н
новый.  Но когда он появится - сказать не  могу.  Сами знаете, какое  в крае
положение... В этой связи возникает  еще один вопрос - пока нет нового, куда
девать старый?
     Через две или три секунды Петраков шумно  вздохнул и сказал недоуменно,
откидываясь на спинку стула:
     -  Что значит - куда девать? Да на помойку! Сейчас  свистну ребят, кран
подгоним и...
     Он не закончил фразы и остался  с раскрытым ртом, потому что Александра
Васильевна  обожгла его таким  взглядом,  что  даже  в  этой  большой и ярко
освещенной комнате на мгновение стало еще светлее - будто молния сверкнула.
     -   Вы,   Павел  Афанасьевич,  не   в  первый  раз  проявляете  крайнюю
политическую близорукость, -  холодно заметила Твердунина, бросив карандаш и
поднимаясь со  своего  места. - Я-то к этому уже привыкла... а вот товарищи!
Не знаю,  как  посмотрят  на вашу недальновидность  товарищи по  бюро! Может
быть, им покажется, что вы все-таки  недостаточно зрелы, чтобы участвовать в
работе  ратийных  структур!  Я  вас  ценю  как  специалиста,  -   она  легко
усмехнулась,  показывая  этим, как мало  стоит  то, за  что она его ценит, в
сравнении с тем, за что ценить не может, -  и мехколонна добилась  в прошлом
году отличных результатов, завоевав переходящее знамя  районного комитета...
Однако  в  политических  вопросах вам еще очень и очень надо поработать  над
собой... чтобы не совершать ошибок хотя бы в таких важных, я бы даже сказала
- архиважных вопросах!
     Она  стояла,  оперевшись   о   стол   костяшками   пальцев,   грациозно
наклонившись вперед  и улыбаясь,  однако эта  улыбка в понимающего  человека
могла бы вселить только одно единственное чувство - леденящий ужас.
     Было  очень   тихо.  Потом   послышался  звук  елозящего  стула  -  это
Грациальский отъезжал от Петракова подальше.
     - Вопрос очень сложный, - сказала Твердунина, вновь опускаясь в кресло.
-  Нам не обойтись без поддержки обкома. Окончательное решение мы принять не
вправе,  однако  давайте  наметим  хотя  бы  в  общих  чертах.  Какие  будут
предложения?
     -  Можно мне еще раз, Александра  Васильевна? -  спросил Глючанинов.  -
По-солдатски?
     Она кивнула.
     Генерал  поднялся,  одернул  китель  и заговорил, отрывисто выстреливая
фразы.
     - Да! - трудное время. Враждебное окружение. Неурожаи и падеж. Не будем
скрывать: талоны в срок  не отовариваются... Что у  нас есть?  Ничего у  нас
нет.  Этот памятник - последнее наше достояние. И  не только наше, товарищи!
Все  мы знаем, что происходит в  Маскаве.  В Маскаве революция! Долгожданная
революция! Наконец-то и Маскав, сбросив путы исторического прошлого, выходит
на  большую  дорогу!.. А задумывались  ли  вы,  что будет, когда  трудящиеся
Маскава добьются победы? Какие знамена поднимут они в день своего ликования?
Что они поставят на  свой  постамент? Те оскверненные  фигуры, что  когда-то
сами  свозили на поругание? Нет, товарищи! Кто  был изгажен,  не может стать
символом свободы!..
     Генерал обвел взглядом присутствующих и вкрадчиво спросил:
     - А кто же может?
     Указающе протянул руку и рявкнул:
     - Вот кто! Он стоит под окном райкома!  Без руки!..  Но  и его  норовят
стащить  с постамента  и даже,  - он  яростно  повернулся мощным корпусом  к
Петракову, - выбросить на помойку!
     Александра Васильевна откровенно любовалась генералом.
     - Дудки! - рявкнул генерал и со всего маху треснул по столу кулаком.  -
Граждане Петраковы и Ко, заявляю вам со всей определенностью: не выйдет!
     Клопенко протяжно вздохнул, посмотрел на вдвое уменьшившегося Петракова
и что-то чиркнул у себя в блокнотике.
     - Имею конкретно,  - сказал генерал, переводя дух. - Поскольку оставить
в таком виде невозможно. А Маскавом памятник пока не востребован.  Временно.
Для поддержания  боевого  духа.  Для укрепления  авторитета  власти. А также
лично  Виталина.  Предлагаю  похоронить  на площади  с  военным  оркестром и
соблюдением церемониала!
     Воинственно выпятил челюсть и сел.
     Повисло молчание.
