о крышу, брызнув
пыльной крошкой и расколовшись.
     Мавзолей ухнул и покосился. Крановщик сбавил газ и растерянно высунулся
в окошко кабины.
     Голова быстро  катилась по гладкому  бетону... достигла  края... тяжело
упала на  землю...  сделала  еще два или  три  оборота...  и  замерла  возле
трибуны.
     Мертвые глаза смотрели вверх с покрытого оспинами лица.
     Александра Васильевна почувствовала, что сейчас ее вырвет.
     - Пустите, - сказала она и слепо шагнула к лестничке. - Пустите же!
     Степан Ефремович ахнул.
     - Куда?! Клопенку сюда! Где Клопенко?! -  рычал он медвежьим голосом. -
Да ты за такое!.. ты за такое не билет!.. в бараке сгною!.. Клопенку мне!..
     Петька, матюкнувшись, схватил было Твердунину за руку.
     - Стоять!
     Она пошатнулась, и ледяной ужас облил сердце.
     Дверь райкома раскрылась.
     - Алекса-а-а-андра Васильевна-а-а!  -  заполошно кричала Зоя с  порога,
припрыгивая от  нетерпения и  маша рукой.  - Идите скорее, Михал Кузьми-и-ич
зво-о-о-онют! Говорят - сро-о-очно!
     Александра Васильевна встрепенулась, обожгла  Петьку яростным взглядом.
Тот, заворчав, нехотя отступил.
     Она  быстро спустилась  по  ступеням, добежала до дверей... взлетела на
второй этаж, толкнула дверь кабинета.
     - Алло!
     -  Ну,  долгонько вас  к телефону-то  зовут,  голубушка,  -  пророкотал
знакомый, родной голос Клейменова. - Обедали?
     - Нет,  Михаил Кузьмич, что вы! - заторопилась Твердунина, обмирая:  не
знала, чем порадует Клейменов. А ну как Кандыба уже успел  доложить? - У нас
мероприятие, - сказала она звенящим от волнения голосом. - Как раз сейчас...
и я... извините... с народом, так сказать.
     -  Слышал  я  про  ваше мероприятие,  слышал...  Молодцы.  Крайком  вас
поддерживает.  Верное   решение.   Своевременное.   В  условиях  сложившейся
обстановки.  Не  растерялись.  Не побоялись  ответственности.  Одобряю.  Так
держать, Твердунина.
     Александра   Васильевна  почувствовала,   как  кровь  радостной  волной
бросилась в голову.
     - Спасибо, Михал Кузьмич! Спасибо, я и впредь... со всей ответ...
     - Погоди,  погоди, - рокотал  Клейменов. -  Еще не все,  Твердунина, не
все... Значит, слушай. Дельце у нас  с тобой  будет.  Мы  тут  с  товарищами
посовещались...  Есть такое  мнение,  что  засиделась  ты  у  нас в  районе,
Твердунина! Надо тебе, Твердунина, того! Как-то все-таки, а? А то что ж это?
Под лежачий-то камень вода не того, как говорится.
     Александра Васильевна немо кивнула.
     -  Слышишь  меня,  Твердунина?  Я  выдвинул  предложение...  Соратники,
конечно,  поскрипели: молода, мол...  да и  женщина.  Но  я указал  на  твою
инициативку.  Согласились:  зрелая,  говорят,  инициативка.  В  общем,  так,
Твердунина! Пойдешь ко мне третьим секретарем?
     -  Ме-е-е-е...  -  произнесла  Александра  Васильевна,  едва  не  теряя
сознание.
     -  А  что?  Область  вашу мы  укрепили.  Кандыба  -  мужик  твердый, он
райончики  подтянет.  Нечего тебе там  сидеть.  В  область  тебя поднимать -
смысла  нет.  Что  ты  там,  Твердунина,  под  Кандыбой  будешь  делать?  На
промышленность разве кинуть? - так не потянешь... А бумажки перебирать и без
тебя бездельников хватает.
