вдруг
сжалось, а он, уже отстранившись, шепнул ей на ухо:
   - Там я и тебе гостинец привез... Потом получишь.
   И снова сел. К еде, однако ж, не прикасался.
   Инна, даже склонившись, чувствовала на себе его изгореванный,
сумеречный взгляд. Неотрывно смотрел старик на чудо-племянницу, будто
заглядывал в собственную и еще чью-то молодость, где повстречались ему
когда-то такие же вот карие, как бы опрыснутые росою глаза...
   Отец Инны тоже за столом, ради такого случая вырвался с поля, оставил,
наверное, вместо себя на комбайне своего "штурманца", который уже водит
машину не хуже батьки. Хлопец только и ждет, чтобы самому остаться у
штурвала, показать, на что он способен... Мать просто цветет среди гостей,
не присядет, каждого потчует - такое событие! Тесно за столом, жарко -
собралась ведь без малого вся родня: рядом с обветренным лицом хозяина
светятся отливающие бронзой лица братьев - двоюродных и троюродных, все
они большей частью тоже механизаторы; весело тараторят родственницы разных
степеней; даже чуть знакомые девчата и молодицы прибежали с ферм, пускай
далекого колена, но Ягничи же! Отец, как всегда после рюмки, сверх меры
ласковый к Инне, усадил ее рядом с собой, даже обнял за плечо, только
ненадолго, потом снова обратился к соседу - механизатору с фермы:
   - Понимаешь, на все сто я теперь спокоен, ну вот до сих пор спокоен за
своего штурманца! Талант открылся в нем, еи-же-ей, талант! Когда
настраивали, ни на шаг от меня, как тень ходил за мной мальчонка. Вместе и
перебрали все - винтик за винтиком, узел за узлом...
   При слове "узел" Ягнич-моряк (Инна заметила) вдруг вздрогнул, будто
очнувшись от дремы, ожил на миг, потом опять погрузился в думы.
   - А ежели не поленишься, отрегулируешь узлы загодя, сам знаешь, дела на
поле пойдут как по маслу,- продолжал отец.- Прикати как-нибудь, Тимофей, с
фермы к нам, посмотри: по ровному срезу хлебов с первого взгляда узнаешь
наш почерк. Где на "отлично" - каждый тебе скажет: тут прошел экипаж
Ягничсй! Экипаж отца и сына!..
   - Это главное,- поддакивал механизатор с фермы,- как ты к хлебу, так и
люди к тебе.
   - Только небесная канцелярия в этом году очень обидела нас, черти б ее
побрали! - в сердцах сказал Ягничкомбайнер, начав вечный хлеборобский
разговор о суховеях, недородах, о недополученных центнерах...
   - Да будет уж вам про свои центнеры,- прикрикнула па них хозяйка,
проходя мимо с какими-то новыми яствами.- На целине вон, говорят, хорошо
уродило, без хлеба не будем.
   - Да и Кураевка даст, нечего прибедняться! - поддержала ее тетка Неля.
Остроносенькая, боевитая, она уселась на самом видном месте, рядом с
почетным гостем.- Пускай лядащее, щуплое то зерно, но из него тоже
свадебный каравай кому-нибудь испечем! - и многозначительно глянула на
Инну.
   - Вы бы гостю дали хоть словечко молвить,- вспомнила хозяйка,- Пускай
расскажет что-нибудь про заморские страны. Редко его видим: побудет
малость, да и снова под свои паруса, на соленые ветры. Чай всю душу они
ему просолили... Твое слово, Андрон!
   Гостя просьба эта застигла врасплох, он не был, видно, расположен к
речам. И рюмка стоит перед ним, кажется, нетронутой, налитая доверху. "Не
заболел ли?" - с тревогой подумалось Инне. Что-то тяготило старика, мучила
какая-то горькая дума. И был он в этой думе, похоже, далек от всего, что
творилось за столом. Курит да курит, морщит свой крутой лоб, и без того
глубоко вспаханный плугом лет.... Инна, глядя на него, невольно прониклась
еще большим сочувствием. Какие там страны, какие там миры, если человек
этот сейчас весь мир носит в самом себе, мир неразгаданный, чем-то
потревоженный, не понятный для других. И это тот самый дядя Андрон,
который когда-то - Инна была совсем маленькой - приезжал в Кураевку
бодрый, весело взбудораженный, развлекал Инну разными шутками, тот, у кого
она не раз сидела на плече, бегала за ним повсюду хвостиком, вызывала на
шутки, поддразнивала его смешной песенкой, позаимствованной у старших:

   Oil ти, ткач-нчткоплут,
   А я корол1вна!..