     - Э-э-э, - неуверенно заблеял вдруг Петраков. - Я, товарищи... э-э-э...
разве я это?.. Я же наоборот... преданность делу... а?
     - Да ладно,  Павел  Афанасьевич, - благожелательно  сказала  Александра
Васильевна, которой  понравилась речь генерала. - Кто из нас  не ошибался...
Давайте обсуждать, товарищи.
     Петраков  немо кивнул и вытер пот со лба, а Клопенко подумал  и  нехотя
вычеркнул из блокнотика то, что написал ранее.
     -  Что ж,  - осторожно сказал  Грациальский, подбирая слова так,  будто
ставил ногу  на тонкий лед, под которым чернела гибельная глубина. - Товарищ
Глючанинов обрисовал верно и... проблема поставлена и даже... если можно так
выразиться...  предложен путь ее решения...  неоднозначный, конечно, путь...
однако нужно внимательно рассмотреть.
     - Так, так!  -  ободряюще  сказала Александра Васильевна. -  Какие  еще
будут мнения?
     -  Предложение,  конечно,  есть,  -  заметил   Харалужий,   повернув  к
Твердуниной  свою осанистую  голову, украшенную  седой гривой. Глаза у  него
были маленькие и разноцветные - левый синий, а  правый изумрудно-зеленый,  -
отчего  физиономия  казалась  слепленной из  двух разных  половинок; однажды
Александра  Васильевна  поняла,   что  если  Харалужий  говорит  правду,  то
прижмуривает  синий  глаз,  а если  врет  - зеленый,  и  с  тех пор  успешно
пользовалась плодами своей наблюдательности; впрочем, чаще всего он вовсе не
жмурился, и тогда понять, насколько он правдив, не было никакой возможности.
     - Смелее, Харлампий Каренович! - подбодрила его Александра Васильевна.
     - Однако, товарищи, как бы нам с таким предложением не попасть впросак,
- Харалужий покачал головой в тяжелом раздумье. - Сама мысль мне нравится...
Дело  хорошее.  Товарищ  Глючанинов  прав.   Пока  памятник  не  востребован
Маскавом...  и,  к  сожалению,  мы  не  можем быть  уверены,  что  он  будет
востребован. Поймите  меня  правильно! Конечно, хорошо бы! Представляете?  -
наш Виталин на специальном поезде едет в Маскав, чтобы занять там подобающее
ему   место!   Цветы!   Оркестры!   Ликование   толп!..  -  Харалужий  обвел
присутствующих  светящимся кошачьим взглядом одинаково сощуренных глаз. - Но
пока этого  не случилось. Значит,  нужно снять, а память увековечить. Нельзя
людей оставлять без памяти. Что такое  человек без памяти? - бессознательное
существо...
     Он  беспокойно  поерзал  на  стуле,  отчего  заколыхался  под  пиджаком
обширный живот.
     -  Но!   Дело   очень  тонкое,   товарищи.  Как  следует  провести  это
увековечивание?  Товарищ Глючанинов предлагает погребение.  По военному, так
сказать, образцу. Хорошее предложение, товарищи! Дельное предложение! И если
бы мы хоронили маршала, я  бы поддержал его обеими руками! Однако мы хороним
совсем не маршала...
     -  Ну  и что, что не маршала! - заворчал генерал. - Не  играет никакого
значения! Ратийных деятелей тоже на лафетах возят!
     Харалужий поднял ладонь успокоительным жестом.
     - Это можно  обсуждать. И  не  исключено, что  я с вами соглашусь... не
исключено! Даже почти  наверняка  соглашусь: что ж, правда, в этом  плохого!
Оркестр приедет, салют...  замечательно. Но есть еще  одна сторона проблемы,
Александра Васильевна...
     Харалужий поежился.
     - Смелей, смелей, - поморщилась Твердунина.
     - Массы, - тихо сказал Харалужий. - Опять же: что скажут массы?
     - А что массы? - рявкнул генерал. - Что вы кота за хвост тянете?
     Харалужий покосился на Клопенко, будто прикидывая, чего от него в самом
худшем случае  можно  ждать. Начальник РО УКГУ между тем  невинно полистывал
блокнотик.
     -  Массы  удивятся.  Массы  задумаются. "Вот  тебе раз, - будут  думать
массы. - Те изверги, значит,  самого Виталина  в  Маскаве закопали,  а эти в
Голопольске,  стало быть,  уже  и до памятников добрались! Это что  же такое
получается? - воскликнут  оскорбленные  массы. - Это где же тогда  правда на
белом свете?! Чем же, - спросят массы,  - их озверелый  Маскав отличается от
нашего передового Голопольска?!"