     -  Хорошо,  -  пролепетала  Александра  Васильевна.   -  Отдел...  я...
бумажки... нет, зачем?..
     -  Короче,  пойдешь  ко мне  "третьим".  Фактически  -  заместителем по
идеологии.
     Он откашлялся.
     - Спрашиваю - лады?
     -  Лады!  - Александра Васильевна встряхнула челкой. - Слушаюсь, Михаил
Кузьмич!
     -  Вот  в  таком разрезе, -  задумчиво сказал  Клейменов. -  Как вообще
дела-то? Кандыба там чего? Разворачивается? Он мужик боевой...
     - Разворачивается, - подтвердила Твердунина. - Что-то даже слишком.
     - В каком смысле?
     Она замялась, лихорадочно ища ход.
     - Даже не знаю, как сказать... ну, уж разве что  с ратийной прямотой...
Пьет  он, Михал Кузьмич! Безобразно  пьет! Вчера  прибыл  - перегаром разит.
Сегодня и того пуще. Просто ни в какие ворота. Сами понимаете - мероприятие,
общественность  города, салют,  караул... а он  на  трибуне  едва  на ногах,
папа-мама молвить не может. Ночевал в гостиничке, так утром уборщицу от него
едва отбила... уж не знаю даже,  неловко  вам сказать...  Прибежала, плачет,
лица нет, платье порвано... Мероприятие, так он настоял за голову цеплять...
и все развалилось... Я ему говорю:  как  же за голову?.. А он:  за голову, и
все тут!.. Да еще Клопенкой грозит!
     - Что? - грозно  прогудел Клейменов, ни черта не поняв, но выхватив все
же из ее сбивчивой речи несколько ключевых слов. - Клопенкой?! Уборщицу?! За
старое?! Ну-ка быстро мне его на провод! Сейчас я мозги-то ему прочищу!
     -  Да   он  небось  отнекиваться   станет,  -  предположила  Александра
Васильевна. - Знаете как? - начнет с больной головы  на здоровую. Мол,  я не
я,  лошадь  не моя... я, мол, не за голову!..  это  она за голову!..  вы его
разве не знаете?
     - Вот я ему повалю! - пригрозил Клейменов. - Будет ему лошадь! Гони его
сюда!.. А сама  собирайся, Твердунина,  собирайся!  Минут  через  пятнадцать
секретарша тебе телефонограмму по Ч-тринадцать передаст.
     Александра Васильевна ахнула и выронила трубку.
     - Что? Не слышу! - дребезжал  в мембране голос. - Твердунина! Ты  чего?
Але! Але, Твердунина!
     - Михаил Кузьмич! - залепетала она,  чувствуя, как тошнота подступает к
горлу. Перед глазами все  плыло, голос дрожал и срывался.  - Может быть,  не
надо по Ч-тринадцать?  Я ведь по Ч-тринадцать уже  однажды...  зачем?  Может
быть, простым переводом? Ну пожалуйста!..
     Клейменов хмыкнул.
     - Вот уж не ждал от тебя,  голубушка,  - укоризненно протянул он. - Что
это еще такое - не надо?!  Это как  понимать? Замараться боишься? Соратникам
не доверяешь?  Ты это брось! Дисциплина есть  дисциплина. Давай-ка без этих!
Стыдно!..   Ладно,  считай,  ты  не  говорила,  я  не  слышал...  Собирайся,
Твердунина, собирайся!

Маскав, пятница. Чай из душицы

     Загремело вдалеке железо, бесстрашный дервиш сказал: "Наполним чашу!.."
- и Найденов погрузился в огромное гулкое пространство.
     Габуния, напряженно скособочившись на лавке, приоткрыв рот  и вытаращив
черные  глаза,  смотрел  в дальний конец коридора,  где  тускло сияло  пятно
электрического  света.  Курчавые  волосы на его висках  медленно шевелились.