   Тогда у псе получалось "кололивна"...
   Не щадят человека годы, быстротечен век людской!
   Есть в нем кипение весен, есть венец лета, но наплывают потом и осенние
туманы с их холодной, знобящей неотвратимостью. Какой-нибудь десяток лет
разделяет Ягничастаршего с его сестрой (она была самая младшая в семье, из
всех сестер единственная осталась), но мама и сейчас выглядит что надо,
сегодня вон просто расцвела, а он... Руки Ягнича Апдрона лежат на столе
безвольно. За долгие рейсы, в тяжких трудах появились на них узлы-бугры,
наверное, такие были у его далеких предков, галерных, которые надолго были
прикованы железными цепями к веслам.
   - Песню бы спели, что ли! - снова подала свой голос озорная Нелька.-
Неужели вот так и будем без песен сидеть?
   - С чего бы это вам петь захотелось? - засмеялась одна из
девчат-доярок.- Шубу Андрон Гурьевич так и не привез...
   - На шута мне шуба! Сама хоть и без шубы, зато хата моя в "шубе"!
Правда же, Гурьевич? - И Нелька обхватила вдруг моряка за шею.- Мода на
шубы отошла. Он мне лучше дубленку привезет, не так ли, дяденька? А не вы,
так сын мой привезет, он ведь у меня этим летом в училище собирается
поступать. Агитирую, чтобы шел в торговое, а он одно твердит: нет, в
мореходку! Напичкали вы, Гурьевич, его головушку своими чучелами.
   - В ту мореходку ворота узкие,- мрачновато молвила тетка Василина,
загоревшая дочерна, вдова одного из двоюродных Ягничой.- А кто и попадет,
то почему-то быстро оттуда вылетает...
   Это был прямой намек на Виктора Версмеенко, и намек весьма бестактный;
Инна почувствовала, как залилась краской.
   - Мой, коли поступит, то уж не вылетит,- горделиво сказала Неля.- В
школьной производственной бригаде впереди всех идет, в прошлом году, вы
знаете, на районных соревнованиях по пахоте стал чемпионом... Так это ведь
в степи, а по морю он еще ровнее борозду проложит!..
   Верно, Гурьевич? - И снова игриво, еще крепче обняла старого моряка.- У
вас ведь там, дорогой дяденька, своя рука, поспособствуйте!..
   Орпонсц молчал. Надо бы остеречь, сказать этой бойкой бабенке, чтоб ее
парнишка не рассчитывал па легкий морской хлеб. В мореходке, как и на
"Орионе", его встретит но медоречивая мама, а суровая рында, колокол,
подвешенный посреди двора мореходки, чтобы регулярно отбивать скляпки,
чтобы не оставлять хлопцам времени па битье баклуш!
   Будет она гонять хлопца, как зайца, будет постоянно звенеть в его ушах
своей беспощадной литой медью, будет стеречь каждую курсантскую минуту. Не
успеешь зарядку сделать - уже скорей, хлопче, на занятия, в классы, где
ждут тебя дебри таблиц, экраны, лоции, всякие мудреные приборы... По
секундам расписана вся жизнь; с раннего утра и до поздней ночи все на
ногах да на ногах, от подъема и до отбоя, до тех пор, покуда отпустят вас
"в экипаж", говоря попросту - в обыкновенное общежитие, где столь же
обыкновенные комнаты называются почему-то кубриками...
   - Л может, и вправду не рыпаться? - продолжала допытываться Ноля.-
Может, пускай попробует в рыболовецкое? Сказывают, правда, что там сейчас
полно иностранцев, их, вишь, принимают вне очереди... А они девчат наших
заманивают в свою Африку. Слыхали люди, в городе черненькие родятся! Была,
говорят, такая пара супружеская, он блондин и она светловолосая, а
родилось черненькое...
   - Выдумки это базарные, бабьи сплетни! - не удержалась Инна.- Ну а если
даже и африканец, то что с того?.. У Пушкина в роду тоже были африканцы,
ну и что?
   - Может, и вправду сплетни, базарное радио разнесло,- быстро
согласилась Неля и снова обратилась к старому моряку: - Ну так как же,
Гурьевич, похлопочете за моего, аль как? Замолвите словечко? Аль уж пускай
и не рыпается, не тратит попусту нервов?..
   - Пришли его ко мне, я сам с ним поговорю,- буркнул орионец.
   Возле двора взвизгнула тормозами машина, приехал Чередниченко.
