и. То война, и главный инженер - не директор.
   - Возможно. Но  я  считаю,  что  твое  место  в  лаборатории,  -  опять
принимается за свое Лена. Она способна без конца бить в одну точку.
   - Пойдем-ка чай пить, - говорит Алексей, - так будет лучше. И с мамой я
еще совсем не разговаривал.
   - Идем к маме. Сейчас она начнет ахать  и  жаловаться,  держись.  Ждали
тебя, ждали, дождались, слава богу, - Лена толкает брата к дверям.
   Алексей улыбается.  Он  знает,  что  ему  предстоит  выслушать  главным
образом неприятные новости и жалобы домашних. Это понятно -  он  тот,  кто
принимает все на себя.
   Смешно: семья, дом родной работает, как машина,  в  его  отсутствие,  а
стоит Алексею появиться, машина разлаживается. И Алексей должен  выручать,
помогать, налаживать, он сильный, опора семьи, как говорится.
   - Как дела, мамочка? - спрашивает Алексей.
   - Неважно, дорогой, - отвечает Вера Алексеевна, почти готовая заплакать
от участливого голоса сына, от того, что он здесь,  с  нею,  ее  взрослый,
умный сын, ее гордость. - Все воюю, сыночек, устала.
   Алексей берет руки матери в свои и  целует.  У  нее  маленькие  руки  с
пальцами, испорченными ревматизмом. Когда-то ее руки были обморожены и  до
сих пор болят в холодную погоду.
   - Мама, мама...
   - Устала, никуда больше не гожусь.
   Алексей не разрешает себе улыбнуться, хотя ему знакомо это предисловие.
   - Конечно, так я и поверил, - говорит он.
   - Да, мы старая гвардия, - свирепо соглашается  Вера  Алексеевна.  -  Я
ведь напрямую режу, я не молчу.
   - Уж наша мама не молчит, - вставляет  Лена,  никогда  не  отличавшаяся
почтительностью.
   - Не лезь, - просит сестру Алексей, - не вмешивайся. Тетя Надя, а ты? -
обращается он к старушке, которая не спускает с него глаз. - Как ты?
   - Сердце, Алешенька, сердце, - жалуется тетя Надя, - и  ноги,  ах  ноги
стали отвратительные.
   - А в кино ходишь по-прежнему? - Алексей улыбается.
   - Никогда мне телевизор не заменит кино, - презрительно  отвечает  тетя
Надя. - Если бы не ноги.
   Обычно старушка не жалуется, но сегодня  приехал  Алексей,  и  ей  тоже
хочется, чтобы ее пожалели.
   - Я тебя свожу к хорошему врачу в ближайшие дни, - обещает Алексей.
   - Не надо! То, что врачи скажут, я знаю сама, - говорит тетя Надя, - ты
лучше мать своди.
   - И маму тоже.
   - И меня не води, как-нибудь без врачей  обойдусь,  -  отзывается  Вера
Алексеевна.
   Лена насмешливо подмигивает Алексею,  но  он  серьезен.  Мать  и  тетка
кажутся ему беспомощными, хотя они вовсе не беспомощны.  Какое-то  чувство
виноватости испытывает Алексей за то, что он высокого роста, ничего у него
не болит и долго еще не заболит, а они маленькие, седые, больные.
   - Мама, ты не рассказала, как у тебя дела в школе, - говорит Алексей.
   - Твои дела важнее моих,  -  отвечает  Вера  Алексеевна,  -  ты  должен
добиваться. Иди в Цека. Как это так? Ты,  ты  обязан  заботиться  о  своей
репутации. Пускай тебя опять  назначают  директором  завода,  и  ты  своей
работой докажешь...
   - Мама, - с неудовольствием перебивает Алексей,  -  я  ничего  не  хочу
доказывать...
   - Неправильно! - кричит Вера Алексеевна.
   Алексей уже подумывает, как удрать от бурных наставлений матери. Увы, у
него не хватит терпения и кротости выслушать все то, что ему здесь скажут.
   - Мамочка, ты не обидишься, если я на часок схожу к друзьям?
   - Конечно, Алеша, иди, а мы будем тебя ждать, - грустно  отвечает  Вера
Алексеевна. - Но подумай о том, что я тебе говорила.
   Надев чистую рубашку, Алексей пошел звонить по телефону-автомату  Тасе,
девушке, которая встречала его на вокзале.



3

   В войну нефтепереработчики были нужны на заводах.  Алексей  просился  в
армию, его не пустили.
