ает улыбку, веселит, развлекает
публику. Театр, оперетта бесплатная, чего там!..
   Вечером появляется джаз, состоящий из таких же патлатых, вроде этих
"пиратов". Вот когда соберутся волосатые эти добры молодцы да ударят в
электрогитары, завизжат, с лязганьем загрохочут в усилители так, что
барабанные перепонки чуть не лопаются, Ягнич тогда, в знак протеста, и
вовсе покидает палубу,
   - Ной отбыл,- с облегчением констатирует этот факт самый неуклюжий из
"пиратов".
   Ягнич между тем идет к морю послушать в наступающих сумерках иную
музыку - ту извечную, которая никогда ему не надоедает. Не спеша идет и
идет вдоль полоски прибоя, до самого конца уже опустевших, замусоренных
пляжей, иногда, бывает, повстречает двух Коршаковых гусей, которые тоже
любят прогуливаться тут по вечерам.
   Когда-то, в бесконечно далекие годы детства, пас Ягнич и гусей,
забредут, бывало, в хлеба и давай лопотать между собой, сыпят
скороговоркой "по-два-на-ко-ло-сок... по-двана-ко-ло-сок". Тогда он
понимал их речь, теперь не понимает. Вот они семенят вдоль берега
вразвалочку, странно белеют в темноте. Древняя птица, испокон веков
домашняя,- потомки, знать, тех, которые, если верить легенде, будто бы Рим
спасли, гоготом разбудив задремавшую у ворот Вечного города стражу...
   Рано поутру, как только начнет развидняться, Ягнич уже за работой:
впрягшись в допотопную, что была когдато конной, гребку, добытую у
Чередниченко (там ее списали в утиль), он этим нехитрым приспособлением,
которым раньше, еще до комбайнов, подбирали оставшиеся колосья с полей,
неторопливо скребет-выскребает берег, причесывает песок, ведя затяжную
войну за чистоту кураевских пляжей. Добровольно возложил такую миссию на
себя. Мог бы и не браться. И гребка эта - его собственная придумка.
Обещают, правда, механизировать его труд. Но это когда еще будет, а пока
вот так: впрягайся, старик, и пошел, волоки, разравнивая пляжи, чтоб
никакого мусора на твоем берегу, чтобы новый день начинался для людей
вроде бы праздником.
   - Больше не буду пускать "диких" на пляж,- проворчит, когда с ним
поздоровается кто-нибудь из ранних купальщиков-шахтеров.- Такие берлоги
пооставлять... Разве же это люди были? Питекантропы, а не люди.
   - Мезозойцы! - поддерживает с улыбкой шахтер.- Тысячи лет им до
культуры!
   Пройдется с. железной гребкой Ягнич, подчистит, подметет все, что за
день намусорят, не оставит и следа от пляжных кочевий. И только если
натолкнется на сооружение из мокрого песка, накануне возведенное детьми,-
на миниатюрный средневековый замок со старательно сооруженным комплексом
башен, стен и защитных рвов или увидит песчаный, слепленный детскими
руками кораблик (игрушечный "Орион" с воткнутым сверху крохотным парусом
из ракушки), на минуту задержится, внимательно осмотрит работу неизвестных
мастеров дошкольного возраста, потом осторожно обойдет, чтобы не зацепить,
не разрушить творение детских рук, и, поднатужившись, как рикша, потащит
свою нелегкую скребницу дальше.
   К судну-кафе интерес его теперь заметно упал, в ту сторону мастер редко
и поглядывает. Лучше других понимает он несовершенство своего творения. И
пусть но думают, что у него, Ягнича, духу нe хватило,- хватило бы с
лихвой, но какой же это парусник, ежели он на месте сидит? Парусник
строится для движения, для полота, для жизни соколиной - вот в чем суть...
Руль Ягнич поставил, рынду нацепил, а крылья? Где паруса поющие? Опи-то
ведь и делают судно крылатым... Пластик - он пластик и есть, ?киво;1
натуральной парусины он нс заменит, а настоящие паруса тут ни к чему, не
развернешь их вполнеба, то, что по ниточке сотканы, что несравненный звук
под ветром издают, гудят в вышине, нет, не гудят - поют!.. Парусина
нашлась бы, раскроил и пошил бы, вооружил бы на диво, но поставь тут
настоящие паруса - и первый же порыв ветра сорвет их вместе с мачтой,
выдернет с корнями... Для посудины, сидящей на месте, парус опасен.
