т?
   Начстрой обрадованно вскинул голову в сторону своих:
   - Оксен, а пу покажись!
   От группы строителей как-то вежливо, но не суетливо отделился юноша,
худощавый, подтянутый, с темными усиками, на загоревшем, в отливах меди,
лицо - жаркий, сухой румянец.
   - Вот он будет вашим главным помощником,- отрекомендовал начальник
строительства.- Умелец на все руки, универсал: столяр-краснодсревщик
высочайшей квалификации, да еще и разные штуки преотлично по дереву режет
- всяких там вепрей увековечивает да медведей карпатских...
   - Еще и бандуру сам себе сделал,- добавил Николай Иванович, инженер.
   - Только струн еще нет, поэтому он временно в камышовую дудку свистит,-
пошутил толстячок прораб, утонувший в резиновых сапогах,- всех штукатурщиц
своей сопелкой приворожил!..
   Ягнич внимательно осматривал хлопца, покрасневшего до самых ушей под
градом шутливых похвал. Это важно - кого тебе рекомендуют в подмастерья.
Ясный, доброжелательный взгляд, открытое лицо чистой, ничем не замутненной
юности. И даже усики его не вызывают у Ягнича раздражения, как это бывало
с ним при встрече с юными усатенькими нахалами, требовавшими прикурить
где-нибудь в аллее приморского парка...
   - Ну а ты,- обратился к Оксену Ягпич,- хоть раз ступал ногой на палубу?
На живом-то судне приходилось бывать?
   - Бывать не бывал, а видеть видел...
   - Что "видел"?
   - Когда "Орион" ваш белым облаком где-то ио горизонту шел... А один из
моих братьев на Тихоокеанском флоте служит.
   Кажется, тронул, умилил малость Ягничеву колючую душу этот юноша.
   Чаша весов явно клонилась в сторону начстроя.
   - Что ж, если так, то завтра и за дело,- вымолвил наконец Ягнич,
присутствующие вздохнули облегченно.
   Видели строители в тот вечер: один стоял на берегу с глазу на глаз с
навек пришвартованной лайбой мастерорионец. То ли осматривал ее, то ли
думал о ней... Списанная, стоит на приколе, на вечном своем якоре...
Поднять бы ее с намытого грунта, поставить на возвышение: сразу бы обрела
формы... Потому что какая там ни есть, но и в ней, отслужившей свое, вроде
бы затаилась энергия былых плаваний, пе утоленная до конца жажда морских
просторов.

   * * *

   Ночью хлынул дождь. Именно то, что Чередниченко и всем кураевцам до
зарезу нужно было. Ягнич же и на ночь остался на комплексе. Через
Нелькиного сына передал домой, чтобы не беспокоились, а сам в тот вечер
уже засел в вагончике с Оксеном обмозговывать разные варианты будущего
кафе. Долго сидели, советовались, мудрили, так и эдак прикидывая в уме, и,
когда все самое важное было уточнено, Ягнич сказал, что теперь ему
наконец-то виднее стало, сможет завтра идти к начальнику строительства на
конкретный разговор. Вагончик, в котором они сидели, оказался очень
удобным для жилья: не тесно, уютно и под ногами чувствуется как бы
палуба... Тут, в этой хато на колесах, и обитает этот молодой гуцул с
двумя товарищами, которые сейчас где-то на станции выгружают
стройматериалы. Посидел у стола Ягнич, осмотрелся, и в глазах у него
запестрело от ярких причудливых изделий: весь вагончик - как шкатулка с
Карпат! Рисунки всякие и резьба на стенах, бумажные рушнички с орнаментом,
аппликации... В шкафчике под стеклом играет красками праздничный
гуцульский костюм (для Окссновых выступлений в самодеятельности), горная
шляпа-крысаня с пером, и топорик, и та самая бандура с инкрустацией,
которую Оксен якобы собственными руками сделал.
   - Неужели сам смастерил? - с искренним удивлением спросил Ягнич,
разглядывая инструмент.
   - Приходится, потому что с этим у нас тоже проблема.
   Народные ансамбли растут, а даже плохонькой гитары днем с огнем не
сыщешь. Вот уже и в газете писали: где приобрести балалайку, хорошую
жалейку или зурну?
   Хлопцы с погранзаставы тоже просят; приди, Оксен, помоги наладить нашу
музыку - разве откажешь? Садимся, пытаемся кое-что смастерить, да только
не всегда ведь имеешь под рукой, что нужно... Ведь материал для этого -
исключительно чтоб натуральный, матушкой-природой изготовленный,-
музыкальный инструмент пластмассы не любит: все искусственное глушит,
убивает в нем звук. Вот и приходится всячески выкручиваться, выискивать...