   Он мечтал работать на  каталитическом  крекинге,  давать  бензин  нашим
танкам,  ему  приказали  заниматься  смазками.  Это  была  узкая   область
нефтепереработки, не интересовавшая Алексея. Он  почти  ничего  в  ней  не
знал. Как  топливник,  Алексей  относился  ко  всем  этим  делам  свысока.
Колдовская  кухня.  Никогда  не  думал,  что  придется  заниматься   этим.
Пришлось.
   Алексей очутился в глубоком тылу, главным  инженером  на  заводе  номер
такой-то. Завод был маленький, военного  времени,  спешно  поставленный  в
степи, очень важный. Проектировали его, сидя в дымной хате, при свечах; по
чертежам,  прикрепленным  к  стене,  ползали  тараканы.  Завод  работал  с
невиданной производительностью.
   На заводе Алексея считали человеком с практической хваткой. У него была
только немного необычная манера держаться. Сестра ему однажды сказала:
   - Ты приходишь и, не обращая ни на кого внимания, начинаешь  думать  на
глазах у всех. Ты обнаженно думаешь. Так нельзя. Может быть, это принято в
восточных странах с древней цивилизацией, но у нас это производит странное
впечатление.
   Лена  умела  иногда  сказать  такую  глупость,  которая   запоминалась.
"Восточные страны с древней цивилизацией". Да,  там,  кажется,  считается,
что думать - это занятие, которое требует времени.  На  заводе  к  Алексею
привыкли, не смеялись,  когда  он  замолкал  на  полуслове,  потревоженный
какой-нибудь мыслью.
   После войны в жизни Алексея  произошел  крутой  поворот.  На  этот  раз
движением управлял он сам.  Это  было  бесконечно  трудно.  У  замминистра
излюбленная поговорка была такая: "Я тебе выговор объявил -  благодари.  Я
тебя должен был снять. Я тебя снял - благодари. Я тебя должен был под  суд
отдать". Алексея он хотел назначить главным инженером  на  большой  завод.
Казалось, что сопротивление бесполезно.  "Партийный  билет  положишь!"  Но
Алексей сопротивлялся. Он знал, что этот раз  -  последний  в  его  жизни,
когда он еще может  попробовать  встать  на  ту  дорогу,  по  которой  ему
хотелось идти.
   - Один родился, чтобы смазки готовить, масло на палец чувствует, другой
создан, чтобы самолеты конструировать, третий, чтобы замминистром быть.  А
я хочу заниматься крекингом нефти, - сказал Алексей.
   Замминистра побагровел. "Юродивого решил изображать?" И вдруг  перестал
рычать. Может быть, просто устал. Ой наклонил лысую голову, закрыл ладонью
глаза и негромко сказал: "А иди ты к черту".
   И отпустил.
   Алексей  поступил  в  аспирантуру.  Он  снова  стал  бедным,   молодым,
беззаботным человеком, ничего не решал, ничего не  приказывал,  ничего  не
подписывал, а только слушал, что ему говорят, читал, думал, учился.
   Неужели это он готовил недавно литиевую смазку, которая  хорошо  держит
давление, неужели он ходил проверять бочки,  где  был  обнаружен  брак,  и
распорядился _раздонить_ двести бочек, неужели  это  он  бегал  по  двору,
приказывал уничтожить  мазутные  ямы,  отлично  зная,  что  уничтожить  их
нельзя, а можно только засыпать песочком в день приезда замминистра?
   Алексей как завороженный шел к невидимой  точке,  которая  светила  ему
вдалеке. Она светила только ему, была видна только ему одному.
   Рядом сидели мальчики в очках,  или  хромые,  или  с  пороками  сердца,
освобожденные от армии, девушки, которых случайный  ветер  занес  в  двери
нефтяного института и  даже  прибил  к  аспирантуре.  Они  были  детьми  в
сравнении с Алексеем. Они учились, как все аспиранты в мире,  не  особенно
ретиво. У них было много времени в запасе. У Алексея времени не было.
   Жизнь после войны была дорогая. Деньги, которые Алексей получил за  два
изобретения, сделанные на заводе, он отдал матери. Денег тогда было много,
их радостно тратили и очень быстро истратили.  У  Алексея  была  беспечная
семья, не созданная для богатства. Долго удивлялись, вспоминая, какие были
возможности, сколько всего можно было купить. А потом и вспоминать бросили
про те "сумасшедшие, большие деньги".
   Алексей устроился на подмосковный  завод.  Когда-то  студентом  он  мыл
здесь полы на термическом крекинге, вытирал  насосы  концами,  подливал  в
поршневые насосы масло. Ночью на вахте пел песни, чтобы не заснуть. Теперь
он работал сменным инженером в цехе. И продолжал заниматься в аспирантуре,
заочно.