Всамделишные паруса, тугие да певучие, существуют лишь для живых кораблей,
для тех, что движутся, что соколом средь просторов летят, как твой
"Орион"!..
   Пошел и пошел, ссутулившись, мастер, потянул по берегу свое новое
трудовое орудие; за ним разве лишь волна неожиданно с моря подкрадется,
набежит и одним махом слижет оставленные им плоды детской фантазии -
вылепленные из песка рыцарские замки и чьи-то маленькие фрегаты. К восходу
солнца весь берег уже будет чист, все здесь уже будет прибрано, вымыто и
выглажено, будто так и было всегда.

   * * *

   Не ожидал Ягнич, что кто-нибудь на свете вспомнит о дне его рождения, а
они, вишь, нашлись такие: первым прибыл ранним утром друг-механик с
Арктической. Сильно растрогал орионца своим появлением. Разыскал, добрался
по суше и морю, встряхнул Ягнича за плечо: "Ну а ты как же думал? Что и я
списал тебя? Нет, дружба не списывается!"
   С гордостью водил орионсц его по комплексу (чтобы все видели: к Ягничу
друг прибыл), руководству отрекомендовал механика как героя войны,
человека больших заслуг.
   Это же он в свое время перегонял трофейный крейсер из далекой немецкой
гавани в Северном море. Штата на такую махину требовалось тысячи полторы,
а их перегонная команда состояла всего лишь из шестидесяти человек, а,
кроме того, как выяснилось уже в море, крейсер был заминирован - в
последний момент затаившиеся фашисты подложили такую штуку... Крейсер
идет, а часовые механизмы, соединенные с минами, тоже идут... Если бы
команда состояла из ротозеев, то, конечно, взрыва бы не миновать, но
хлопцы оказались па высоте, и этот вот механик показал там себя геройски,
первым заметил неблагополучие, и в Либаве, куда пригнали крейсер, ему за
заслуги сам адмирал вручил боевой орден... Механик слушал молча, без
возражений, приблизительно так оно и было, только слишком уж щедро
друг-орионец славит тут перед людьми его скромную особу. Когда остались
вдвоем, механик, както хитренько поглядывая на Ягнича, все делал туманные
намеки относительно того, что подожди, дескать, именинник, не исключено,
что впереди ожидает тебя еще какой-то приятный сюрприз...
   После обеда появились совсем неожиданные гости - двое курсантов с
"Ориона", двое хлопцев-орлов с пакетами в руках! С ходу засыпали Ягнича
приветами и поздравлениями - от училища, от экипажа, от порта. Перебивая
друг друга, горячо уверяли старика, что вид у него бравый, по внешности
более сорока не дашь, а вот как наденет еще парадную форму, переданную ему
от "Ориона" в подарок, тогда FI вовсе... И уже распаковывают на кровати в
вагончике, вытаскивают и подают ему новехонький морской парад - роскошный,
будто адмиральский... В составе делегации оказался первокурсник Шаблиенко,
родом из соседнего с Кураевкой села, низкорослый, молчаливого характера
крепыш (Ягпич его раньше не знал), а с ним, можно сказать, друг Ягнича,
Олег Заболо-тный, интеллигентный, культурный парень, уже побывавший в
рейсе,- не один вечер прогутарил с ним Ягнич под парусами "Ориона".
   Поначалу Ягничу казалось странным, что он, этот сын дипломата, которыи
среди посольских детей вырастал, три языка знает, вместо того, чтобы пойти
по дипломатической стезе, вдруг изъявил желание стать моряком, пошел
искать житейской мудрости в классах мореходки.
   Угадай, почему человек ту, а не другую дорогу выбирает...
   Торт могли бы хлопцы и не привозить, напрасно его разрисовывал
вензелями училищный кок - такой гостинец больше подойдет для детворы из
детсада, там лучше его оценят, а вот форма морская - она действительно не
оставила Ягнича равнодушным. Примерив, осмотрел себя перед зеркальцем в
твердой, с "крабом" фуражке, в кителе с блестящими пуговицами и не удержал
улыбки неулыбчивый этот человек: все на нем сидит как влитое, не забыли,
какой рост, какая фигура. Так уж и не снимал в этот день праздничную
флотскую одежду.
   Вскоре появился Оксен, тоже поздравил Ягнича, подарил инкрустированный
топорик, заодно извинившись, что поздновато явился, не первым пришел с
поздравлением.
   Причина, впрочем, объективная: никому на комплексе не было известно про
важную Ягничеву дату.