Казалось, кто-то невидимый чуткими  пальцами  перебирал их  один за другим -
легко касался, заставляя дрогнуть и приподняться, затем отпускал - и волосок
возвращался на прежнее  место, но уже не черным, как прежде, не  смоляным, а
кипельно  белым  -  как  будто  его  на  мгновение  погрузили  в  серебряную
амальгаму.
     Найденов  безвольно  следил за этим завораживающим процессом, испытывая
не страх, а только терпкую горечь.
     Сплющенное время не позволяло думать связно, от пункта к пункту. Волосы
на висках Габунии все шевелились и белели... железо звенело... голос дервиша
легким  эхом  еще  пульсировал  между  голыми  стенами  камеры...  Странное,
гипнотическое  чувство умиротворения...  скорее  бы...  и уже  тогда свет...
чистота... одиночество...
     А как же Настя?
     Он вспомнил  о Насте - и  тут  же  время треснуло, с натугой потекло...
седой как лунь Габуния привстал... дервиш  поднял голову... в конце коридора
что-то грохотало.
     Она даже не знает, что с ним! И не узнает никогда!
     Найденов выругался.
     В дверь подвала колотили какими-то железками.
     - Зачем, а? - проговорил Габуния заплетающимся языком.
     Снова грохот... гул... потом тяжелое аханье... голоса... крики...
     В конце коридора показались люди... но это были не охранники.
     - Во-о-от! - орал кто-то, размахивая дубиной. - Братва! Выходи-и-и-и!
     Толпа рассыпалась  в  боковые  отвилки.  Возле их камеры  уже топтались
несколько человек - все гогочущие, радостные.
     -  Слышь, мужики!  -  счастливо  повторял  плотный  коротышка  в  куцей
болоньевой  куртке.  -  Не  ждали?  Паритесь?  Кемарите помаленьку?  Сейчас,
погоди! Ну-ка!..
     Сунул обрезок стальной трубы между прутьями и приналег, зверски корчась
от натуги. Другой, недобро косясь, - жилистый, худой, с  верблюжьей челюстью
- уже что было сил лупил по коробке замка - и то и дело оранжевыми букетцами
порскали в разные стороны искры.
     - Ничего-о-о-о, - кряхтел коротышка. - Сейча-а-а-ас...
     Третий  посуетился  было  возле,  да, не найдя толком  применения своим
силам,  с  досадой  матюкнулся и кинулся  в боковой ход  - там  тоже  что-то
гремело, голосило, звенело и гулко раскатывалось...
     Никто из узников еще и не пошевелился.
     -  Э-э-э-э,  -  заблеял  наконец  Габуния, поднимая  дрожащую  руку.  -
Э-э-э-э-э... господа... друзья... э-э-э-э-э... позвольте...
     - Да ты не тужься, - посоветовал коротышка. - Сейчас выпустим. Разве мы
не понимаем?
     - Велика милость Аллаха, -  повторял  дервиш подрагивающим  голосом.  -
Велика милость Аллаха...
     Худой замахнулся и, по-мясницки хекнув, снова обрушил тяжелую трубу.
     Замок скособочился.
     - Ну вот, - удовлетворенно заметил коротышка.
     Найденов пнул дверь, и она раскрылась.
     Все последующее  катилось быстрым  мельканием  слов,  движений и  шума.
Коротышка путано объяснял им, что происходит.
     - Массы, короче, - повторял он,  пожимая плечами. -  Короче, гнев масс,
как говорится.
     Габуния то и дело переспрашивал:
     - А Топорукова убили?
     Коротышка  не  знал, кто  такой  Топоруков.  Они  уже торопливо  шагали
коридором  к  выходу.  Дервиш отстал. Обернувшись, Найденов увидел  как  он,
помедлив, повернулся и побрел  назад - должно быть, в один из  отвилков, где
еще  шумели и грохотали железом. Найденов махнул ему на  прощание, но тот не
заметил. Габуния между тем требовал трубу.
     - Папаша,  -  говорил коротышка,  помахивая своей. -  Вы  что? Это дело
такое.
