кнул  Саммерс Младший ломающимся,
петушиным голосом. - И кто это испугался? Только не я!
     -  Что  ж,  я буду  молчать, -  произнес  третий голос.  -  Молчание  и
созидает, и разрушает.
     Желанная  тишина  восстановилась на  довольно  длительное  время,  пока
наконец священник не спросил шепотом гида:
     - Мистер Саймон, я полагаю, с вентиляцией здесь все в порядке?
     - Да, - громко ответил тот, - у самой двери камин, наружу идет дымоход.
     Грохот  прыжка  и  упавшего  стула  со всей  очевидностью  показал, что
нетерпеливый  представитель  подрастающего  поколения снова куда-то кинулся.
Послышался вопль:
     -   Дымоход!  Так  что  ж  я  раньше...  -  И  еще  какие-то  ликующие,
полузадушенные вопли.
     Преподобный   Твифорд  неоднократно   взывал  в  пустоту   и   темноту,
прокладывая ощупью путь  к  камину,  и, увидев слабый  диск дневного  света,
решил,  что беглец не погиб. Возвращаясь  к  людям, стоявшим  у витрины,  он
споткнулся  об  упавший стул,  почти сразу пришел в себя и открыл было  рот,
чтобы заговорить с  Саймоном,  но так и замер, ибо  в тот же миг его ослепил
яркий свет. Глянув через чье-то плечо в сторону выхода, он увидел, что дверь
открыта.
     - Да, они нас хватились наконец, - сказал он Саймону.
     Человек в черном стоял у стены, улыбаясь застывшей улыбкой.
     - Вот полковник  Моррис, - продолжал Твифорд, по-прежнему  обращаясь  к
Саймону. - Кто-нибудь должен сказать ему, как выключился свет. Вы скажете?
     Но  Саймон молчал.  Он стоял, как статуя,  вперив неподвижный взгляд  в
черный бархат за стеклом; он глядел на  бархат, так как больше смотреть было
не на что. Монета святого Павла исчезла.
     С  полковником  Моррисом  было два новых посетителя,  видимо,  туристы,
которых он  хотел присоединить к  экскурсии. Впереди неторопливо шел высокий
лысый  человек  с  огромным носом, а за ним -  кудрявый  блондин  помоложе с
ясными,  почти  детскими глазами. Саймон  едва ли  их  заметил;  он вряд  ли
сознавал, что при свете его  застывшая  поза  выглядит несколько странно, но
быстро   опомнился,  виновато  взглянул  на   них   и,  увидев  старшего  из
новоприбывших, еще больше побледнел.
     - Да это же Хорн  Фишер! - воскликнул он и тихо добавил: - У меня беда,
Фишер.
     - Здесь, кажется, и впрямь пахнет тайной, которую неплохо бы разгадать,
- откликнулся тот, кого назвали Фишером.
     - Ее никому не разгадать, - сказал бледный Саймон, - разве что вам  под
силу. И никому больше.
     - Почему же... Я мог бы, - раздался голос рядом с ними, и, обернувшись,
они, к своему удивлению, увидели человека в черном.
     - Вы?! - вспылил полковник. - Как же вы думаете начать розыски?
     - А я и не собираюсь  ничего искать, -  ответил незнакомец звонким, как
колокольчик, голосом. - Я не сыщик, а маг - один из тех, кого вы разоблачали
в Индии, полковник.
     Наступило молчание, но Хорн Фишер, ко всеобщему удивлению, сказал:
     -  Ладно. Поднимемся наверх, пусть он попробует. - Хорн Фишер остановил
Саймона, который хотел нажать на выключатель: - Не  надо, пусть свет горит -
для пущей безопасности.
     - Да теперь отсюда нечего уносить, - горько вздохнул Саймон.
     - Уносить нечего, - сказал Фишер, - а принести можно.
     Твифорд уже взбежал по  лестнице, горя желанием разузнать что-нибудь  о
племяннике,  и, действительно, получил известие  от него, правда,  несколько
необычным путем, которое озадачило и утешило священника. На верхней площадке
лежал бумажный  дротик, которыми  школьники швыряют  друг в  друга,  когда в
классе  нет учителя. Этот  влетел, очевидно, в  окно и  оказался  посланием,
начертанным ученическими каракулями:  "Дорогой дядя, я в порядке. Встретимся
в гостинице. Саммерс".