   - Дело, видно, тонкое. Ручная работа...
   - Есть, конечно, фабрики инструментов, но и они за спросом не успевают,
а потом и качество там не то. Много среди нас умелых ребят, сами могли бы,
но опять-таки где раздобыть нужное сырье? Попробуйте вы достать в
универмаге, скажем, струны, какие вам пужны: сегодня пет и через месяц
нет, играй хоть на волосинке из конского хвоста!.. У нас, в Карпатах,
местные мастера по-своему выходят из положения: телефонную проволоку
используют, стальной трос и тот расщепляют на струны!..
   Для Ягнпча все это было очень далеким, но ему нравился сам хлопец -
чувствуется в нем страсть настоящего мастера.
   - А откуда вес это у тебя? - спросил Ягнич.- От отца или как?
   - Отца моего бандиты убили, был головой сельсовета,- нахмурился паренек
и, помолчав, начал рассказывать о своем увлечении.- Просто это, наверное,
от людей... Был маленьким, водили у нас по селам слепого бандуриста,
приглашали его иногда выступать и в пашу сельскую читальню. Каждый раз в
такой день наряжала меня мама погуцульски и говорила: "Должен ты нынче,
Оксенцу, выводить дедуся на сцепу. Выведешь, стульчик ему быстренько
поставишь, тронь легонько рукою дедушку по колену, оп и сядет". Я так и
делал. Сядет он, седоусый, и сразу вот таким широким, плавным жестом руку
на струны... А после выступления, слепой, он все-таки показывал нам, что и
к чему: вот это, говорит, октава, двенадцать главных струн, а это -
подструнки... Богатый, хлопчик, инструмент, подрастете, учитесь на нем
играть и вы... Я это и запомнил. А когда после школы пошел на мебельную
фабрику учеником в сувенирный цех, там уж решил: сам сделаю!.. Потянуло
потом и на другое - подался с товарищами на целинные земли... Сначала в
палатках жили, палатка огромная, ветер степной лопочет, вроде парусами,
дергает крепления, расшатывает, вот-вот сорвет весь шатер с земли. Посреди
палатки бочка стоит, раскаленная докрасна, это наше солнце, оно нас
обогревает... Лицо припекает, а спина мерзнет... А вообще здорово было.
Вскоре выучился я на тракториста, хотя в свободное время и этого своего
занятия не бросал,- где только кусок дерева попадется - строгаешь, режешь
что-нибудь для души. Наверно, так и остался бы на целинных, если б не
обморозился. Выпало однажды зимой отправиться в дальний рейс, а тут как
повеяло, как поднялся буран!.. Там, в степях, оп пе редкость. Трактор мой
заглох, как выяснилось потом, летнюю смазку дали, а она, конечно,
загустела. Нужно было развести костер, подогреть масло, а тут, как на
грех, спичек не оказалось!.. Степь, ночь, снежная заметь беснуется, и
нигде ни огонька - представляете?
   - Представляю.
   - Но все-таки, видно, в рубашке родила меня мама: нашел в старой
фуфайке спички! Найти-то нашел, а зажечь не могу - пальцы одеревенели, не
гнутся... Вот и обморозился. Руки с тех пор пухнут, когда сильно
застудишь...
   "Мотай, хлопче, на юг, под солнышко,- сказали врачи, когда выписывали
из больницы.- И не медли, если не хочешь остаться полуинвалидом..." Так и
очутился я здесь.
   И не жалею. А когда отпуск - к себе, в Карпаты. Вот там много
подходящего дерева для музыкальных инструментов: делай, не ленись только.
Каждая древесина музыку в себе таит. Нужно ли вам белую яворину, или бук,
или смереку ' - все найдете в наших лесах... Карпатскую смереку - ее ведь
так и называют: "резонансное дерево", ею будто бы сам Страдивариус
пользовался...
   Ягнич хотел спросить, кто такой Страдивариус, но из дальнейшего
Оксенова повествования сам понял, кто он такой.
   - Брал, говорят, для своих скрипок дерево с горных вершин, выстоянное,
напетое ветрами... Потому и скрипки выходили из-под его руки самые певучие
в мире. Наверное, только дерево, настроенное, отлаженное ветром, лучше
всего годится для музыки, способно достичь вершин бельканто... И если уж
до конца открыться вам, Гурьевич, то скажу: я тоже хочу попробовать себя в
этом деле... хочу сделать хоть одну скрипку из "резонансного дерева"...
