую  пансионата  "Лазурная  даль",
официантки уже убирали со столов посуду. Марина в  смятении  остановилась  в
дверях, подозревая, что наверняка осталась без обеда.
   Одна из официанток гневно воззрилась на Марину:
   - Вы с какого столика?
   - С пятого, - робко ответствовала Марина.
   Официантка немедленно подбоченилась:
   - Значит, это вы кушать не ходите?
   - Но... - начала объясняться Марина.
   Официантка ее перебила:
   - Обедайте, пока не убрали, но учтите, все уже холодное! - И пригрозила:
   - В другой раз, если ходить не станете, не буду вашу порцию подавать.
   Робко пискнув "спасибо", Марина юркнула за свой стол,  где  ее  терпеливо
дожидались холодный гороховый суп, котлета с затвердевшим картофельным  пюре
и  традиционный  компот  из  сухофруктов,  а  официантка  двинулась  дальше,
продолжая брюзжать:
   - Хотят - ходят, хотят - не ходят, а ты тут надрывайся с этими тарелками!
   Марина  давилась   комковатым   пюре   и   размышляла   об   особенностях
национального   сервиса,   который   умудряется    оставаться    удивительно
ненавязчивым даже в условиях бурно развивающегося рынка.
   Гала в одних трусах стояла перед большим настенным зеркалом и  придирчиво
рассматривала свое крепкое тело. Маринино явление ее нисколько  не  смутило.
Предприняв заранее обреченную на неудачу - при  ее-то  габаритах  -  попытку
обозреть свою тыльную сторону, Гала пожаловалась:
   - Целый тюбик крема извела, а загара - никакого!
   Марина покосилась на ее заметно порозовевшие плечи. Да, загаром здесь  не
пахло, здесь пахло другим, тем, через что лично она уже  прошла,  -  ожогом.
Она осторожно предупредила Галу о предстоящих ей неприятностях.
   Та легкомысленно отмахнулась:
   - Чепуха, у меня шкура барабанная! Раз я приехала на море, значит, должна
загореть!
   Марина только пожала плечами - дело хозяйское  -  и,  сбросив  босоножки,
прилегла на кровать.
   Гала ушла в ванную, минут через пять вернулась в весьма  рискованном  для
ее габаритов купальнике и принялась собирать пляжную  сумку,  швыряя  в  нее
полотенце, расческу и солнцезащитные очки. Потом  облачилась  в  просторное,
похожее на  мешок  платье,  а  на  голову  водрузила  широкополую  шляпу  из
искусственной соломки. Покончив со сборами, она покосилась на Марину:
   - А ты чего на пляж не идешь?
   - Пойду, только попозже. - Марина, которую  потянуло  в  сон,  свернулась
калачиком на кровати. - Часа в четыре, сейчас очень злое солнце.
   - Ну ты чудачка, - усмехнулась Гала, - отдыхать, называется, приехала. То
бегает неизвестно где, то на кровати вылеживается... -  И  Гала  выплыла  из
номера, что-то напевая. Настроение у нее, судя по всему, было самое  что  ни
на есть курортное-раскурортное.
   А  Марина,  прежде  чем  погрузиться  в  приятную  послеобеденную  дрему,
поклялась себе, что, проснувшись, непременно последует Галиному примеру.
 
Глава 18 
 
НА ФОНЕ МОРЯ НА ВЕРБЛЮДЕ 
 
   И все же на пляже Марина оказалась не в четыре пополудни, как собиралась,
а в половине пятого. Тем не менее солнце, уже клонящееся к горизонту, жарило
так, что мало не покажется,  а  раскалившийся  за  день  песок  нещадно  жег
ступни. Подумать только: и  за  всем  этим  люди  ехали  в  душных  вагонах,
преодолевая тысячи километров, причем не только по  льготным  путевкам,  как
Марина, а также и за свои кровные! Взять хотя бы Маринину соседку Галу...
   Не успела Марина подумать о Гале, как тут же ее увидела.  Гала  стояла  в
нескольких шагах от печально известного худого верблюда с обвисшими  горбами
и о чем-то договаривалась с его владельцем-фотографом,  явившимся  осваивать
пляж на смену предыдущему - с желтым попугаем, тому,  что  снимал  Валентину
Коромыслову в последний день ее жизни.  Кстати  сказать,  Галин  разговор  с
хозяином верблюда продолжался минуты  три  и  закончился  чем-то  совершенно
неожиданным, а именно: к довольно-таки плюгавенькому фотографу присоединился
крепыш в спортивных трусах, после чего они  уже  вдвоем  водрузили  Галу  на
верблюда под сдержанное улюлюканье загорающей публики.
   Гала приняла позу Александра Македонского, выезжающего к своему войску, а
фотограф немедленно щелкнул "Полароидом".  Гала  картинно  взялась  за  поля
своей шляпы - и фотограф с готовностью  запечатлел  ее  вновь.  Гала  повела
победным взором сначала направо, потом налево.., и  тут  в  поле  ее  зрения
попала Марина.
   -  Сюда,  сюда!  -  замахала  она  руками  так  отчаянно,  словно  Марина
находилась в горящем доме и никак не решалась выпрыгнуть в окно.
   Марина опасливо подошла к верблюду, который  вблизи  оказался  не  только
худым, но еще и жутко печальным.  Впрочем,  ему  было  от  чего  загрустить:
нелегко держать на спине такую тушу!
   - Полезай сюда! - весело позвала Гала,  прижимаясь  животом  к  обвисшему
верблюжьему горбу, чтобы освободить место для Марины.
   Марина сделала испуганные глаза и малодушно отступила назад, но было  уже
поздно: две пары мужских рук подхватили ее и усадили  на  спину  несчастному
животному. Она не успела ничего сообразить, как внизу  раздался  характерный
щелчок, потом тихое  жужжание,  и  спустя  мгновение  плюгавенький  фотограф
продемонстрировал готовый снимок.
   - Немедленно снимите меня отсюда! - потребовала Марина.
   Фотограф и тип  в  спортивных  трусах,  посмеиваясь,  выполнили  Маринино
требование. Следом на грешную землю  была  спущена  Гала,  вполне  довольная
своей  затеей,  и  сразу  принялась  рассматривать  снимки.  При  этом   она
заливалась счастливым непринужденным смехом.
   - Ой, смотри, как здорово получилось! - Она  сунула  Марине  под  нос  ту
самую фотографию, на которой они вдвоем восседали на замученном верблюде.  У
Галы на снимке лицо было задорное  и  молодое,  а  у  Марины  испуганное,  а
позади, как водится, синело море. И еще  в  кадр  попала  веранда  ресторана
"Прибой", того самого,  в  котором  еще  совсем  недавно  Марина  ужинала  с
каперангом. При воспоминании о Германе  одинокое  Маринино  сердце  невольно
сжалось, и ей пришлось взять себя  в  руки,  чтобы  избавиться  от  внезапно
нахлынувших чувств.
   - Правда, отлично получилось? - не унималась непосредственная Гала.
   Спорить с ней не имело смысла. Марина просто взяла карточку, повертела ее
в руках, и на ум ей неожиданно пришла одна странная мысль. То есть не совсем
странная...  Просто  она  подумала,  чт