     Габуния нервничал.
     -  Какой я тебе папаша?  -  спрашивал  он,  подергиваясь. - Парень, дай
железку! Мне позарез, позарез надо! Говоришь, из Письменного не выпускали?
     Седая голова тряслась.
     - Ну! - отвечал коротышка, опасливо пропуская его вперед.
     - Зачем вам труба? - спросил Найденов.
     Габуния  встал как  вкопанный. Цветозона  стала странно  тусклой,  зона
турбулентности сузилась до минимума и потемнела.
     - Я тебе скажу, - бормотал он. - Его надо убить. Понимаешь? Я давно его
хочу убить... я б его замочил уже, если б не... сволочь!.. Ты мне помоги, а?
     Коротышка  потоптался  возле  них,  прислушиваясь,  затем,   отчаявшись
что-либо понять, махнул рукой и двинулся дальше к выходу.
     -  Я  его убью, - повторил  Габуния. -  Он,  мерзавец,  думает,  судьбу
оседлал.  Мол,  кисмет его  такой - судьбой  управлять. Высоко сидит, далеко
глядит. Смерти  не боится. Вторую жизнь собирается жить. Всю дрянь из него в
новое тело  перельют  -  а  что  ж?..  Снова  будет кровь сосать  -  что  не
полакомиться, коли смерть  не берет...  нет для него смерти-то... судьбой не
предусмотена... Ладно, вот сейчас  посмотрим,  какой такой у него  кисмет...
какая судьба... Пойдем. Он там, в Письменном.
     Найденов с усилием улыбнулся.
     - Да ладно... Перестаньте. Все кончилось. Вы чего?
     Габуния засмеялся. Смех этого седого человека с трясущейся головой, еще
час назад бывшего черноволосым и сравнительно румяным, холодил душу. Кружева
на груди превратились в сальные тряпочки.
     - Ни шиша не кончилось, - убежденно сказал  он. -  Уж ты поверь.  Между
прочим...  тебя ведь  за бабки?.. так  за бабки  он все равно достанет. Тебе
бежать надо. Тут одно из двух: или ты его, или он тебя. Нет, хуже. Ты его не
знаешь. Топоруков  - он и мертвый достанет... ты понял? Дело-то не кончится.
Ты  что? Ты же  пятьсот тысяч  должен.  Это навсегда... Я его сейчас замочу,
конечно...  но дело-то есть дело, верно?  Бабки  не  умирают. Топорукова  не
будет - так наследнички тебя  найдут. За пятьсот-то  косых? - как миленького
найдут.  И не  пикнешь. В  два счета, понял?  Не-е-е-е-ет,  -  Подергиваясь,
Габуния  погрозил пальцем. -  Ты не думай.  Беспорядки? Революция? Фигня эта
революция.  Революция  тоже  за  бабки. Бабки важнее  революций...  Так  что
достанет он тебя,  из могилы достанет... Подумай. Не хочешь? Ну, не  хочешь,
как  хочешь...  ладно, мне хотя бы  трубу... железку-то  вот  такую. Хорошая
какая железка... Слышь,  ты! - крикнул он удаляющемуся коротышке. -  Где мне
трубу-то взять?
     Должно быть, где-то горели пластиковые панели  облицовки - дым ядовитым
одеялом  стлался понизу. Они прошли  вторым коридором, свернули направо мимо
длинного   ряда  стальных  стеллажей,  заваленных  канцелярским  хламом,   и
оказались в обширном  проходном помещении караулки. Справа мерцали мониторы.
Караулку  освещали лишь  несколько  тусклых ламп аварийной сети, и в  первую
секунду Найденову показалось, что  слева  у  стены  лежат  две  кучи тряпья.
По-собачьи  заворчав, Габуния торопливо приблизился  и опустился  на колени.