     Мистер  Твифорд все же немного успокоился и снова  обратил свои мысли к
драгоценной реликвии, которая  в его сердце оспаривала первенство у любимого
племянника.  Не  опомнившись как следует,  он оказался  среди  людей, горячо
обсуждавших  исчезновение монеты,  и  быстро  поддался  общему  возбуждению.
Однако  мысли о  мальчике  не покидали его, и он снова  и  снова  терялся  в
догадках, где же Саммерс и что тот разумеет под словами "я в порядке".
     Между  тем Хорн Фишер  озадачил  присутствующих  своим  новым  тоном  и
поведением. Он поговорил с полковником о военном деле и о разных технических
нововведениях  и  продемонстрировал  удивительные  познания  и  в  тонкостях
воинской  дисциплины, и в  электротехнике.  Он поговорил  со  священником  и
выказал поразительную осведомленность в религиозных вопросах  и исторических
событиях,  связанных  с  реликвией.  Он поговорил  с  человеком, назвавшимся
магом, и не только удивил,  но и  шокировал всех своими знаниями самых диких
видов  восточного оккультизма и духовидения. Больше того  - в этой последней
из  сфер  расследования он, очевидно,  готов был  зайти  дальше  всего,  ибо
открыто поощрял мага и явно приготовился следовать за ним куда угодно.
     - С чего же вы думаете начать? - спросил он с подчеркнутой любезностью,
чрезвычайно рассердившей полковника.
     - Все дело в особой силе, в создании условий для воздействия этой силы,
- любезно отвечал посвященный, словно не слыша  гневных замечаний полковника
о том, что к нему самому следовало  бы применить силу. - У вас  на Западе ее
принято  называть  "животным магнетизмом".  Однако она  - много больше.  Для
начала нужно найти очень впечатлительного человека и погрузить его в  транс.
Он будет как бы мостом для этой силы, ее средством связи.  Сила воздействует
на него извне - он как бы в электрошоке - и пробуждает в нем высшие чувства,
раскрывает спящий глаз разума.
     -  Я очень  впечатлительный, -  сказал Фишер  то  ли простодушно, то ли
насмешливо.  -  Почему  бы  вам  не  открыть глаз  разума во  мне? Мой друг,
присутствующий здесь Гарольд Марч, может подтвердить, что я иногда даже вижу
в темноте.
     - Все видят только в темноте, - сказал маг.
     Тяжелые вечерние облака сгустились  над деревянным домиком, в маленьком
оконце были видны их рваные края, подобные пурпурным рогам и хвостам, словно
где-то  рядом  бродили  хищные  чудовища.  Но  багрянец   быстро  тускнел  и
становился темно-серым; приближалась ночь.
     - Не зажигайте света, - спокойно  и  уверенно проговорил  маг, заметив,
что кто-то потянулся к выключателю.  - Я ведь сказал вам, что все происходит
только в темноте.
     Каким  образом эта  нелепая  сцена могла  произойти  именно в  кабинете
полковника Морриса, навсегда осталось  загадкой для  многих  ее  участников,
включая  и  самого  полковника.  Они  вспоминали  ее, как  страшный  сон, им
неподвластный. Возможно, на них и в самом деле действовал магнетизм, которым
владел  странный   незнакомец.   Во   всяком   случае,  одного   из  них  он
загипнотизировал. Ибо Хорн Фишер свалился в кресло  и лежал там, свесив ноги
и уставившись в пустоту, а маг гипнотизировал его,  делая пассы, - взмахивая
рукавами,   как  зловещими  черными   крыльями.  Полковник  закурил  сигару.
Воинственный пыл его поубавился, и он, по-видимому, воспринимал происходящее
как  очередной  заскок высокородных  эксцентриков, утешаясь тем,  что  успел
послать за полицией, которая прекратит весь этот маскарад.
     - Да,  я вижу карманы, - говорил между  тем Хорн Фишер. - Я  вижу много
карманов, но все они пусты. Нет, погодите... я вижу один не пустой карман.
     В тишине послышался слабый шорох, и маг сказал:
     - Можете вы увидеть, что в этом кармане?
     - Да, - последовал ответ.  -  Там два блестящих предмета. По-моему, они
из стали. Один - погнут или искривлен.
     - Пользовались ли им, чтобы переместить реликвию из подвала?
     - Да.
     Наступила новая пауза, и первый голос сказал:
     - А не видите ли вы самой реликвии?
     -  Я вижу что-то блестящее на полу, как бы тень или призрак монеты. Оно
сейчас вот там, в углу, за столом.