Механизаторы как по неслышной команде тотчас же поднялись. Хозяин дома,
Ягнич Федор, стоял впереди, лицом к уличной калитке, готовый, кажется,
принять на себя ответственность за всех. Был он сейчас густо орошен потом,
не меньше, чем на комбайне, и воротник рубахи стал ему вдруг тесен, хотя и
был расстегнут.
   - Вот где они рекорды ставят,- загремел с напускной строгостью
председатель.- Что это вы, хлопцы, надумали?
   Жатва в разгаре, а вы тут банкеты затеяли?
   - Да мы, да мы... - заторопился, "мыкая", хозяин, виновато улыбаясь.-
Видите, нет, кто тут у нас...
   - Да вижу, вижу.- Чередниченко вперил суровый взгляд в орионца.- Это
ты, диверсант старый, надумал жатву нам сорвать? Не мог выбрать другого
времени для своего отпуска?.. Ну, да куда тебя теперь денешь.- И. вмиг
повеселев, шагнув вперед, надвинулся на гостя: - С прибытием! - Они крепко
обнялись, расцеловались.
   Механизаторам не нужно было указывать, как вести себя дальше: без
прощаний, без лишних слов, один за другим бочком-бочком да со двора, через
минуту слышалось лишь тарахтение мотоциклов, увозивших владельцев в разные
стороны. Вскоре поубавилось и женщин, из посторонних остались только Неля
да соседская молодуха - обе, перекочевав на веранду, о чем-то там
шушукались с хозяйкой, а потом и они потихоньку убрались со двора.
   Вечерело, груша окуталась тенью, и мать включила наружную лампочку,
чтобы падал свет с веранды, чтобы собеседники могли лучше видеть друг
друга - не каждый же день встречаются старые приятели, друзья молодости.
   Скоро за столом остались только двое - Ягнич и Чередниченко. Догадливая
Инна примостилась со своим стулом за грушей, но не настолько далеко, чтобы
не слышать этих двух верных побратимов (так она их мысленно называла).
   - Ну, так как оно там у тебя? Еще скачешь, старая коняга? - обратился
Чередниченко к другу, и в голосе его отчетливо прозвучала теплая нота.
   - Кажись, отскакался, отпрыгался.- Орионец закурил сигарету и поник
головой.
   - Не то ветры повеяли или от чего другого загрустил, моряк? Неужели в
чине понизили? Набуянил? Или, может, в Марселе с моряками из-за
девчат-француженок подрался? - И, не дождавшись отклика на шутку, серьезно
спросил: - Надолго к нам?
   - Надолго,- глухо промолвил Ягнич.- До последнего, может, вздоха...
   - Да ты что? - даже отпрянул от него Чередниченко.- Что ты городишь? Я
думал - в отпуск... Неужели списали?
   - Похоже на то. Принимай, говорят, дед, свою грамоту - и будь здоров...
- Он понуро уставился в край стола.- Кура, брат, кура...
   И это последнее вырвалось у него с такою душевной тоской и болью, с
таким отчаянием, что Инна ужаснулась.
   Никто посторонний не взял бы в толк, что такое "кура".
   Будто шифрограмму, понятную лишь посвященным, подбросил Ягнич товарищу
эту старипную чабанскую присказку. Был когда-то у них дед-чабан по фамилии
Лебедь, кураевский ведун, ему вроде бы принадлежало авторство.
   Приходя из степи в осеннюю непогоду, с герлыгой ', в мокром дубленом
армяке, он имел обыкновение отвечать, если кто интересовался его жизнью и
самочувствием: "Кура, брат, кура..." Истолковывать, что такое эта "кура",
можно было по-всякому, на разные лады: один посчитает, что злющими
пронзительными ветрами повеяло в степях, другой - что ноги крутит, спать
нету моченьки, что чабанский век этого Лебедя, видно, неумолимо
приближается к крайней, самой продельной черте... Инне и прежде доводилось
слыхивать об этой загадочной "куре", молвилась она когда с шуткой, а когда
с легкой грустью, но чтобы вот так, как сейчас... это впервые. И пояснения
к их "куре" тут были бы лишними: эта полутаинстпенная старинная чабанская
формула будто вобрала в себя все такое, чего пи в какое другое слово не
поместишь, и удивительным образом объединяло их сейчас обоих, объединяло,
как горький какой-то пароль, только им доступный тайнослов.
   Чередниченко в самом деле сразу и с надлежащей глубиной постиг этот
грустноватый шифр Ягнича, понял его жгучее, щемящее значение,
   - Рано нам про "куру" думать,- сказал после молчания.- Пам, Андрон,
держаться да держаться. Дороге еще не конец.