     Повисло молчание.
     -  Да-а-а...  -  протянула  Александра  Васильевна.  -  Как,  товарищи?
Действительно. Мне кажется, товарищ Харалужий верно отметил...
     Присутствующие покивали.
     - И что же тогда?  - спросила Александра Васильевна, словно обращаясь к
самой себе. - Не хоронить - нельзя. Хоронить - тоже нельзя...
     -  Глупости!  -  сказал   генерал,  окинув  Харалужего  неодобрительным
взглядом. - Ну не мавзолей же теперь строить!
     Он насмешливо фыркнул и покачал головой.
     -  Как  вы  сказали? -  переспросила  Александра  Васильевна.  -  Ма...
мавзолей?
     - Да, действительно! - сказал Харалужий. - Нет, серьезно! А?
     - А что? Небольшой такой мавзолейчик, - пробормотал Грациальский.
     - Так сказать,  по образу  и подобию, - ввернул Харалужий. - Если  край
живет во враждебном окружении, то... Почему бы и нет?
     -  А  техникой мы  обеспечим! - заволновался Петраков,  принимая  почти
прежние  размеры.  - Техники навалом! Я  ребятам  свистну, -  он  осекся,  -
прикажу то есть... Сверхурочные, если надо...  да что там! За день  сделаем,
если материалы будут! За ночь!
     - Ишь ты - за ночь... Да вы, Павел Афанасьевич, просто Марья-кудесница.
Левым   рукавом   махнула  -  озеро  разлилось.  Правым  -   утки  полетели.
Шапкозакидательство! Как насчет материалов,  Олег  Митрофанович? - с веселой
строгостью осведомилась Твердунина. - Не подкачаете? Кирпич бар, раствор ек,
- не будет такого?
     -  С  материалами, конечно,  туго, Александра Васильевна,  -  сдержанно
ответил начальник  строительного управления Олег Митрофанович  Бондарь. - На
кирпичном печь полетела... на ЖБК кран вышел из строя...
     -   Помощью  обеспечим.   Артур   Степанович,  поможете  рабсилой?   На
бетонный-то?
     - Как не помочь, - кивнул Клопенко. - Триста голов хватит?
     - Опять вы  за  свое,  товарищ  Клопенко!  - поморщилась  Твердунина. -
Голов!..  Перестаньте. (Артур Степанович холодно улыбнулся.) И потом -  куда
столько, что вы!  Человек  пятьдесят,  наверное. Ну -  шестьдесят... Видите,
Олег Митрофанович,  как  все  хорошо устраивается. А материалы  надо  найти,
надо!
     Бондарь понурился.
     - Короче  говоря,  берите, товарищ Бондарь, в  свои  руки,  - заключила
Александра  Васильевна. -  Насчет  техники  - к Петракову. Насчет  рабсилы -
прямо к  Артуру Степановичу. Без церемоний.  Нужен архитектор - обращайтесь,
организуем.
     Она  чувствовала  душевный  подъем. Решение  было  найдено,  оставалось
немного - организовать, мобилизовать, направить в нужное русло.
     - Ставлю на голосование. Кто за  то, чтобы принять постановление... как
назовем?.. об увековечении  памяти  памятника Виталину,  видимо?..  Кто  за,
прошу голосовать!.. Единогласно,  -  сказала Твердунина, опуская ратбилет. -
Вы уже знаете, что  Михаил Кузьмич Клейменов ушел на повышение - теперь он в
Краснореченске.  Новый первый секретарь появится к завтрашнему  утру. Я буду
пытаться связаться  со  вторым  секретарем. Может  быть, у... - она замялась
перед  тем, как выговорить  имя, - у Николая Арнольдовича будут какие-нибудь
возражения... не  исключено... в этом  вопросе  мы  должны прислушиваться  к
мнению обкома... и тогда...
     Дверь  кабинета  широко   распахнулась,  и   вошел  вдруг  сам  Николай
Арнольдович Мурашин - высокий, плечистый, улыбающийся, одетый не в цивильный
костюм, а  в какое-то пятнистое полевое  обмундирование, в высоких резиновых
сапогах, со скаткой плащ-палатки на ремне.
     -  Добрый день,  товарищи! -  сказал  Мурашин громко,  весело  окидывая
сидящих взглядом пронзительно-синих глаз. - Да я не на бюро ли попал?
     - Как снег на голову! - воскликнула  Твердунина, привставая со стула на
ватных ногах.
     - А ничего! Я же знаю: вы всегда на месте, - отвечал Мурашин, смеясь. -
Подъезжаем, смотрю - окна горят. Не спит секретарь! А тут, оказывается, весь
актив!