Оба были в мамелюкской форме  без знаков  различия. Ощупав трупы (второй ему
для этого пришлось перевернуть, и  голова  громко  стукнула о  плитку пола),
Габуния  разочарованно  поднялся.  "Как же, -  обиженно бормотал он, вытирая
руки о  штаны,  - оставят они чего-нибудь... Мне бы  хоть трубу..." Найденов
невольно отшатнулся, когда Габуния, тряся головой, шагнул к нему - цветозона
светилась тяжелым бордовым накалом, зона турбулентности сузилась до  толщины
карандаша  и стала недифференцируемой, -  однако, судя по малиновому сиянию,
продолжала активизироваться.
     Узкая лестница  вывела сначала в пустой межэтажный  холл, а потом  и на
мраморные плиты цоколя.
     Шум, беготня.
     Справа,  где  каскады  зеркал  строили  бесконечные  мерцающие  галереи
главного  входа,  было, похоже, развернуто  что-то вроде  временного  штаба.
Трезвонили  телефоны, звучали отрывистые голоса, посыльные то и дело вбегали
внутрь, другие неслись им навстречу и исчезали за дверьми.
     С  другой стороны, слева,  у длинной колоннады, полукругом  ограждавшей
бизнес-зону, тоже было многолюдно и  оживленно -  но совсем  по-другому. Два
бара по обе стороны от  нее, рассчитанные на  серьезный наплыв посетителей в
перерывах между сессиями, щедро фонтанировали  горячительным в разнообразной
расфасовке - от двухсотграммовых пузырьков рейнского до трехгалонных бутылей
ирландского виски.  Бессвязный гам  и гогот летел к потолку, стекло звенело,
лопалось,  пронзительно визжало под ногами.  Какие-то  люди, свесив  головы,
мешками сидели у колонн.
     Коротышка подхватился и побежал к ближайшей стойке. Оттуда ему призывно
и радостно махали.
     Габуния прибавил шагу.
     Разгромленные витрины  зияли  звездчатыми  дырами.  В глубине одного из
магазинчиков бордовыми  дымными простынями моталось пламя. Неисправная, судя
по всему, система автоматического пожаротушения с шипением громоздила курган
пены в противоположном углу.
     Пьяный рев понемногу отставал.
     В углу лестничной площадки сидел человек в телогрейке. Кепка сползла на
лоб. В  левой руке, безвольно брошенной на пол, у него  был обрезок железной
трубы. В  правой, на которой,  похоже, он силился сконцентрировать последние
крохи внимания, литровая бутылка кристалловской водки "Хуррамабад".
     Габуния нагнулся и осторожно взялся за трубу.
     Все так же  бессмысленно  глядя  перед  собой,  человек икнул,  а потом
сказал:
     - М-м-м-му-у-у-у-у!..
     После  чего блаженно вздохнул и закрыл глаза. Должно  быть,  труба  ему
давно  мешала  - освободившись,  он  сунул кулак  под  щеку,  скособочился и
негромко захрапел, заботливым отцовским движением другой руки прижав к груди
бутылку.
     Габуния уже снова решительно шагал по широким ступеням лестницы.
     -  Послушайте,  Сандро!  - крикнул  Найденов.  Метрах  в  сорока  возле
золоченых дверей Письменного зала густилась и гудела толпа. - Воля ваша, как
хотите! Что мне там делать? Я не пойду. Меня, небось, жена обыскалась.
     Габуния остановился и выругался.
     - Ты не  мужчина! - крикнул он,  потрясая  обретенной трубой. - Тебе за
юбку  держаться! Тебя как собаку!.. как  щенка!.. ты что?..  Хочешь так  все
оставить? Плюй в глаза - божья роса?! Да?! Так, что ли? Ты должен отомстить!
Пойдем, сказал!..
     Судя по  тому, как мерцала цветозона, Габуния говорил не то, что думал.
Похоже, ему  не хотелось терять  напарника  -  должно быть,  рассчитывал  на
помощь.  А может, и хуже  - предполагал использовать  в собственных целях, о
которых умалчивал.