   - Если бы не они,- кивнул Ягнич на друга-механика и на посланцев из
мореходки,- наверное, и сам бы не вспомнил об этом дне... Да и что, в
сущности, в нем? День как день, с той лишь разницей, что на год старше
становишься...
   Тем временем о юбилее Ягнича узнали все, кто хотел узнать. Вечером на
судне-кафе собралась кураевская родня, пришли девчата-строители с букетами
цветов, пожаловало руководство комплекса и, конечно же, гости - курсанты с
"Ориона" да друг-механик - все желанные и дорогие для Ягнича люди.
   Орионец дал себе в тот вечер свободу, разгулялся, таким его тут еще и
не видели.
   - А ну-ка, хлопцы, плиз сюда, плиз шампанов да всего, что там в ваших
трюмах есть! - кричит он "пиратам".- Может, икру где припрятали, так тоже
гоните сюда, на кон, потому что, гляньте, какое собралось товарищество!
   С официантами Ягнич сейчас не конфликтует, и они ему тоже ни в чем не
перечат, потому что сегодня он тут хозяин, он заказывает музыку! Хотите
шампанов - вот вам шампаны, "крови пиратской" - будьте ласковы, плиз... И
уже появляются на столе бокалы этого кураевского коктейля, черного и
крепкого, способ приготовления коего не удалось выведать даже
Чередниченко; так и остается чертов напиток секретом фирмы. Пошли со всех
сторон поздравления, пожелания, тосты, прораб попытался было свое слово
прочесть по бумажечке, но ему устроили дружескую обструкцию, сбили смехом
да репликами, и он ограничился тем, что только и сказал, рубанув рукой
воздух:
   - Будьмо! До дна!
   Друг-механик ударился даже в поэзию, заговорил про яблони, какие они,
мол, разные бывают в саду: одна простотаки стонет под тяжестью плодов, а
другая стоит опечаленная тем, что ничего не уродила...
   - А перед нами как раз та яблоня, которая родила и еще будет родить,-
кивнул он в сторону именинника.- Так честь и слава тебе, такой яблоне!
   Ягнич, расстегнув пуговицы кителя, разгоряченный, хмельной, не столь от
вина, сколь от чести, ему оказанной, сидит в окружении друзей, распрямив
плечи, в глазах вновь зажглись огоньки искрящиеся, полные жизни. Инна,
которую орионец посадил напротив, просто не узнает дяди: будто сбросил с
себя десяток лет. Счастлив он безмерно тем, что видит рядом с собою сейчас
вас, хлопцы из мореходки (они, как сыновья, сидят с ним рядом), и
-курасвскую родню, и девчат-штукатурщиц, и крепких, с открытыми взглядами
шахтеров, поднявшихся на палубу со своим собственным шампанским...
   Дружба,.- растроганным взглядом обводит старик гостей, дружба для нас,
флотских,- первейшее дело Могли бы и забыть меня, живым списать, случается
и та кое, а со мной вот вышло иначе... И за что, казалось бы, такая честь?
Рядовой из рядовых. Чернорабочий корабля.
   Пускай бы, к примеру, на глубинах уголь рубил, или на комбайне
прославился, или витамин открыл против гриппа, а то и ремесло тебе жизнь
подбрасывала все время какое-то словно бы даже курьезное: узлы вяжи,
парусину пальцами псрещупывай, вооружай да ветер ею лови... Ну, еще чучела
делать научился да ртути ленд-лизовской хлебнул, по какое же тут
геройство? Просто работа и работа... Порой даже кажется...
   - Напрасно кажется,- с веселым протестом прервал Оксен, нарушая
обычай,- Неудобно в глаза человеку комплименты говорить, но, поскольку мы
вскоре расстанемся, позволю себе публично высказать вам, Андреи Гурьевич,
то, что все наши хлопцы думают про вас: вы человек с большой буквы! Да-да!
И не прибедняйтесь, пожалуйста...- Он даже встал, чтобы выразить юбиляру
особое почтение, чтобы всему товариществу был слышен его подогретый
хмельком горячий спич.- Лично про себя скажу, что паука ваша всегда
пребудет со мною: благодаря вам мне в жизни многое открылось. Может, вы,
Андрон Гурьевич, и не заметили, однако мудрее стал Оксеп с тех пор, как
познакомился с вами. Так считаю: есть работа, а есть поденщина, одна
видимость работы, есть привычка лямку тянуть, а есть горение, как
говорится, артистизм труда. Это когда человек мастер!.. Вот вы сумели всех
нас зажечь своей любовью к делу, своим непокоем, пас, молодых,
подстегивали, когда наряжали эту лайбу в ри.чы своих фантазий. Тут нс
заскучаешь, мохом не зарастешь, когда рядом с тобой этот вездесущий
вуйко-наставник, этот придира вреднючий...
