олепетал он, как школьник.
     Незнакомец дружески улыбнулся. Градов растерянно  улыбнулся  в ответ. О
Боже,  какой  незнакомый  незнакомец  был   перед  ним,  какой  ошеломляющий
иностранец!
     -- Не будете  ли  вы так добры,  сэр,  уделить мне несколько  минут?  Я
американский журналист, -- сказал Рестон. Он был  очень рад: какая удача  --
поговорить  с   русским  интеллигентом  старой   закваски  без  помощи  этих
воксовских переводчиков!
     Не ответив на этот вопрос ни слова,  Борис Никитич шатнулся в сторону и
резко зашагал, едва  ли  не побежал, вот именно побежал  прочь. Американский
журналист!  Да  что это  такое,  опять  я  подвергаюсь  испытанию,  и такому
ужасному  испытанию!  Говорить  без  посредников  с иностранцем,  да  еще  с
журналистом, когда  твои сыновья в тюрьме, когда  сам ты идешь на ристалище,
когда ты в двух шагах от Сталина... нет, это уж слишком!
     Он стремительно двигался в сторону горловины Спасских ворот, как  будто
искал  убежища   за  этими  воротами.   Перед  воротами,   однако,  пришлось
затормозить,  там красноармейцы проверяли депутатские удостоверения. Тут  он
опомнился,  совладал  с  дыханием, вытер пот  со лба. Трус и раб,  сказал он
себе.  Позор.  Сзади,  прямо  из-за  плеча  мужской  голос  густо  произнес:
"Молодцом, профессор. Так и  надо. Ходят  тут всякие, вынюхивают". Градов не
обернулся,  прошел под арку. Тень  совы вдруг мелькнула  над ним  в коротком
гулком тоннеле.
     Депутаты  медленно --  так  им  было  сказано:  медленно, торжественно,
товарищи! -- поднимались по мраморным ступеням внутри  Большого Кремлевского
дворца.  Вдоль  всего  первого  марша и  на промежуточной площадке  лестницы
стояли  репортеры,  фотографы   и  операторы   кинохроники.  Горели  сильные
осветительные приборы.  Депутаты  лицами  выказывали  большое  торжественное
счастье. Особенно хорошо получалось у тех, что в чаплашках, из Средней Азии,
лица  их  сияли искренним  обожанием  в  адрес стоявших  наверху.  А там, на
вершине лестницы,  мягко аплодируя и улыбаясь, ждали посланцев  народа члены
Политбюро ВКП(б), и в  центре  их группы,  в светло-сером кителе  и  высоких
шевровых сапогах, стоял Сталин. Он аплодировал всем и каждому в отдельности,
а некоторых  из депутатов  задерживал  возле себя, чтобы сказать и выслушать
несколько слов.
     Градов поднимался вместе с молодым авиаконструктором, которого встретил
в  вестибюле. Они были  знакомы  по Дому ученых, о нем .говорили как о гении
аэродинамики, кроме  того,  кажется, он  одно  время  ухаживал  за Ниной.  В
отличие от гостей из  солнечного Узбекистана конструктор почему-то то и дело
посматривал на  часы  и все что-то говорил  Борису  Никитичу  о перспективах
ракетного зондирования  верхних слоев  атмосферы.  Градов его не  слушал,  а
только лишь смотрел, как с каждым  шагом приближаются матово поблескивающие,
отличного черного цвета  сапоги.  С внутренним содроганием  он  вспомнил эти
ноги  без  сапог, свою ужасную тайну. Тайна была такой глубокой и  смрадной,
что он был бы счастлив ее раз и навсегда забыть.
     -- А  вот  это,  Иосиф  Виссарионович,  поднимается выдающийся  хирург,
профессор Градов, -- не прекращая мягко аплодировать, сказал Молотов. Теперь
уже  все старые друзья на людях обращались к Сталину по имени-отчеству, в то
время как он величал их по-старому -- Вячеслав, Клим...
     --  Который? Молодой  или старый?  --  прищурился  Сталин. Притворяется
Коба, подумал Молотов. Прекрасно ведь знает обоих.
     А ты  зачем  притворяешься, Скрябин,  подумал  Сталин.  Прекрасно  ведь
знаешь, что я значком с Градовым.
     -- Пожилой,  с тремя орденами,  -- сказал Молотов. Сталин юмористически
покосился на него:
     -- Познакомь меня, Вячеслав!
     Да, Сталин  знал  Градова,  но  у  него  не было  ни малейшего  желания
выдавать государственную  тайну даже тем немногим, кто ее знал,  в частности
Молотову.