   Лена в ту пору уехала работать в Германию. Она вернулась в  Москву  как
раз перед защитой Алексея. И сразу пошла к нему в институт, в лабораторию,
посмотреть маленькую установку каталитического крекинга  из  молибденового
стекла. Алексей  сделал  ее  своими  руками  и  гордился  ею  больше,  чем
изобретениями в области масел и смазок.
   - Ну, а что будет дальше?
   Лена стояла перед ним в коричневом костюме, ее  русые  волосы  того  же
оттенка, что и у Алексея, слегка потускневшие, были собраны сзади в  узел,
она казалась надменной и разговаривала резко.
   Из института они пошли пешком к Крымскому мосту.
   - Что дальше? Меня зовут в институт.  Там  как  раз  носятся  сейчас  с
крекингом нефти. Ты ведь знаешь, моя диссертация - скорость крекинга и...
   - Крекинга, крекинга... Я иногда  думаю,  Алеша,  что  ты  невменяемый.
Жизнь не крекинг твоей нефти!
   - А что же, если не крекинг? Что, по-твоему, жизнь? - Алексей  замедлил
шаги. Неужели два года в Германии научили Лену  мыслить  по-новому  и  она
сейчас скажет что-нибудь пошлое, философско-обывательское, что всегда было
ненавистно им обоим. Он ждал. Его обычно кроткое лицо было напряженным.
   - Не беспокойся, - усмехнулась Лена, - я не скажу ничего ужасного,  что
заставит тебя презирать меня.
   Она была умная, все понимала. Заодно она отчитала его.
   - Ты ведь человек беспощадный. Человеческих слабостей, ошибок, минутной
запальчивости ты не прощаешь, Тебе стоило бы поучиться у нашего папы,  как
относиться к людям. Талантливый человек - добрый человек.  Это  бездарный,
Как правило, злой и непримиримый.
   - Все правильно. Чего ты кричишь? - спросил Алексей.
   - Я вдруг  увидела,  что  у  тебя  измученное  лицо,  что  ты  какой-то
одинокий. И мне стало жалко тебя. Как у тебя дела там?
   "Там" относилось к Вале.
   - Хорошо.
   Валя всегда держала себя безупречно. Была нежной  и  предупредительной.
Даже слишком. Слишком часто звонила, слишком внимательно  слушала,  ничего
не забывала. Она заботилась о  нем  как  о  больном  и  предупреждала  его
желания с точностью и умелостью образцовой секретарши. Казалось,  что  она
лучше, чем он сам, знает, что ему надо. Лучше, чем он сам,  понимает,  что
он любит. Каталитическому крекингу она отдавала должное. Слабости прощала,
дурных привычек не замечала. У нее был  спокойный,  веселый  нрав.  Только
изредка она устраивала скандалы с криком и слезами по ничтожному поводу...
   - Хорошо? - переспросила сестра задумчиво. - В  конце  концов,  это  от
тебя зависит.
   - И я так думаю.
   - Ты не можешь себе представить, как я соскучилась в этой  Германии.  Я
там часто мечтала: ты в институте, занимаешься наукой, женился не на Вале,
я работаю в больнице Склифосовского. Мама перестала курить, папе больше не
грозят неприятности на работе. Тетя Надя ходит на дневные сеансы  в  кино,
не пересказывает содержания картин и не говорит  о  болезнях.  В  квартире
сделали ремонт, у всех есть зимние пальто. И мы все вместе, живая-здоровая
наша семья. И я в Москве. Я пешком хожу,  потому  что  по  Москве  страшно
соскучилась. Плохо жить на чужбине.
   Алексей пожал локоть сестры. Они могли забывать друг о  друге,  но  они
были близкие друзья.
   - Алеша, ты надень на защиту костюм, который я  тебе  привезла.  Будешь
стоять на кафедре красивый на  фоне  своих  таблиц  и  стеклянных  трубок.
Только не  откашливайся,  и  не  говори  "вот",  и  не  трогай  все  время
подбородок. Брюки не коротки?
   - Когда-нибудь я тебя отблагодарю по-царски, - пообещал Алексей. -  Эти
старые хрычи в Ученом совете не любят диссертантов в рваных штанах.  После
защиты отосплюсь, и мы заживем так, как ты мечтала в Германии.
   Алексей  похудел,  глаза  ввалились:  работал  последнее  время   очень
напряженно. Да и работал ли он когда-нибудь в своей жизни иначе?