   - Выдал характеристику, похвалил называется...
   Сенкью тебе,- с напускной обидой сказал Ягнич, хотя видно было, что
этот медовый поток с Карпатских гор был вроде бальзама на его душу.
   Улучив момент, подключились и курсанты: до сих пор, говорят, скучает по
Ягничу-мастеру их учебное судно.
   До смешного доходит, глядя на Инну, начал рас сказывать Заболотный.
Малейший промах на "Орионе"
   кое-кто из экипажа склонен объяснять как раз отсутствием ветерана. При
Ягниче, мол, такого бы не случилось. Если в мертвый штиль попадем,
обязательно кто-нибудь съяз вит: завязал-де в узел Ягнич все паши ветры и
с собой в Кураевку забрал... То парусина окажется некачествен ной, то още
что-нибудь... Был дух, и нет духа - чуть ли не до мистики некоторые
доходят... Давайте без мистики хлопцы, вразумляет их помполит, конкретных
причин нужно доискиваться... В самом деле, может, просто глаза его не
хватает над всеми, взыскательности Ягнича? Иной раз хочется, чтобы он хоть
прикрикнул на нас, чтобы, когда ночью заревет штормяга, чувствовал ты
рядом с собой этот ходячий живой талисман... Думаю, вы, Гурьевич, не обиде
тесь за такое слово.
   - Называй хоть питекантропом!
   Для Ягнича слышать такие речи, да еще от курсантов - награда из наград.
А ведь готов был считать себя челове ком-утилем, волей судьбы выброшенным
за борт, на пожи ву акулам старости и одиночества. Считал, что вытряхнули
даже из памяти, а оно вон как обернулось! Оказывается, не забыл, помнит о
тебе "Орион". Хотел бы весь до конца перейти, перелиться в них, в молодых,
всю душу, какая там уж есть, под парусами "Ориона" оставить, чтобы только
скорлупа, как от ореха, в могилу ушла!..
   - Где же, хлопцы, ваши жареные бычки? - весело напоминает Ягнич
"пиратам".- Ваше коронное блюдо где?
   Появились и бычки. Поставлены были перед Ягпичем прежде всего, но он
передвинул их к другу меха пику.
   Плиз, старый бычколов... Видишь, какой орел тебя угощает? А подавал на
стол тот самый Кандыбенко которого Ягнич с треском выгонял с судна за
мусор и объедки.- Тоже мой кадр. Обрати внимание разбойничья серьга в
ухе!..
   Все веселее и веселое становилось на судне. Появился пограничник с
аккордеоном, очень кстати был он сейчас тут со своей музыкой вместо
яростных джазовиков с их шумом, громом да звоном (на счастье Ягнича,
сегодня они были выходными).
   - Сыграй, сыграй что-нибудь про морскую даль! - просит орионец
гармониста с погранзаставы.
   Разрумянившаяся, щедрая на улыбки Нелька, си девшая среди шахтеров,
вскочила с места, протягивая через головы аккордеонисту пенистый бокал
шампан ского:
   - Угощайся, Джафар, да поддай огня.. Танцевать хочется! Может, хоть
пляскою удастся какого-нибудь шах"- терчика в примаки заманить!
   И как только музыка началась, Нелька подхватилась, вихрем закружила
вокруг себя директора здравницы, со лидного, в очках, а когда он чуточку
опомнился, Нелька начала что-то весело щебетать ему: может, про сына,
какой он удалец у нее вырос, как лихо в мореходку поступил, как сперва
звездный глобус, а теперь вот и атлас поверхности Луны где-то раздобыл...
   Недавно показывал Нелькин отпрыск этот атлас Ягничу, орионец удивился:
   - Зачем тебе, хлопче, эта пустыня, эти воронки безжизненные?
   - А для контраста... Чтобы больше нашу планету любить!
   Так все тут сегодня удачно получается, такая тут царит радость общения,
ни перебранок, ни драки,- сами собой создаются пары, новые и новые
выходят, выплывают к танцу. Ликует Ягничева душа, любуется людьми, ведь
это же просто счастье смотреть старику, как вот Олег Заболотный приглашает
Инну, как вежливо ведет ее, высокий и строй ный, под волны старинного
вальса. Идут в паре, будто созданные друг для друга, ясно и чисто смотрят
друг другу в глаза, не говорят ничего, да и нужны ли тут слова, когда за
них говорит сама молодость.