     Месяца три назад на ближайшей даче в Кунцево среди ночи  у генерального
секретаря начались конвульсии. Мелькнула даже мысль  -- не умираю ли? Не  за
себя   было  страшно,  а  за  дело.  Историю,  конечно,  не  остановить,  но
затормозить   можно,   и   надолго:   не   каждый   год   появляются   такие
последовательные и упорные вожди,  люди такого колоссального кругозора,  как
этот  данный мученик  конвульсий,  бедный мальчик  Сосо;  немного стало  уже
путаться в голове.  Конвульсии возникли  не на пустом месте. Началось  все с
большого банкета  в честь покорителей Арктики,  где, кажется,  слишком много
покушал. Оттуда поехали на дачу к  вновь назначенному наркомвнуделу, земляку
Лаврентию. Там, в более интимном кругу, много  пили,  танцевали с подругами.
Стула,  однако, не было,  а вот аппетит опять появился. К утру Берия  накрыл
такой стол с  кавказскими деликатесами, что удержаться от  нового  обжорства
Сталин не  смог. Комбинация орехового сациви и карских шашлычков под  соусом
ткемали   всегда  способствовала  закреплению,  однако  прежде  Сталин  умел
справляться  с  этим  досадным,  "ридикюльным",  как  когда-то  в  семинарии
говорили, вздором  без  посторонней  помощи, дедовским способом, при  помощи
двух  пальцев.  На  этот раз дедовский способ  не помогал.  Дни проходили за
днями,  но  облегчения   они  не  приносили.  Сталин  тяжелел,  мрачнел,  на
заседаниях  правительства то и дело приходил в ярость, требовал  немедленной
очистки  страны от  в с  е  х,  от всех  врагов  народа!  Сказать  постоянно
дежурившим  возле него врачам  энкавэдэ,  что  его  мучает, он  не  решался:
никакого  не  было  желания произносить перед  этими олухами  слово "запор",
выставлять вождя трудящихся в  "ридикюльном"  положении.  Врачи  же,  в свою
очередь, дрожали  от  страха, боясь сделать  в  адрес  великого вождя  такое
позорное   предположение.   День  за  днем  Сталин  героически  боролся   со
свалившимся  на него испытанием. Уходил  в  свои личные комнаты, куда никому
доступа не  было, часами  сидел  на  толчке, просматривал  старые  газеты со
статьями ныне арестованных товарищей по оружию, убеждался в своей правоте --
правильно  арестованы  товарищи! --  ждал блаженного  мига. Блаженный миг не
приходил,  живот казался  ему вместилищем свинца,  вернее,  сплошным  куском
свинца. В голове стало уже путаться, посещали какие-то мысли о матери, а это
значит -- путается в голове, свинец подпирал уже под горло, разделить бы его
по девять  граммов, роем пустить по  свету, то есть не остается  сомнений  в
том, товарищи, что налицо перед нами явные признаки свинцового отравления, о
котором  нередко  предупреждали большевики.  В такой вот момент он распахнул
дверь, крикнул:  "Доктора!" -- и  повалился на тахту.  Вбежали  энкавэдэшные
врачи:
     -- Что с вами, товарищ Сталин?
     -- Свинцовое  отравление, -- был  ответ.  Врачи бестолково засуетились.
Один из них катал в ладони две слабительные пилюли.
     -- Может быть, дать... вот это? -- спрашивал он у второго.
     -- Что это?
     -- Ну, вы же знаете что!
     -- Ну, хорошо, давайте, давайте это, а то...
     Пилюли  эти, может быть,  и сработали бы, получи их Сталин дней на пять
раньше, сейчас  они лишь вызвали  приступы  мучительнейших конвульсий.  Жижа
какая-то вытекала  по каплям, свинцовая же  стена  стояла нерушимо.  В такой
конвульсии  Сталин  однажды  и  исторг  имя  Градова:   "Градова  привезите,
мерзавцы! Настоящего врача, профессора Градова!" Имя Градова запомнилось ему
еще с  двадцатых,  еще  до  того  важного партийного мероприятия, в  котором
Градов частично  участвовал,  Сталин  знал  об  этом  знаменитом  московском
профессоре и  где-то в тайничке всегда  резервировал  за собой это  хорошее,
сугубо русское --  не  то  что всякие вовси-шмовси --  имя как имя целителя,
настоящего  врача.  С  тех  пор,  конечно,  жизнь  постоянно  усложнялась  и
классовая  борьба  ужесточалась, разное  происходило с  людьми,  за  всем не
уследишь,  но  вот  в  роковой час конвульсий имя  вдруг снова выпрыгнуло из
тайничка: Градова! Градова!