   - Изъездилось колесо.
   - Скрипучее колесо дольше ходит...
   И они снова умолкли. Инна сидела но шелохнувшись, будто боялась
спугнуть обуревавшие стариков думы. Мать, видно, нутром почуяла, что тут,
под грушей, что-то неладно. Подошла, подсела к этим двоим. Ведь брат
ничего не сказал ей о себе - не успел или нарочно утаил, чтобы сразу, с
порога, не омрачить встречи. И сестра, и все веселились, считали - и на
этот раз отпуск, а он, выходит...
   списанный, забортный.
   - Не кручинься,- с напускной бодростью сказал Чередниченко товарищу.-
Это как раз такой момент, когда нельзя голову терять! Кураевка примет
тебя, по бросит на произвол судьбы... Что-нибудь подыщем.
   - Чем же я могу вам пригодиться? - затоптав сигарету, вздохнул Ягнич. -
Узлы вязать? Это вам вроде пи к чему...
   - И парусов нет,- вздохнул и Чередниченко,- растаял кураевский флот.
Это когда-то было: жагель поставит или старухину юбку на "дубке" натянет и
айда с кавунами v губернию на базар... Помнишь, как деда Швачку буря
загнала с кавунами и со старухой аж в Туретчину? Пешком через два месяца
возвратился - пи байды, ни кавунов, только бабу за руку привел... А теперь
и кавуиы контейнерами подбирают прямо с бахчи... - И снова к Ягничу: - Па
комбайн тебя тоже нс посадишь. Мог бы еще косой махать по обочинам, но это
у пас только раз в году практикуется - на праздник первого снопа. К
"фрегату" бы, который делает нам дождь, так его поворачивать не нужно, он
сам себя поворачивает...
   - Выходит, только и гожусь на чучело гороховое.
   Обескураженный сидел и Чередниченко. Получается, что Ягничева проблема
- и для него проблема тоже...
   - Говорил я тебо когда-то, Андрон: не связывайся ты с тем "Орионом"...
   - "Ориона", Савва, не трогай,-строго оборвал Ягпич, и но тону, которым
это было сказано, Чередниченко понял, что касаться этой темы не следует -
можно обжечься.
   - А ежели сторожем на полевой стан? - улыбаясь, предложил он.- Ты
только не гневайся. Мы тут люди свои, а сторож - это тоже, брат, фигура,
не какое-то там чучело.
   - Братца моего, видать, все-таки больше к морю тяпет,- только теперь,
не удержавшись, встряла в разговор и хозяйка дома.
   - А что? Это мысль! У нас же и море свое! - сразу оживился
Чередниченко.- И кураевская наша "рыбтюлька", может, еще не все сети
пропила. Правда, у нас в прудах и каналах рыбы сегодня, пожалуй, больше,
чем в Черном... Там только медузы, будто шляпы, плавают.
   - А он, похоже, и по медузам будет скучать,- с тонким женским участьем
заметила Иннина мать.
   - Скучать не дадим. Да и он не из скучливых. Верно, Андрон? Знаю твою
натуру. А вообще, хороший морской узел завязали они тебе на память. И
когда? На закате жизни! Хотя могли бы и повременить, не торопиться с этим:
казачина ты еще любо посмотреть...
   - Медики списали.
   - Стало быть, дело дрянь,- нахмурился Чередниченко,- с медиками не
очень повоюешь. Выходит, и в самом доле вроде бы кура... - Помолчав,
продолжил: - Ну, так как же? Берданку через плечо и на пост? Воров пока не
слышно, но все ж таки сторож нам нужен, для порядку хотя бы. Работа в
самый раз: днем подремывай себе в тони, отсыпайся после всех своих
орионских вахт, а ночью в космос посматривай, звезды считай!..
   Оба подняли головы вверх, поглядели сквозь ветки на звезды.
   - Подумаю,- сказал Ягнич погодя,- Может, и придется... Может, в самом
деле буду считать эти кураевские зве:!ды, пока все не пересчитаю.

   * * *

   Так встал здесь па якорь старый морячина.
   Когда речь зашла, где ему располагаться на ночлег, Инна предложила свою
чистенькую девичью светлицу, но гость решительно отказался. И вообще от
хаты отказался, хоть она пустовала - комбайнеры в степи, к тому ж, кроме
кроватей, была еще тахта на пружинах. Не нужно ему и тахты - много-де
курит, по ночам часто встает. Попросил для себя раскладушку, сам пристроил
ее под грушей, так-то, говорит, будет лучше. "Ну, летом куда ни шло, а
когда наступит осень?" - хотела было спросить сестра, но вовремя
удержалась из опасения причинить брату еще одну боль.