   Стоит, как вы думаете?
   - Поймаешь аль нет, а попробовать нужно. Попытка - не пытка.
   - И я того же мнения. Как только дадут отпуск, укачу в горы к своим
смеричкам, привезу материал "резонансный", и пускай тут дозревает...
Потому что дерево должно вызреть: прежде чем пустить в дело, должен два
года его сушить под соломой. Чего-чего, а соломы в Кураевке хватает,-
засмеялся хлопец.
   Засиделись допоздна, не заметили, как пробежало время. А на дворе
дождь, дождь, стекла слезятся, плачут, стекают черными струйками. Ягнич
собрался идти.
   - Ну, куда вы теперь, вуйко? 2 - забеспокоился хлопец.- На улице дождь,
гром вон гремит, оставайтесь у меня: кровати, видите, свободны, хлопцы
вернутся где-то аж послезавтра!..
   Но Ягнич, улыбнувшись, показал ему ключ:
   - Это что?
   Ключ от одного из законченных корпусов, где он, как ему было сказано,
может занимать "каюту" на выбор...
   Вручил орионцу ключ сам начальник строительства, еще при этом и заметил
в шутку, что будет Ягнич первым поселенцем образцового корпуса номер два.
В другом еще только паркеты настилают, а в этом все в основном готово. Так
мог ли Ягнич пренебречь оказанной ему честью?
   Поняв, что старика не уговоришь, Оксен набросил ему на плечи свой плащ,
первым спустился по ступенькам в темноту:
   Я вас провожу.
   - Шумело где-то близко море, ночь шумела ровным дождем. Вот, подумалось
Ягничу, благодать курасвским полям, 4'еродничеяковым озимым. Дождь не
холодный, под таким не страшно и промокнуть. В небе, затянутом тучами,
грозно погромыхивало, темнота то и дело отступала перед голубыми мощными
вспышками, которые па миг охватывали собой все: и небо, и море, и
побережье... Ягнич вспомнил, что за все это лето он не слышал, как гремит
гром,- где-то разминулся "Орион" с Иль„й-пророком, с его небесной огненной
колесницей. Другие боятся грома, а для Ягнича он-с детских еще лет - самая
лучшая музыка.
   Где ни бывал, в какие грозы ни попадал, с близкого расстояния видел
электрические разряды такой силы, что на палубу искры сыпались с железных
снастей корабля, по нигде не слыхивал он таких красивых громов, как в
своей Кураевке! Особенно в малые его лета, на заре жизни...
   Захватит, бывало, тебя в степи, добежишь до чабанского коша, встанешь и
слушаешь с замиранием сердца, как гремят над тобой небесные оркестры, а
дождь льет и льет на зеленые жаждущие поля... По-особенному гремят громы в
синие воробьиные ночи, когда воздух сразу наполняется свежестью,
насыщается какой-то волшебной силой так, что и хлеб, говорят, после этого
куда быстрое растет (по крайней мере, так уверяет Чередниченко, ссылаясь
при этом и на авторитет ученых). Но и гремят эти громы не всегда
одинаково. Сейчас, после изнурительного зноя и суши, в тучах грохотало
как-то жестяно, сухо и резко.
   Окунулись в темноту, пошли разыскивать отданный во владение Ягничу
корпус. Фонари кое-где маячат, затканные косыми летучими парусами дождя,
свет их почти не достает сюда, где Ягнич пробирается со своим провожатым;
   в мокрой темноте развезло все, ноги скользят, куда-то едут, ползают в
вязкие канавы... Оксен обещал провести Ягнича "напрямик" - днем, может,
это и в самом деле было бы короче, а сейчас карпатсц, видно, и сам уже был
не рад, что повел мастера этими скользкими ночными лабиринтами.
   В кромешной темени все тут словно бы сместилось, перепуталось, при
вспышках молнии знакомое казалось незнакомым, каким-то даже пугающим.
Глубокие, рваные канавы, штабеля кирпича, шлакоблоков, лоснящиеся
маслянистые лужи, в которых валяются трубы, переплетения стальных
тросов... И грязь, грязь непролазная... На стройках почемуто всегда так:
когда сухо - еще ничего, а как брызнет дождь - тут и сам черт ногу сломит.
   - Ну и ну! Вот это темень! - весело приговаривал Оксен, идя впереди.- У
нас говорят: темно, как в погребе под кадушкой.