     Борис  Никитич  возвращался  после  операции домой  дикой пронзительной
ночью, в промозглый и гудящий час  ведьм, когда  его  машину на  Хорошевском
шоссе  перехватили два  автомобиля  чекистов. Он  сразу понял,  что  это  не
заурядный  арест,  а  что-то  посерьезнее.  Старший   в  группе  сказал  ему
металлическим голосом:
     --  Пересаживайтесь   в  нашу  машину,  профессор.  Дело  самой  высшей
государственной  важности. --  В  машине  тем же  тоном,  исключавшим  любую
возможность  диалога,  он добавил: -- Учтите, секретность  стопроцентная. За
малейшее разглашение понесете ответственность в самых строгих формах.
     Пациента,  то есть  Сталина,  он увидел лежащим  на  тахте  в кабинете.
Ошеломляющий смрадный  запах. Пациент был в полубессознательном состоянии  и
бормотал что-то  по-грузински.  Никто не решался приблизиться к  нему,  даже
расстегнуть  задравшийся  китель.  Энкавэдэшные   врачи   трепетали  в  углу
кабинета.
     --  Разденьте  больного!  -- немедленно  скомандовал Градов и сам начал
расстегивать  пуговицы кителя. Охранники быстро потащили с ног вождя сапоги.
--  Снимайте брюки! -- Поползли командирские штаны. Удивило низкое  качество
кальсон.  --  Марлю!   Вату!  Теплой  воды!  Клеенку!  Судно!  --  продолжал
командовать  профессор,  потом  обернулся  к   энкавэдэшникам:  --  Доктора,
подойдите!
     Не без интереса он смотрел на двух медиков невидимого фронта. Не похоже
было,  что  они  привыкли  врачевать,  должно  быть, в  других делах  больше
практиковались.
     -- Анамнез! -- сказал он им. Врачи замялись, забормотали:
     -- Полное отсутствие  перистальтики...  стеноз кишечника... не решались
до вас, профессор, применить меры... картина нетипичная... товарищ Сталин не
обращался...
     -- Кальсоны тоже снимайте! --  гаркнул Борис  Никитич на охрану.  Голый
Сталин теперь лежал перед ним. Он начал пальпировать совершенно каменный под
слоем жира живот.
     В этот как  раз момент началась очередная конвульсия. По клеенке из-под
Сталина поползла скудная  жижа. Отдельно от  всего  тела  плясал  на  правой
ступне  шестой пальчик. Градов оторвал  взгляд  от  этого редкого явления  и
посмотрел в  лицо  больного. Из-за оспин и  морщин глянули осмысленные мукой
глаза. Сталин прохрипел:
     -- Помоги мне, кацо, и проси, что хочешь.
     -- Сколько дней  у вас не было стула, товарищ  Сталин? -- мягко спросил
Борис  Никитич.  Он  знал, что самый  звук  его голоса оказывает  на больных
благое действие. Вот и Сталин вздохнул с явной надеждой.
     --  Десять  дней не было, -- простонал он, -- а может быть, и больше...
две недели, а?..
     --  Сейчас  мы вам поможем, товарищ  Сталин,  потерпите еще немного. --
Градов одобряюще похлопал Сталина по руке, ловя себя  на ощущении  того, что
перед ним уже никакой не "вождь народов", а  просто пациент. Любого пациента
он. вот  так же  похлопал  бы по  руке. Затем  он  попросил  провести его  к
телефону, позвонил в кунцевскую Кремлевку и начал отдавать распоряжения.
     Стоящие  рядом три  человека с  лицами  борзых собак  ловили каждое его
слово.  Через двадцать минут  из  больницы  привезли двух медсестер  со всем
необходимым. Борис  Никитич  наладил  восходящую  клизму,  сделал  несколько
уколов  --  эуфилин  в  вену,  камфору  под  кожу,  магнезию  внутримышечно.
Комбинация  подействовала немедленно,  сняла напряжение,  расслабила гладкую
мускулатуру, снизила кровяное  давление, упорядочила  ритм дыхания  и пульс.
Клизма тоже делала свое  дело, через несколько минут  состоялся прорыв линии
обороны,  пролом  вавилонских стен, называйте это как угодно,  но  только не
выходом  сталинского дерьма. Между тем дерьмо шло  и шло, сестры не успевали
менять и выносить судна, победоносно лопались пузыри газа, с ревом, подобным
дальнему  камнепаду,  пробуждалась  перистальтика.  Смрад  шел  разнородными
волнами, ибо каждый выходящий слой нес свое. К нему нельзя было  привыкнуть,
надо было просто сказать себе, что так обстоят дела.