     Николай  Арнольдович  захохотал,  предъявив  крепкие крупные зубы,  и в
самом  смехе  было  что-то такое задорное и  веселое,  что  сразу выказывало
человека здорового и симпатичного.
     - Удачно,  удачно! Посижу, послушаю,  чем гумунисты Голопольска  живут.
Потолкуем по душам... верно? Чай, не чужие!
     Он решительно сел  на  стул рядом. Александра  Васильевна почувствовала
мгновенное тепло коснувшегося ее колена.
     - Приступайте! - предложил Мурашин.
     И ласково посмотрел смеющимся взглядом таких... таких голубых глаз.

Маскав, четверг. Тамерлан

     Шаги звучали  негромко  - пол был  сплошь  устлан  пестрыми  квадратами
дагестанских  сумахов. По стенам поверх сиреневых и  бордовых сюзане  висели
плетеные камчи, наградные цепи с крупными лалами на золотых бляхах, бисерные
джамолаки и хурджины, серебряные конские наголовья, серебряные же, с золотой
наковкой,  стремена,  шитые жемчугом  седла и уздечки. Между  этими  мирными
предметами горделиво сверкали сабли, полувынутые из  богато  убранных ножен,
узкие скифские  топоры, дамасские панцыри, калмыцкие колчаны и луки, древние
парфянские  акинаки,  кубачинские кинжалы  -  самое  разное  оружие,  боевые
характеристики  которого были  подпорчены  чрезмерным количеством украшавших
его   драгоценных  камней  и  цацек.  Взгляд,  беспорядочно  хватая   мишуру
окружающего, едва поспевал расчленять ее на отдельные предметы.
     -  Надеюсь, инцидент  исчерпан,  -  неловко клоня  свой  высокий  стан,
настойчиво сипел начальник охраны  Горшков в  ухо  Найденову. Пахло  от него
почему-то  черемухой,  а  длинная,  оснащенная лошадиной челюстью физиономия
была  более  всего  похожа на  произведение  чукотских резчиков по  моржовой
кости.  - Простите,  бога ради... чисто  конкретно  недоразумение...  уж  не
обессудьте...
     - Гм!  гм!.. -  отвечал Найденов,  с достоинством поворачивая голову то
вправо, то влево. - Гм!..
     -  Прошу нижайше,  -  пуще давился бивнелицый командор. - Уж  вы Цезарю
Самуиловичу ни-ни... уж  не  обмолвьтесь,  пожалуйста!..  - Он  негромко, но
весело взвизгнул, давая понять, сколь, в сущности, пустячен вопрос, которому
они в  силу глупейшего стечения обстоятельств уделили  столько внимания; при
этом рефлекторно  сжал своими будто  коваными пальцами предплечье Найденова,
за которое того почтительнейше поддерживал. - Уж  вы пожалуйста!.. уж я  вас
прошу!.. Цезарю-то Самуиловичу!.. зачем волновать?..
     - Хорошо, хорошо, -  согласился Найденов, морщась и высвобождая руку. -
Что тут у вас?
     - Чистая формальность! - осклабился шеф.
     Они оказались  в  просторном зале, являвшемся, судя  по всему,  пунктом
мамелюкской     безопасности.     Несколько     стальных     столов,    арки
пластометаллоискателей, справа от каждой круглая  черная нора в кубообразном
хромированном устройстве ядерно-магнитного  резонанса.  В одну  из нор лента
транспортера как раз уволакивала женскую сумочку.
     -   Простите,  а   это  что?  -  спросил  офицер  за  пультом,   щелкая
переключателем. - Прошу взглянуть. Вот это. Металлическое, круглое.
     Дама, прижимавшая к  себе белую болонку,  высокомерно скосила  на экран
роскошные синие глаза.
     - Господи, ну пудреница же!!! - воскликнула она. Тон глубокого голоса и
выражение ослепительного лица, украшенного  волнами белокурых кудрей,  могли
быть поняты единственно верным образом, а именно: придурков на свете гораздо
больше, чем она  предполагала. Судя по тому,  как побурело широкоскулое лицо
офицера, он так и понял.
     - Прошу вас, ханума, - буркнул он. - Проходите.
     В эту секунду болонка издала истерический визг.
     - Пусечка! - заполошно вскричала дама.
     Пусечка продолжала  истошно  вопить и брыкаться,  пытаясь  вырваться из
тонких рук хозяйки, и было непонятно, от чего она трясется больше - от ужаса
или  ярости.  Так или иначе, не  было  сомнений,  что  ее  внимание  привлек
коричневый  складчатый маскавский мастино, только что вразвалку  появившийся
из другого коридора.