   Бугры, канавы - никак из них нс выберешься. Где-то тут днем был переход
- переброшенная через ров дощечка вроде трапа, а сейчас ищи ее, может,
кто-нибудь уж сбил ненароком... А без нее невозможно - ров такой, что и
чемпион не перепрыгнет. В одном месте, когда путники, осторожно ступая по
маслянистой луже, приблизились к жиденькому мостику, перед ними из канавы
вдруг возникло что-то белое, вынырнуло и, как ладья, поплыло вдоль рва,
покачиваясь...
   - Тшш!..- придержал Ягнича гуцул.- Ванну потащили!
   Присмотрелись. В самом деле, ванну двое по канаве несут, одну, знать,
из тех, что видел Ягнич днем: под корпусом лежали они кучей, сваленные как
попало. И вот нашлись добровольцы, чтобы и тут навести порядок. Не плохо
придумали, канальи: канавой-канавой - и за околицу, за пределы
стройплощадки, в степь. А там их ищисвищи...
   - Куда же это вы торопитесь, хлопцы? - громко окликнул Ягнич.- В степь
с персональной ванной?
   Мошенники присели, затаились в канаве со своей ношей. И - ни звука,
умерли, не дышат.
   - Только от грязи своей вам и в ванне не отмыться, злодюги,- продолжал
Ягнич, тщетно пытаясь найти хоть какую-нибудь тропинку на вязком,
размокшем грунте.- А ну-ка, покажитесь, какие вы там есть!..
   - Тшш! - снова шепотом предостерег Оксен.- Не встревайте, ну их!..
   Жулики, бросив ванну, уже, слышно было, побежали в разные стороны - тот
на ост, этот на вест: поймай-ка нас, дядя, теперь, угадай, кто мы такие...
   Только сейчас Ягнич глянул на Оксена.
   - Не встревать, говоришь? Вот ты какой казак... А на вид вроде бы не из
пугливых...
   Ну так что ж из того,- спокойно ответил хлопец.- Можно ни за что ни про
что погибнуть, полоснут финкой. Эти ж типы способны человека даже в карты
проиграть.
   - Значит, по-твоему, не трогать их, потакать им?
   промолвил Ягнич, продолжая искать мостик.- Не такие уж, видно, они
герои - видал, как дали деру... Негодяи разные тем и пользуются, что
миримся с ними, не хотим ручки об них испачкать... Нот, это не по-нашему,-
заключил Ягнич сурово.- Если уж ко мне в подмастерья, то тут чтобы дух не
терять...
   - Будет учтено, вуйко.- Сказано это было полушутя, однако
чувствовалось, что замечание Ягнича не пройдет для парня бесследно.
   Наконец добрались до корпуса номер два. Тускло сереют мокрые панели
стен, от угла потянулась куда-то вверх широкая металлическая лестница.
Оказалось, на второй этаж. Как раз куда нужно. Поднялись по ступенькам.
Ягнич вставил ключ, отпер дверь. Пошарил наугад по стене рукой, включил
свет. Вот это корабль! Коридор длиннющий, и по обе стороны - каюты,
каюты... Прошел мимо одной, другой, третьей... Прошел и мимо тридцатой.
Двери все одинаковые, одностворчатые, но он почему-то остановился на этой
- под номером сороковым: она даже и не заперта. Когда вошли, Ягнич прежде
всего осмотрел низенькие, заправленные, уже приготовленные для шахтеров
кровати. Выбирай любую, какую хочешь...
   - Вот тут я и переночую. Чем не кубрик?
   Возвратил гуцулу промокший его плащ, поблагодарил - и гудбай. Оставшись
один, старик неторопливо обследовал комнату, опробовал кровать (он но
любит, когда на пружинах), внимательно присмотрелся к вафельному
полотенцу, которое, сложенное в форме треугольника, лежало па подушке...
Никто еще им и не пользовался, а оно уже серое, застиранное, противно до
лица дотронуться..
   И это для шахтера. Эх, вы!
   Чуялся еще запах мастики и свежей краски. Не годится. Ягнич прошел к
балконной двери, открыл ее настежь: пускай ветром продувает, пускай капли
небесные влетают в твою каюту... Погромыхивало, но уже отдаленно, вспышек
стало совсем мало. Выключил свет, прилег, утомленный; и весь этот пустой
шлакоблочный корпус, огромный, как океанский лайнер, на котором сейчас
один лишь пассажир, поплыл под ним в зыбкие сны, в разливы сновидении...
Ягнич так намаялся, намотался за день, что сразу же сморила дремота.