     Сталин лежал с блаженной улыбкой на обострившемся хитром лице. Никогда,
никогда, никогда в жизни он не  испытывал  такого  потрясающего освобождения
плоти  и  усталого духа.  Даже когда  из  ссылки  убегал, не  говоря  уже  о
революции семнадцатого года. Все тогдашние  освобождения немедленно вызывали
какую-то  собачью  трясучку, жажду немедленной  деятельности,  и  только вот
сейчас, после  этого  "прорыва"  -- он  так в  уме  и определил  это  словом
"прорыв", -- всякая  трясучка вдруг  прошла и открылись мягкие склоны и дали
разной синевы, благодатный, чуть звенящий картлийский сентябрь, и  он в этой
благодати, почти в  ней растворенный,  почти  молекулярный, как будто не  он
творил и будет  творить все эти революционные  ужасы. В  эти  волны  тепла и
отречения  вплывало иной  раз  лицо с бородкой и глазами,  которые и в самом
деле  были  зеркалами чистой  души.  "Как  себя  чувствуете,  больной?!"  --
спрашивало  лицо. Оно каким-то  больным интересовалось,  так  по-человечески
простодушно кем-то  интересовалось,  да  что там хитрить  --  интересовалось
Сосо.  "Спасибо, профессор,  я хорошо себя чувствую, хорошо..."  Выплывало и
дрожало вблизи человеческое лицо. Ну попроси меня о чем-нибудь, профессор, и
все получишь. Попроси  за своих сыновей, и они через два дня будут  с тобой.
Проси сейчас,  профессор,  пока  хочу тебя благодарить, потом будет  поздно.
Сулико-о-о, Сулико-о-о...
     Нет, не могу я тебя сейчас ни  о чем просить, тиран, думал Градов. Врач
не может просить пациента в момент оказания  помощи, а ты сейчас все еще мой
пациент, а не грязный тиран, тиран...
     Шагнув на одну ступеньку вниз, Молотов подал руку Градову:
     -- Поздравляю вас,  профессор Градов,  с избранием в  Верховный  Совет!
Хочу вас представить товарищу Сталину!
     Сталин пожал руку Борису Никитичу. Он был  сейчас в отличном  состоянии
здоровья.  Промытые  наодеколоненные  усы  и шевелюра  отливали  темно-рыжим
блеском.
     -- Поздравляю,  профессор!  Это  очень  хорошо, что в  нашем  советском
парламенте  рядом  с  рабочими  и  колхозниками будут заседать представители
советской науки, в частности нашей передовой медицины.
     Несколько секунд  они  смотрели  друг  другу  в глаза.  Если  он сейчас
попросит о сыновьях, я его уничтожу, подумал Сталин.
     -- Благодарю  вас, товарищ Сталин, -- сказал Градов и тактично отошел в
сторону потока депутатов.
     Сталин с  одобрением проводил его взглядом.  В следующий миг ему  вдруг
показалось,  что окно над мраморными ступенями  залепил  огромный глаз совы.
Потом все прошло.

     Антракт VII.

     Пресса
     Герои  Советского Союза  в  Вашингтоне.  Уже давно ни  одно  крупнейшее
авиационное  событие  не имело  такой большой прессы,  как  перелет Чкалова,
Байдукова  и  Белякова.  "Воздушные герои", "Победители  магнитных  джунглей
вершины  мира", "Советская столица стала  ближе к нам, чем  мы думали"  -- в
таких  выражениях  американская пресса  оценивает  подвиг  советских героев.
Президент США Ф.Д. Рузвельт ждет летчиков в Белом доме.
     Московская  милиция  арестовала  Бурцеву,   занимавшуюся  производством
абортов на квартирах своих пациентов и в номерах бани.
     Радио. Северный полюс.
     Москва, ЦК ВКП(б), товарищу Сталину, товарищу Молотову.
     Дорогой Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович!
     Наша  четверка  восторженно  встретила  весть о высшей награде  родины.
Впереди нас ждет  большой  труд,  но мы  твердо знаем,  что  окружены  Вашей
любовью и заботой и вниманием всей страны.
     Мы приложим все силы, чтобы оправдать  Ваше доверие  и  чтобы при любых
обстоятельствах хранить честь нашей родины.
     Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров
     На выпуск займа  укрепления  обороны  СССР трудящиеся  отвечают дружной
подпиской.