   Сестру Ягнич сильно огорчил своей невеселой новостью. Она привыкла уже
к тому, что брат у нее только гость: навестит, пробудет денек-другой,
отдохнет - и до свидания. Думалось, что так будет всегда, а вишь, как
обернулось... Конечно, она рада ему, родная ведь кровь, да и семья у нее
дружная, пригреют человека, не обидят, но как он сам-то будет чувствовать
себя здесь? Вместо хаты старой теперь новая, без него возводилась.
Подворье, правда, отцовское и груша тоже, по крайней мере, полгруши
принадлежит брату по праву. Да только утешит ли его это?
   С его-то самолюбивым характером?! Подумает еще, что всем он тут в
обузу, прибавит хлопот, одним своим присутствием нарушит привычную и
размеренную жизнь дома.
   Устроившись под грушей, гость сразу же лег и, утомленный с дороги,
казалось, быстро уснул на своей раскладушке. Однако, когда Инна, убирая со
стола, в последний раз пробегала мимо груши, орионоц окликнул ее:
   - Инка!
   - Что вам... - Она замялась, не зная, как его назвать поделикатнее.
Дядя Андрон было бы слишком по-детски, по-прежнему дядька Андрон - звучало
бы грубовато, потому что кое-кто из девчат в медучилище, когда о комнибудь
из хлопцев хотел высказаться пренебрежительно, употреблял именно это
словцо: "увалень, недотепа, есть в нем что-то дядьковское"... И хотя Инна
сама ни о ком так не говорила, слово "дядька" для нее никогда не звучало
бранно, но сейчас ей все-таки хотелось отыскать что-нибудь более
почтительное. И потому обратилась к нему но имени и отчеству, как
обращалась в школе к учителям: - Что вы хотели, Андрон Гурьевич?
   - Об одной вещи хочу тебя спросить.
   - Спрашивайте,- Она чуточку испугалась: о чем бы это?
   Гость молчал, будто и сам в последний миг заколебался, спрашивать или
нет. Потом всо же решился:
   - Что это такое... питекантроп?
   Она чуть было не рассмеялась. Так это было неожиданно, и такое смешное
слово! Питекантроп!
   - Если не ошибаюсь, такое название имеет ископаемый человек или даже
получеловек... А, собственно, зачем вам это?
   - Да просто так.
   - Л все-таки? Ничего ведь не бывает просто так. Есть же какая-то
причина?
   - Нет-нет, просто. Как раз без причины, взяло да и втемяшилось.- И
жестом руки он сразу же отпустил ее, иди, мол, себе...
   Она отошла на несколько шагов, а потом вдруг возвратилась:
   - Вы не грустите.
   - С чего ты взяла?
   - Да так. Расслабьтесь, выспитесь хорошенько, это восстановит силы.
   - Для чего?
   - Как - для чего? Для жизни!
   - А разве жизни такое старье нужно?
   - Вот этого я от вас не ожидала.- Она откровенно рассердилась.- Как вы
можете говорить так? В любом возрасте человек, ежели он настоящий,
драгоценность...
   Мне ли вам объяснять это? Вы всегда были для нас, молодых, символом
чего-то настоящего, даже героического.
   И остаетесь им, человеком, который несет в себе "Орион"!..
   А вы - нужен ли... Чтобы не слышала больше такого.
   Спите!
   Повернулась и ушла.
   Слово, как известно, бывает и губительным и целительным, бывает
сказанным некстати, это же пришло к Ягничу в самую нужную минуту!
"Человек, который несет в себе "Орион"!.." С необычайной обостренной
ясностью почувствовал, что он действительно что-то значит, что здесь он не
лишний, что хотя бы для этой вот родни не утратил он какой-то своей цены,
может, действительно чем-то ей нужен? А это ужо немало. Достаточно,
оказывается, быть нужным хотя бы одной людской душе, чтобы твое
присутствие на земле уже было оправданно...
   Сделал для себя такое маленькое открытие и тихо порадовался ему. Даже
улыбнулся: ай да племяннушка!..
   Девчонка, а вот как проучила тебя, лысого. Вот тебе и Инка!
   Утром подарил ей платок, такой, как и матери, японский, яркий, только
еще повеселее - красные цветы, разбросанные по золотисто-оранжевому полю.
Угодил старик