     Все молча обернулись,  онемев от  изумления.  В углу, позади стола,  на
деревянной половице слабо  светилось круглое пятнышко. Это было единственное
пятно света в комнате. Сигара полковника погасла.
     - Оно указует Путь,  - вещал  между тем оракул.  - Духи  указуют Путь к
раскаянию и побуждают вора вернуть украденное... Больше я ничего  не вижу...
- И голос постепенно замер в тяжелой тишине.
     Ее нарушило звяканье металла о дерево. Что-то завертелось и  шлепнулось
- словно на пол швырнули полупенсовую монету.
     -  Зажгите  свет!  - воскликнул Фишер  довольно  громко  и даже весело,
вскакивая на ноги с необычной для него резвостью.  - Мне нужно уходить, но я
все-таки хотел бы взглянуть на нее... Я ведь для этого и пришел.
     Свет  зажгли, и он увидел то, что хотел: монета святого Павла лежала на
полу у его ног.
     - ...Что до той вещицы, - объяснил Фишер, пригласивший Марча и Твифорда
на ленч примерно через месяц, - мне просто захотелось сыграть с этим магом в
его собственную игру.
     -  Я думал,  что  вы решили поймать  его  в его  же  ловушку, -  сказал
Твифорд. -  И  до сих  пор  ничего  не понимаю.  Но, признаться, он с самого
начала вызвал у меня подозрение. Я не хочу  сказать, что он вор в вульгарном
смысле слова.  Среди  полицейских бытует  мнение, что деньги  крадут  только
из-за самих  денег,  но ведь эту  монету можно было  похитить из религиозной
мании. Беглому монаху, ставшему вольным мистиком, она могла понадобиться для
какой-нибудь высшей цели.
     -  Нет, - ответил Фишер. -  Беглый  монах  - не  вор. Во всяком случае,
монеты он не крал. И даже  в заведомой лжи его  обвинить трудно, так  как  в
одном отношении он оказался целиком прав.
     - В чем же именно? - спросил Марч.
     - Он  сказал, что во всем повинен магнетизм. Так оно и было. Кража была
совершена при помощи обыкновенного магнита.
     Затем, увидев неподдельное изумление на лицах собеседников, он добавил:
     - Это был игрушечный магнит вашего племянника, мистер Твифорд.
     -  Простите, -  возразил  Марч.  -  Коль скоро это так,  выходит, кражу
совершил школьник!
     - Вот именно, - задумчиво произнес Фишер. - Только какой школьник?..
     - Что вы хотите сказать?!
     - Душа  школьника  -  любопытная штука,  - продолжал  Фишер  все так же
раздумчиво.  - Она  способна  пережить многое, кроме лазания  по  дымоходам.
Человек  может  поседеть в  боях, а  душа  у  него  останется  все  та же  -
мальчишеская.  Человек может вернуться  во  славе  из Индии, а у него - душа
школьника, и она ждет только случая, чтобы проявить себя. Это  во много  раз
сильнее,  если  школьник - еще и скептик:  ведь скепсис чаще всего - упрямое
мальчишество.  Вот  вы  сейчас  сказали,  что  это  можно  было  сделать  из
религиозной  мании.  А  вы  слышали когда-нибудь  об антирелигиозной  мании?
Поверьте,  она существует и свирепствует всего сильнее  среди тех, кто любит
разоблачать индийских факиров.
     -  Неужели вы  думаете,  -  сказал  Твифорд,  -  что  реликвию  похитил
полковник Моррис?
     - Только он один  мог воспользоваться магнитом, - ответил Хорн Фишер. -
Ваш племянник  любезно оставил  ему много полезных вещей. В его распоряжении
оказался моток бечевки и,  заметьте, инструмент для просверливания отверстий
в  дереве. Кстати, с этой дыркой в полу я  немного схитрил.  Там просто были
пятна света, они проникали сквозь нее и блестели, как новенький шиллинг.
     Твифорд подскочил в кресле.
     - Почему же, -  крикнул он не своим голосом, - почему вы сказали... что
там сталь?
     - Я сказал, что вижу два кусочка стали, - ответил Фишер. - Гнутый кусок
- это был магнит вашего племянника. Другой кусок - монета.
     - Но она же серебряная, - возразил археолог.
     - В  том-то  вся и штука, -  пояснил Фишер, - она только покрыта тонким
слоем серебра.
     Наступило тягостное молчание; наконец Гарольд Марч произнес:
     - А где же в таком случае настоящая реликвия?
     - Там, где она и  была последние пять  лет, - ответил  Хорн Фишер. -  В
Небраске. У выжившего из ума американского миллионера по фамилии Вэндем.