     После долгого молчания  Союз  советских писателей Карелии наконец решил
обсудить  вопрос  об  авербаховщине  в литературе.  Прения  показали,  какой
огромный вред нанесли карельской литературе пережитки рапповщины. Буржуазные
националисты Луото, Оннонен, Райтунайнен ориентировали писателей на создание
общефинской (явно буржуазной) литературы. Эти троцкистско-фашистские  идейки
привели к тому, что  карельский народный  эпос "Калевала" стал приписываться
финнам. Националисты исключены из Союза писателей.
     ЦК   ВКП(б)   с  глубоким   прискорбием   извещает   о   смерти   после
продолжительной болезни старого большевика, видного хозяйственного работника
тяжелой промышленности, члена ЦК ВКП(б) Иосифа Викентьевича Косиора.
     Речь  колхозника  Данилы  Онищенко:  "Я  горячо  приветствую  партию  и
правительство за долгожданный заем.  Три  моих сына являются бойцами Красной
Армии,  Иван -- командир батареи, Михаил -- летчик, Павел -- связист. У меня
есть еще два сына,  трактористы. Если враг посмеет сунуться к нашей границе,
мы  с сыновьями  пойдем  крушить вражеских гадов.  Каждый  член  нашей семьи
подписался на сто рублей".
     За последние дни в Германии  умерли от зверских пыток гестапо несколько
политических заключенных. Газеты называют известного  германского спортсмена
Вилли Гроссейна, Валентина Шмецера и др.
     Величайшая стройка второй пятилетки завершается: канал Москва -- Волга,
начатый  по  инициативе   товарища  Сталина,  построен!   Привет  строителям
замечательного сооружения сталинской эпохи.
     По  предварительным  данным,  Ирина Вишневская  (первый пилот)  и  Катя
Медникова  (второй  пилот)  побили  международный  женский  рекорд высотного
полета (6115 метров).

     Состоялся  первый двусторонний  трансатлантический  перелет  английской
летающей  лодки "Каледония" и американской летающей лодки "Сикорс-кий 42-В".
Предстоит открытие регулярных трансатлантических почтово-пассажирских линий.

     Фашистские хозяева  ликвидированной  фашистской банды Тухачевского и  К
никак не могут оправиться  от неожиданного и тяжелого поражения. До сих  пор
они  скорбят  по  своим  верным агентам. Еще  бы, выведен  из строя  один из
важнейших военно-шпионских отрядов фашизма.  Всему миру очевиден грандиозный
провал их разведки.
     С деланным  негодованием  автор статьи  в  военной  газете  "Дойче Вер"
пытается отвести от  Тухачевского обвинения в шпионаже, но  тут  же вынужден
признать,   что   он   был   организатором   контрреволюционного   заговора:
"Тухачевский хотел стать русским Наполеоном, но он слишком рано раскрыл свои
карты  или,  как  это  обычно  бывает,  в  последнюю  минуту  стал   жертвой
предательства".
     "В числе судей,  -- продолжает "Дойче Вер", -- были военные пролетарии,
Блюхер и  Буденный". Этими  "военными  пролетариями"  гордится  наша страна,
гордятся  трудящиеся  всего мира.  Заявление "Дойче  Вер"  выдает фашистскую
разведку с головой.

     Из речи прокурора СССР  товарища  Андрея Януариевича Вышинского: "...Мы
все помним  слова великого Сталина о том, что "новая  конституция СССР будет
моральной помощью и реальным  подспорьем для всех тех, кто ведет ныне борьбу
против фашистского варварства". Вот почему так беснуются сейчас наши враги.
     В  СССР,  где  победил  социализм,  где нерушимо закрепились  подлинные
культура  и  демократия,  законность  является могучим  оружием  дальнейшего
прогресса, дальнейшей борьбы за социализм.
     Товарищ Сталин указал на  опасность "идиотской болезни" беспечности, на
необходимость  преодолеть эту  болезнь,  чтобы уметь распознать  и  победить
врага. Сейчас  контрреволюционная антисоветская  агитация прибегает к  самым
разнообразным приемам и очень неплохо умеет замаскировать свои антисоветские
выступления. Так, например, недавно в г.  Куйбышеве был  задержан  на базаре
один   "глухонемой",   у   которого   на   груди   красовалась   дощечка   с
контрреволюционной надписью: "Помогите глухонемому, лишили работы, раздели и
есть не дают". В милиции оказалось, что этот "глухой" вовсе не глух, "немой"
вовсе н