     Мастино вывалил  фиолетовый язык и сел,  озадаченно  наклонив голову на
бок.
     -  Уймите  свою  глисту,  -  брюзгливо  и  громко  сказал  человек  лет
пятидесяти, следовавший за собакой.
     Он  был  черноволос,  усат,  брыласт,   толстогуб,  плотен,  приземист,
широкозад - и  в  целом  несколько похож на чернильницу-непроливайку.  Между
лацканами  сиреневого  смокинга цвела курчавая  капуста белоснежных  кружев.
Ослепительная  лакировка  иссиня-черных  туфель  бросала на  паркет  голубые
блики.
     Сразу после его  слов дама завизжала громче собачки  и сделала движение
столь  стремительное,   что  Найденову  на  мгновение  представилось   нечто
совершенно    невероятное:    сейчас    дама    в   ярости    бросится    на
господина-непроливайку  и  мгновенно  порвет ему  глотку  своими  жемчужными
зубами.
     - Свинья! - кричала  дама, прижимая болонку к белоснежной груди. Слабое
животное пучило от натуги глаза и хрипело. - Хам!
     - Э-э-э, начинается!..
     - Простите,  господин Габуния!  - сказал офицер,  выступая из-за своего
стола. - Это не позволено!
     - Быдло!..
     - Что  не  позволено?  -  переспросил  господин с  маскавским  мастино,
морщась. - На кисмет-лотерею не позволено?
     - С собаками не позволено!
     По-кошачьи  фыркнув, дама возмущенно  передернула  плечами  и  схватила
сумочку.
     - Бедная Пусечка! - громким трагическим  шепотом сказала она, зарываясь
лицом в шерсть, затем перехватила сумочку удобнее и пошла прочь, повторяя: -
Что за люди! что за люди!..
     -  То  есть  как  - не  позволено?  -  пуще  изумился Габуния.  - Одним
позволено, а другим не позволено? А у нее что, не собака?
     И гневно  указал толстым  волосатым пальцем вслед  даме, удалявшейся по
коридору.
     Как  лучи  софитов, выхватывающие  из  тьмы вдохновенное  лицо  актера,
взгляды присутствующих сошлись на волнующихся ягодицах блондинки.
     Начальник охраны негромко крякнул.
     - У нее маленькая, - заметил офицер, глядя на шефа.
     -  Да  не  такая уж  и... - завороженно  пробормотал начальник  охраны,
крякнул  вторично и сказал, с усилием  отводя глаза:  - Видите  ли, господин
Габуния... Собаки, они... э-э-э... как бы это выразиться поточнее...  разные
собаки и...
     Мастино   склонил  голову   в  другую  сторону.  Соответственно   этому
перевесился и язык.
     -  Собака  -  она  и  есть  собака,  -  вполголоса  заметил  Найденов и
проговорил  с  грубой  ласковостью:  -  Что,  не  пускают?  Ну  сиди,  сиди,
красавец...
     Пес перевел на него  свой печальный взгляд и облизнулся, влажно клацнув
челюстями.
     - Вот именно! -  обрадовался  Габуния, тем же пальцем упираясь в  грудь
нежданного сообщника. - Слышите? Собака - она и есть собака!
     Шеф в тяжелом раздумье посмотрел на Найденова.
     -  Но, господин Габуния, поймите, в зал мы ее в любом случае не пустим.
Поэтому лучше бы вам, так сказать... э-э-э... в порядке...
     -  А в зал мне и не  надо, - перебил тот.  - Я ее  в холле оставлю. Ну,
сами посудите, Константин  Сергеевич,  не  в  машине  же  бедняге  три  часа
париться?  Мы  и  так едва  доехали! Вы в городе-то давно были?  -  наступал
Габуния. - Вы гляньте, гляньте, что на улицах делается!
     Пес  тяжело моргнул коричневыми глазами и потянулся было  полизать себе
брюхо. Габуния поддернул поводок. Пес страдальчески вздохнул и понурился.
     -  Ну просто как на вулкане, - с горечью  заметил  начальник охраны.  -
Завтра  кто-нибудь с крокодилом заявится...  И при чем  тут город?  - Махнул
рукой и приказал недовольно: - Пропустите!
     Однако  когда Габуния  двинулся к  арке пластометаллоискателя, возникло
новое осложнение: сделав несколько тяжелых шагов (шкура, которой  хватило бы
на два таких тела, елозила по мощной спине и шее), собака уперлась и села.
     - Тамерлан! - сказал Габуния. - Ты чего? Пошел!
     Он тянул  поводок, однако его усил