   Стоило, стоило отдать столько труда этому судну, где сегодня главный
пассажир веселье! Степная ночь колы шет его на синих своих волнах, жизнь
кипит вокруг ори онца, хлопцы-пираты ловко лавируют с подносами между
столиков, с улыбками на лицах, и причудливые рыбы Оксе на, что плавно
плывут по панели, словно бы тоже улыба ются Ягничу.
   Все тут в движении: одни встают, удаляются без лишних церемонии,
другие, даже малознакомые, подходят с поздравлениями, чуточку захмелевший
Оксен порывается петь, заводит любимые свои коломыики, немного фриволь
ные, зато очень смешные; к сожалению, присутствующие не очень умеют им
подпевать, даже "Червону руту", кроме Таси-штукатурщицы, никто из гостей
толком не знает
   Людно и шумно вокруг, от танцев палуба аж гудит а снизу уже слышен и
зычный голос Чередниченко: предсе датель опоздал, задержавшись на одном из
бесчисленных совещаний, но все же заехал, уверяя, будто он лишь силой
интуиции почуял, здесь происходит что-то такое, чего нельзя пропустить.
Поднимаясь по трапу, Чередниченко уже перебрасывается словом с официантами
и стряпухами, в шутку допытывается, где здесь пирует тот знаменитый
морской волк, которого подарила миру Кураевка.
   - Уясните и запомните вы себе, ниткоплуты: Ягнич это наша легенда!
доказывает он кому-то. Умрет больше такого не будет!
   Появившись на палубе, Чередниченко с ходу заключает в свои могучие
объятия именинника:
   - Ну так как же, брат, кура или не кура?
   Бокал с "пиратской кровью" отстраняет, потому что не ведомо ему, из
чего этот анафемский напиток изготовляется, какова его формула, к тому ж и
"мотор" дает о себе знать (на грудь показывает), не то что в молодости:
выйдешь, бывало, в Севастополе на Графскую, стакан осушишь, рукавом
бушлата "закусишь" и пошел шпацнровать...
   Вскоре Чередниченко уже за столом, слово его обращено к механику с
Арктической, толкуют они о климате который, по их мнению заметно меняется
на планете (один утверждает, что становится жарче, другой - что холод
нее), затем речь заходит о равновесии в природе, и Черед ничонко
рассказывает удивительный случай, как однажды тьма-тьмущая мышей развелась
в одном из лучших его пшеничных полей.
   " - Пшеница - ну, как камыш, а мыши идут тучей, сначала подгрызают
стебли, валят и тогда, уже на земле, вытачивают молодое зерно... Как
бороться? Кто подскажет?
   Вот тут и появились орлы! Сто лет их перед этим никто не видел,
думалось, уже совсем перевелись в степях, а тут вдруг целые эскадрильи
сотни, а то и тысячи! - поплы ли над хлебами и уже пикируют, бьют да бьют
на этом "куликовом" поле мышиную орду! Дочиста истребили, сделали свое
дело и исчезли в небе, улетели куда-то - ни одна пара не осталась, не
загнездилась в лесополосе... Не загадка ли это? Не мудрость ли это природы?
   - Мудро, мудро в природе все,- соглашается механик,- меньше бы только
нам глупостей делать по отношению к ней...
   - Мышей много, требуются орлы,- шутит кто-то из шахтеров.
   Вольно тут дышится после дневного зноя, легкий бриз дует с моря,
охлаждает разгоряченные лица, теплая ночь окутывает судно, где так хорошо
чувствует себя каждый, где Ягнич в безграничной щедрости покрикивает
официантам:
   - А ну-ка, сыночки, еще сюда, плиз, чего-нибудь!
   Пускай люди повеселятся...
   Будет тут сегодня песен, смеха и шуток, допоздна будет веселый гомон
стоять, до того зенита южной ночи, когда весь небосвод величаво нависнет
над морем и степью от края до края засверкает гигантский звездный атлас
курсантского неба - только всматривайся в него да чinаи.
   ...Двое идут вдоль берега, а куда - какое это сейчас имеет значение?
Безлюдно и звездно, и тает степь в объятиях моря, и Чумацкий шлях
распростерся над ним, возгорелся в ночном небе и словно бы только для них
двоих; им одним прина