Приснились ему опять дольфинята: сейчас они в белых ваннах вроде бы спали,
будто в зыбках, и улыбались ему во сне...
   Проснулся Ягнич от дикого хохота: откуда-то с первого отажа через
открытую дверь балкона доносилось это жеребячье гоготанье какой-то
нетрезвой компании. "Ведьмой бью!", "Греби, Виктор, свое!"... Догадался. В
карты играет жулье! И такая оторопь, такой страх необъяснимый вдруг
охватили Ягнича спросонок - ни в одном рейсе ничего подобного не
испытывал! Не на тебя ли там играют, не твою ли жизнь проигрывают на
грязных, замусоленных картах?
   Убьют тебя, Ягнич, или задушат подушкой! Бульдозером в канаве присьшят
- и следов твоих не найдет никто...
   Милиции поблизости нет, начальники разъехались (их квартиры в
райцентре), Нелькин Сашко дома сиит. Оксен где-то в вагончике... А эти,
которые только что хохотали, как черти в аду, вдруг притихли: не
советуются ли они в этот момент, как с ним поскорее и половчее
расправиться?
   Дорого же тебе может обойтись их ванна! Крышка тебе, Ягнич, вот так и
концы отдашь ни за понюшку табаку!..
   Как цепями скованный, лежал, не мог высвободиться из этого жуткого
состояния, сил не было даже пошевельнуться; затаясь, лихорадочно
прикидывал, где бы спрятаться, в какую нору шмыгнуть, если сейчас полезут
к тебе через балкон, придут по твою душу, пьянью, с ножами... Вскочил,
очумелый, и на цыпочках поскорее к балкону... Прикрыл дверь, затих, замер
в напряжении, не дышал. Из окна первого этажа, как раз под ним, падает
полоска света.
   Тускло белеют комья извести, блестят раздавленное стекло да трубы,
обкипевшие расплавленной изоляционной смолой...
   Вдруг свет внизу погас, это еще больше насторожило Ягнича. А из
темноты, как живое, щерится зубами стадо бульдозеров, скреперов, согнанное
сюда после работы и брошенное до утра... Кажется, некоторые из этих чудищ
даже шевелятся; думается, что вот-вот вес это стадо сверкающих зубьями и
ножами машин сдвинется с места, заскрежещет, взревет и полезет на тебя
железной оравой... Небо по-прежнему в тучах, море шумит. Укуталось в
темноту, не проникнуть оком сквозь эту кромешную, будто вечную черноту.
Опять загрохотало в небе, и снова этот грохот показался каким-то чужим,
железным - кто-то там железные бочки перекатывает, что ли, пустыми
цистернами швыряется. Но вот ударило откуда-то снопом синего света,
идущего не от молний,- прожектор пограничников метпулся п темноту моря. Не
спит азербайджанец! Медленно ведет свет прожектора, утыкается им в самый
горизонт, бдительно проверяет ночной простор. И все начинает сразу
обретать реальность, возвращаться на свои места, с Ягнича постепенно
спадает тяжесть наваждений.
   Подошел, открыл дверь балкона настежь, свежестью ветра дохнуло в лицо,
согнало с глаз и души помрачение, отпугнуло непонятные страхи, всякую эту
чертовщину ночную. Так что же все-таки это было? Что за напасть?
   Успокоиться-то Ягнич успокоился, но до самого утра так и не смог
смежить глаз. Потом не раз ему будет неловко перед самим собой за странные
эти свои страхи, за неожиданный испуг, сковавший его волю и отуманивший
разум, когда он - как один на судне - коротал свою первую ночь в сороковой
каюте пустого, человеческим духом не согретого, еще не обжитого корпуса,
   * * *

   К утру дождь перестал, небо очистилось от туч, только лужи на земле
поблескивают. Впрягся Ягнич в чигирь желанных будничных дел: славно
ощутить себя снова среди людей, полноправным членом коллектива. Как уж
водится, сразу начались и огорчения: начальство забыло выделить обещанную
бригаду, умчалось куда-то по неотложным своим делам, вернется только к
вечеру. Чтобы зря не потерять день, Ягнич направился в Кураевку наладить
некоторые свои дела; они у него ведь тоже имеются, хоть и нс столь
грандиозные, как у других. Пришлось на этот раз идти пешком: машиной
возят, пока ты еще не сосватан.
   Дома застал одну Инну. По засветившимся карим блеском глазам определил,
что племянница обрадовалась ему, тут же накинулась с расспросами: что да