     Гарольд Марч хмуро уставился в скатерть. Затем он сказал:
     -  Кажется,  я  начинаю  понимать.  Дело  было  так.  Полковник  Моррис
просверлил дырку в потолке подвала  и  выудил монету бечевкой с магнитом. На
такие трюки способны только ненормальные  люди, но  я догадываюсь, почему он
спятил,  -  нелегко сторожить подделку,  если  сам об этом догадываешься,  а
доказать  -  не можешь. Наконец  появился  случай  в  этом  убедиться. И  он
решился,  как в  былые  времена, подшутить над  магом. Да, теперь мне многое
ясно.  Одного я  никак  не возьму в толк: как  вообще вместо  реликвии здесь
оказалась поддельная монета?
     Фишер, не  шелохнувшись,  долго  смотрел на  него  сквозь полуопущенные
веки.
     - Были предприняты все меры предосторожности, -  сказал он - Герцог сам
принес реликвию и сам ее запер...
     Марч молчал, а Твифорд пробормотал, запинаясь:
     - Я вас не понимаю. Это ерунда какая-то. Вы не можете говорить яснее?
     - Ну что ж, - сказал Фишер  со вздохом.  - Самая главная ясность в том,
что дело это - грязное. Все это знают, кто хоть как-то с этим связан. Но так
уж оно повелось, и не нам их судить. Влюбишься в заморскую принцессу, пустую
и  надутую, как  кукла,  - и  пропал. На  сей  раз герцог пропал  надолго  и
всерьез.
     Не знаю,  была ли  это благопристойная  морганатическая связь, но нужно
быть сущим  болваном,  чтобы швырять тысячи  на таких женщин. Под  конец это
превратилось в  неприкрытый  шантаж. Но  старый осел,  к его чести,  не стал
выкачивать деньги  из  налогоплательщиков.  Выручил  его американец.  Вот  и
все...
     -  Ну, я счастлив, что  мой  племянник не причастен к этому, - произнес
преподобный  Томас  Твифорд.  - И если высший свет таков,  я надеюсь, что он
никогда не будет с ним связан...
     - Уж кто-кто, а я-то знаю, - сказал Фишер, - что иногда приходится быть
с ним связанным.

     Саммерс  Младший и  вправду был  совершенно с этим не связан, и высокая
его доблесть отчасти  в том и  состояла,  что  он не был  связан  ни с  этой
историей и ни с  какой  другой. Он пулей пролетел сквозь  все хитросплетения
нечестной политики и злой иронии и вылетел с другой стороны,  влекомый своей
невинной  целью. С трубы,  по  которой он вылез  на  волю, он  увидел  новый
омнибус, цвет и марка которого были ему еще незнакомы,  как видит натуралист
новую  птицу или  неведомый цветок.  И  он кинулся за ним  и  уплыл на  этом
волшебном корабле.

     Перевод Г. Головнева

БЕЛАЯ ВОРОНА

     Гарольд  Марч  и  те  немногие,  кто  поддерживал  знакомство с  Хорном
Фишером, замечали, что при всей своей общительности он довольно одинок.  Они
встречали  его  родных,  но  ни  разу  не  видели  членов  его  семьи.   Его
родственники и свойственники пронизывали весь правящий класс Великобритании,
и казалось, что почти со всеми он дружит или хотя бы ладит. Он  отлично знал
вице-королей, министров и важных  персон и мог потолковать с каждым из них о
том,  к  чему собеседник относился  серьезно.  Так, он  беседовал с  военным
министром  о шелковичных  червях,  с  министром  просвещения - о  сыщиках, с
министром труда  -  о  лиможских эмалях,  с  министром религиозных миссий  и
нравственного совершенства  (надеюсь, я не спутал?) -  о прославленных мимах
последних четырех десятилетий. А поскольку первый был ему кузеном,  второй -
троюродным братом,  третий  - зятем, а четвертый - мужем тетки, эта гибкость
способствовала,  бесспорно, укреплению  семейных  уз.  Однако  Гарольд  Марч
считал,  что  у Фишера  нет  ни братьев, ни сестер, ни  родителей,  и  очень
удивился, когда  узнал его брата - очень богатого  и  влиятельного, хотя, на
взгляд Марча, гораздо менее интересного. Сэр Генри  Гарленд Фишер (после его
фамилии шла  еще  длинная  вереница имен) занимал в министерстве иностранных
дел  какой-то пост, куда более важный,  чем пост министра. Держался он очень
вежливо, тем не менее Марчу показалось, что он смотрит сверху вниз не только
на  него,  но  и на  собственного брата.  Последний,  надо  сказать,  чутьем
угадывал чужие мысли  и  сам завел об этом речь, когда они вышли из высокого
дома на одной из фешенебельных улиц.