   - А в Европе, - с  грустью  сказала  Лена,  -  люди  относятся  к  себе
по-другому. Едят в определенные часы и каждый день гуляют.
   Через месяц Алексей защитил диссертацию, но  получил  назначение  не  в
научно-исследовательский   институт,    а    на    строительство    нового
нефтеперерабатывающего завода директором, откуда теперь и был снят.


   Человек редко вспоминает пережитое: некогда задумываться, надо спешить.
Но если жизнь ударила, приходится остановиться, подумать, надо сообразить,
где ошибка. Сколько Алексей ни ломал голову, обвинить себя  ни  в  чем  не
мог. Он не хотел быть директором, ему  сказали:  ты  член  партии,  бывший
главный инженер, кандидат наук, чем ты не директор? Ты директор. И он стал
директором и работал на совесть. Он не обеспечил  "сроки  ввода  завода  в
эксплуатацию", зато он обеспечил  другое.  Правда,  результаты  его  труда
станут видны позднее, потому что он  работал  на  будущее  завода,  а  это
кропотливо, долго, незаметно. Крекинги, построенные Алексеем, будут давать
то, что, по его убеждению, они и должны давать.
   "И это  будет  неплохая  производительность,  -  сказал  себе  Алексей,
закуривая. Он ходил по тротуару возле станции метро и раздумывал  о  своей
жизни. - А что меня сняли - это ничего,  это,  может  быть,  и  правильно,
директор я был плохой. Теперь  я  буду  научным  сотрудником  института  и
займусь реконструкцией старых крекингов, раз уж  мне  не  придется  больше
строить  новые.  Существующие  крекинги  в  стране  должны  давать  больше
бензина".
   Алексей ждал Тасю. И волновался.
   "Она будет моей женой", - подумал Алексей, увидев, как  Тася  вышла  из
метро и стала искать его в толпе. Она поднимала голову,  потому  что  была
маленькая, а тот, кого она искала, был высоким. Она была в  том  же  сером
костюме и черном свитере, как и на вокзале, только светлые волосы повязаны
розовым прозрачным платочком, а через руку переброшен плащ.
   - Здравствуйте! Я не опоздала? - спросила Тася.
   - Нет, -  улыбнулся  Алексей,  взял  Тасю  под  руку,  и  они  пошли  к
электричке, которая должна была привезти их на подмосковный крекинг-завод.
   Тасе нужно было туда по делам. Алексей вызвался  ее  сопровождать.  Шел
второй день пребывания Алексея в Москве.



4

   - Вы не сердитесь, что я вас вытащила на завод? - спросила Тася,  когда
они сели в электричку.
   Алексей пожал плечами - ему было совершенно  безразлично,  куда  ехать,
ему надо было быть рядом с нею, видеть ее.
   - Вы очень молчаливы, зря слов не тратите, - рассмеялась Тася.  -  Хочу
вас предупредить, что там, по дороге к заводу, пылища  страшная.  Странное
дело - как нефть, так пыль и ветер. Хоть и под Москвой, а все равно.
   Она разговаривала свободно и держалась свободно.  В  ней  чувствовалась
энергия. И голос негромкий, но энергичный. Алексею нравилось слушать,  как
она говорит.
   - Мне все кажется, Алексей  Кондратьевич,  что  времени  не  хватит,  -
засмеялась она опять. - Что я опаздываю, не добегу. Знаете такое чувство?
   Она  подняла  на  Алексея  зеленоватые  глаза,  чуть  припухшие,   чуть
оттянутые к вискам,  и  Алексей  прикоснулся  к  ним  губами.  Сердце  его
колотилось. Тася отодвинулась и притихла. Алексей взмолился:
   - Я нечаянно, Тасенька, я больше не буду,  не  отодвигайтесь  от  меня.
Честное слово, каждый поступил бы точно так же на моем месте.
   Тася улыбнулась и приложила левую, незабинтованную, руку к щеке.
   - Как рука? - спросил Алексей.
   - Пустяки, пройдет. Даже следа не будет. Сойдет,  как  загар.  Это  все
химики знают.
   - Фенол, чтобы его черт побрал, - пробурчал Алексей. - Счастье,  что  в
лицо не попало.
   Не так давно Тася была на заводе Алексея  в  командировке.  Там  они  и
познакомились. Она работала в селективном цехе и получила  страшный  ожог,
когда на колонне, заполненной жидким горячим фенолом, отвалился  краник  и
она зажала это место рукой. Она кричала: "Откачивайте!" - и  не  отпускала
руку. Алексей не видел ее тогда, ему рассказали, "доложили", и  сейчас  он
представил себе ее маленькую фигурку на фоне гигантской колонны, где течет
расплавленный фенол.
