глубины вселенной, неведомая сила будет гнать и гнать лоснящиеся водяные
валы на этот всем ветрам открытый берег, где на песчаном пригорке, па
джуме, еле проступает одинокая девичья фигурка.
   Стоит в задумчивой позе человек, а море грохочет ("играет" - как
говорится в народном эпосе), и что-то волшебное, непостижимое для нас есть
в вечных его непокоях, в бесконечно и отчужденно мерцающих под призрачным
лунным сиянием бурунах.
   В такие ночи, когда все побережье погружается п сны под замедленно
ритмическую и беспредельную музыку прибоя и когда лишь луна одиноко и
удивительно ясно горит в небе да серебристо белеют редкие, разбросанные
над морем облака, наполненные изнутри светом,- вот тогда-то навстречу
морскому прибою, навстречу грохоту волн и мерцанию света выходят двое
обычных гусей - то ли Овидиевых, то ли Коршаковых. Днем они тихо
отсиживаются где-нибудь, а ночью... Только загрохочет, заиграет море, и
они уже на берегу. Что их манит, какая сила извлекает домашних этих птиц
из сытого гусиного их уюта, каждую ночь выводя под эти грохоты, на это
пустынное, поосеннему суровое побережье? Сторожат ли что или чемнибудь
обеспокоены? Или, может, не дает им спать древний инстинкт, напоминая
смутно о том, что и они когда-то летали и что им тоже был ведом
напряженный ритм летящего крыла, восторг и упоение полета? Узнай, чем их,
откормленных на бурьянах, заворожил этот грохочущий прибой и сияющие над
мором облака и вся эта светлая магия ночи...
   Идут гуси парой вдоль берега. Постоят и том месте, где навис над морем
Ягничев ковчег - ^пиратская" таверна, в которой в такую пору уже тишина,
никого нет, лишь старинные фонари тихо горят на бортах: такие тусклые
светильники, видимо, стерегли когда-то покой кривых портовых улочек в
средневековых, дававших пристанище парусному флоту, городах. Нимфа-русалка
в ночном освещении будоражит фантазию еще сильнее, она как бы и в самом
деле улыбающейся птицей вылетает из грудной клетки корабля, вся
устремившись вперед, в эти наполненные светом и движением просторы.
   Табуны и табупки лоснящихся под луной бурунов, без конца проявляясь,
растут, вздымаются там, где летнею порой тихо светилась Овидиева дорожка.
   Вразвалочку, степенно идут белые птицы вдоль берега, оставляя па песке
причудливые узоры перепончатых своих лап,- их увидят люди поутру. Изредка
гуси про гогочут, перемолвятся о чем-то на своем, только им попятном языке.
   Подошли, остановились - два комка снега болеют перед джумой. Будто
спрашивают, увидев человеческую фигуру: "Кто ты?"
   Постоят, прогогочут еще раз и снова двинутся дальше.
   Есть какая-то загадочность, беспокоящая тайна в этих еженощных их
выходах из насиженных обжитых бурьянов под самые брызги и грохот прибоя.
Какая же неисповедимая сила посылает сюда эту мудрую пару пернатых? Кого
они охраняют всю ночь напролет, к чему так чутко прислушиваются в этих
необозримых пространствах вечности?
   Грохочет всюду и светло, и перед каждой джумой снова будто слышится:
"Кто ты?"
   А там, где-то за дальнею далью, в ослепительных тропиках идет сейчас
"Орион", набрав ветра, летит на всех парусах, направляясь к родным,
заветным своим берегам.


   1975