     -  Как,  разве вы  не  знаете,  что в нашей  семье я дурак?  - спокойно
промолвил он.
     - Должно быть, у вас очень умная семья, - с улыбкой заметил Марч.
     - Вот она, истинная  любезность! - отозвался  Фишер  - Полезно получить
литературное образование.  Что ж, пожалуй, "дурак" слишком сильно сказано. Я
в нашей семье банкрот, неудачник, белая ворона.
     - Не могу себе представить, сказал журналист. - На чем же вы срезались,
как говорят в школе?
     - На  политике, - ответил Фишер. -  В ранней молодости  я выставил свою
кандидатуру   и  прошел   в  парламент   "на  ура",  огромным  большинством.
Разумеется, с тех пор я жил в безвестности.
     - Боюсь, я не совсем понял, при чем тут "разумеется", - засмеялся Марч.
     - Это и понимать не стоит, - сказал Фишер.  - Интересно другое. События
разворачивались,  как в детективном  рассказе.  К  тому же тогда  я  впервые
узнал, как делается современная политика. Если хотите, расскажу.
     Дальше вы прочитаете то, что он рассказал, - правда,  здесь это  меньше
похоже на притчу и на беседу.

     Те, кому в последние годы довелось встречаться с сэром  Генри Гарлендом
Фишером, не  поверили бы, что когда-то  его звали Гарри. На самом  же деле в
юности он был очень  ребячлив, а присущая  ему толстокожесть, принявшая ныне
форму важности, проявлялась тогда в неуемной веселости.  Друзья  сказали бы,
что   он  стал   таким  непробиваемо   взрослым,  потому   что  смолоду  был
по-настоящему молод.  Враги сказали  бы, что  он  сохранил былую легкость  в
мыслях, но утратил добродушие. Как бы то ни было, история, поведанная Хорном
Фишером,  началась  тогда, когда  юный Гарри  стал  личным  секретарем лорда
Солтауна. Дальнейшая  связь с министерством  иностранных дел перешла  к нему
как бы по наследству от этого великого человека, вершившего судьбы  империи.
В Англии было  три  или четыре таких государственных  деятеля; огромная  его
работа  оставалась почти  неведомой,  а из  него  можно было выудить  только
грубые и довольно циничные шутки.  Тем  не  менее, если  бы  лорд Солтаун не
обедал как-то  у  Фишеров  и не сказал  там  одной фразы, простая застольная
острота не породила бы детективного рассказа.
     Кроме лорда Солтауна, в  гостиной  были  только Фишеры, - второй гость,
Эрик Хьюз, удалился сразу после обеда, покинув своих сотрапезников за кофе и
сигарами. Он очень серьезно и красноречиво говорил за столом,  но, отобедав,
немедленно  ушел на  какое-то  деловое свидание.  Это было  весьма для  него
характерно. Редкая добросовестность уживалась в нем с позерством. Он не  пил
вина, но слегка пьянел от слов. Портреты  его и слова красовались в то время
на  первых  страницах  всех газет: он  оспаривал на  дополнительных  выборах
место,  прочно забронированное за сэром  Франсисом Вернером.  Все говорили о
его громовой речи против  засилья помещиков,  даже у Фишеров все говорили  о
ней  - кроме Хорна, который, притулившись  в углу, мешал  кочергой в камине.
Тогда, в молодости, он был  не вялым, а скорее угрюмым. Определенных занятий
он не имел, рылся в старинных книгах и - один из всей семьи - не претендовал
на политическую карьеру.
     -  Мы здорово ему  обязаны, -  говорил Эштон Фишер. -  Он вдохнул новую
жизнь в нашу старую партию. Эта  кампания против помещиков  бьет  в  больное
место.   Она  расшевелила  остатки  нашей  демократии.  Актом  о  расширении
полномочий местного совета мы, в сущности, обязаны  ему. Он,  можно сказать,
диктовал законы раньше, чем попал в парламент.
     - Ну, это и впрямь легче, -  беспечно  сказал Гарри. - Держу  пари, что
лорд  в этом графстве большая шишка,  поважнее совета. Вернер  сидит крепко.
Все  эти  сельские местности,  что  называ