   Женщины  должны  иметь   другие   профессии.   Пусть   будут   врачами,
учительницами,  медицинскими  сестрами,  чертежницами,  пианистками.  А  в
цехах, среди огня, газа и нефти, останутся крепкие, здоровые мужчины.
   - Если бы я отпустила руку, - сказала Тася, - я бы потом  себе  никогда
не простила. В ту  минуту  я  ничего  не  думала,  конечно,  только  чтобы
откачали скорее и перекрыли.
   Поезд подходил к станции.
   Тася вытащила из кармана расческу и протянула Алексею. Он  причесал  ее
мягкие волосы - сама она не могла - и, отодвинувшись, полюбовался  розовым
лицом Таси, ее зеленоватыми глазами, узкими бровями, почти смыкавшимися на
переносье. Странное лицо, прекрасное, необычное.
   - Прическа великолепная. С вас три рубля, - сказал он.
   - У меня есть идея. Все зависит от того, как мы управимся на заводе,  -
сообщила Тася.
   Алексей подавил улыбку - о заводе она говорила с  большой  важностью  и
часто произносила само слово "завод".
   - Пока я буду занята в лаборатории, вам, может  быть,  будет  интересно
посмотреть  работы  по  автоматике.  Это  стоит  посмотреть.  Я  могу  вас
познакомить с товарищами, которые этим занимаются, - говорила Тася.
   Это было смешно, "товарищи", с которыми она могла познакомить  Алексея,
наверняка были его приятели или знакомые.
   - Сейчас я вам устрою пропуск, - сказала  Тася,  когда  они  подошли  к
проходной.
   Она взяла телефонную трубку, намереваясь кому-то звонить.
   -  Не  беспокойтесь.  -  Алексей  попросил  вахтера  соединить  его   с
директором и сразу пожалел,  что  позвонил.  Тасе  хотелось  показать  ему
завод, и пусть бы она поводила его. Он все испортил, идиот.
   Тася  имела  временный  пропуск,  Алексею,  по  приказанию   директора,
выписали разовый.
   Когда вошли на завод, Тася сказала:
   - А я хотела  вам  покровительствовать.  Вы,  наверное,  считаете  меня
нахалкой.
   Алексей смотрел  на  нее,  только  на  нее,  но  непроизвольно  отмечал
изменения вдоль дороги, новый  путепровод,  шлагбаум,  выставочный  стенд,
которого не было раньше, вдали новую градирню.
   Тася шла так, как  будто  идти  по  пыльноватой  дороге  было  для  нее
удовольствием.
   - Дело в том, что вы не похожи на начальника, вы похожи на  моряка,  на
капитана  рыболовной  шхуны...  -  сказала  Тася,  -  на  путешественника,
исследователя Центральной Африки, на охотника.
   - Для этого нужна борода.
   - Необязательно.
   - Как хорошо, что у вас голова набита бреднями.
   - Набита, - согласилась она весело.
   Навстречу ехал черный "ЗИЛ". Машина остановилась, из нее вышел толстый,
высокий человек.
   - Вот это начальник, - шепнула Тася. - Это я понимаю.
   Это был директор завода, он торопился в горком, но хотел пожать Алексею
руку. Пробасил: "Вечерком домой мне позвони, обменяемся", сел в  машину  и
уже из машины, показав глазами на Тасю, спросил:
   - А это?
   - Сотрудница, - ответил Алексей.
   - Ну давай, давай, действуй! - Директор подмигнул,  машина  отъехала  и
опять остановилась. - Ты там подскажи Петруничеву, чтобы он тебя по заводу
поводил! - крикнул директор. -  Пускай  кое-что  новенькое  тебе  покажет!
Кое-что есть.
   Алексей догнал Тасю и сразу увидел, что она огорчилась.
   - Что? - спросил он. - Тася...
   - Не знаю, почему мне взбрело в голову, что вы не знаете  подмосковного
завода и вам будет интересно его  посмотреть,  и  я  думала,  что  недолго
задержусь в лаборатории и мы пойдем погуляем в лесу. Здесь,  за  поселком,
лесок есть хороший.
   - А мы и пойдем. Я ради вас поехал, не ради завода.
   - Теперь я вижу, что  вам  нелегко  будет  вырваться  отсюда...  -  Она
махнула маленькой рукой в черной перчатке.
   - Ради вас, Тася, я  вырвусь  откуда  угодно.  Имейте  это  в  виду,  -
серьезно сказал Алексей.
   Тася покраснела.
   - Вы меня опять не поняли. Я не претендую н