     - Без меня, - сказал Найденов. - Мне домой надо. Прощайте!
     Он обернулся напоследок.
     От  золоченых дверей Письменного  катились  громкие злые крики.  Гулкое
пространство   лестничной  клетки  громыхало  многочисленными   отголосками.
Высокий  и   плотный  человек  в  сером  костюме  пытался  что-то  объяснить
наступающим  на  него  возбужденным   людям.  Его  массивная  фигура   почти
загораживала  женщину  в  красном  платье. От  самых дверей,  волоча  трубу,
побрякивающую на  медных  пластинах  пола,  к  ним плелся сутулый  и  щуплый
мальчишка.
     Найденов содрогнулся.
     Цветозона  у пацана  была такой густоты и  яркости, зона турбулентности
так широка и активна,  а граница между ними  столь отчетлива и резка, что не
оставалось  никаких сомнений: парень готов к любому  раскладу, и  сейчас ему
все  равно,  умереть  самому  или  убить другого.  Найденову  не  нужно было
напрягаться, чтобы вообразить себе, что сейчас произойдет. Картина мгновенно
встала перед глазами: мальчишка делает два или три  вязких, сомнамбулических
шага,  приближаясь со спины  к  тому, кого  наметил мишенью... затем, как во
сне,  перехватывает трубу...  натужным  движением спиннингиста  заносит  над
головой... и с неслышным свистом обрушивает на затылок - затылок человека  в
сером костюме или женщины в красном платье.
     - Сто-о-о-ой! - заорал Найденов, срываясь с места.
     Парень  повернул   голову...   человек  в  сером   костюме  тоже  резко
повернулся... красное пятно платья прыгнуло в глаза...
     - Сто-о-о-о-ой!
     Найденов уже налетел... сам не устоял... повалились... Парнишка выронил
проклятую железку. Она ударила Найденова по ноге и откатилась в сторону.
     - Что-о-о?! - выл пацан, извиваясь под ним. - На али-и-и-евских?!
     Найденов вскочил, озираясь.
     Как  ни  странно,  никто  не  обратил  внимания на  это  незначительное
происшествие - все были поглощены длящейся разборкой.
     - Леша! - крикнула Настя, маша свободной рукой. - Леша!!!
     - Сунься! -  гаркнул коренастый человек, который держал ее за руку. - Я
сказал, мля, - она из нашего дома! И этого не трожь, мля, если она говорит!
     - Да он же мамелюк! - надрывался другой. - Мамелюк, ты понял?! Ты разуй
глаза - у него рубаха форменная! Ты  спроси, спроси - откуда они взялись-то?
Мамелючка она! Мочить их!..
     - Попробуй! Сказал не трожь - значит не трожь!
     - Пусть Фитиль! - требовал кто-то. - Пусть Фитиль скажет!.. Где Фитиль?
     - На алиевских?!
     - Что ты, козел, выступаешь?!
     - Ты, мля, не понял?! Ща поймешь!
     - Ответишь за козла-то! Ответишь!
     - Да заткнись ты! Что Фитиль? Бабец сам знает!
     - Р-р-р-р-р-ра-а-а-а!.. - грохотало в лестничном колодце.
     Настя вырвала руку из ладони Бабца и бросилась навстречу Найденову.
     Вокруг что-то орали - пуще прежнего, с визгами.
     - Вот ща Бабец те разъяснит!..
     - Каво?! Чево?! Который?..
     - Пшел вон!..
     - Мамелюк он! Бля буду, мамелюк! Зря отпустили его, зря!..
     - Замолчь, гнида!
     - Это что ж теперь - мамелюков пускать?! Ищи теперь!
     -  На Фаридку?! - выл пацан, сбитый с  ног Найденовым. Он все еще сидел
на  полу, размазывая по щекам злые  слезы. На  него по-прежнему не  обращали
внимания. - На алиевских?!
     - Отзынь! Мужик это ее, мужик! Муж, понимаешь? -  перекрывал все низкий
голос Бабца.  - В