ны видеть, что он  влюблен.  Недаром  девушка,  передавая  ему
бланки, всякий раз  посмеивается.  Лидия  Сергеевна  спросила  как-то:  "А
свадьба когда?"
   Люди  располагают  на  редкость  малым  запасом  слов.  Вот  "свадьба",
"невеста"...
   Он писал Тасе: "...Ты моя невеста, моя любовь, мое все на  этом  свете.
Завидую сейчас только поэтам, они могут писать стихи. А я  не  могу  найти
слов, чтобы выразить тебе..."
   Приехать Тася не могла. Он понимал, что торопит Тасю, и не  мог  иначе.
Надо было научиться ждать. Ей  надо  было  "проверить  одну  вещь".  Но  у
него-то все было проверено. Иногда Алексею казалось, что на улице он видит
ее. Сердце начинало колотиться. Потом он называл себя  идиотом,  ведь  она
была в Москве, вчера разговаривал с нею по телефону. Сегодня  опять  будет
говорить с нею, услышит, как она дышит у  трубки,  смеется.  Господи,  как
приятно быть идиотом!
   И вот она сказала: "Между прочим, завтра  вечером  я  выезжаю  к  тебе,
вагон номер семь". - "Так не  шутят,  -  сказал  Алексей.  -  Неужели  это
правда?" - "Правда! - смеялась Тася на другом конце провода. - Я не  шучу.
Почему ты молчишь?"
   Он молчал, замер у трубки. Ведь не мог он сказать  ей,  что  уезжает  в
Куйбышев вечером того дня, когда она приезжает. Это было невозможно!
   -  Я  рад,  счастлив.  Благодарен  тебе,  -  глухо  сказал  Алексей,  -
безгранично благодарен. Не знаю, как дождаться.
   Она  решилась  приехать.  Любит.  Алексей  был  потрясен.  Он  не   мог
оставаться в гостинице, вышел на улицу.
   "Надо прийти в себя, успокоиться". Он шел, пока не обнаружил, что город
кончился и начался пустырь.
   - Ну и  прекрасно,  -  сказал  Алексей  и  пошел  дальше,  проверив  по
карманам, есть ли у него спички и папиросы.
   До этого дня он еще сомневался, не был уверен в ее  отношении  к  нему.
Даже его отъезд в Куйбышев переставал казаться такой катастрофой.  Алексей
знал, что сумеет вернуться очень быстро. Тася все-таки решила приехать,  -
значит, она любит его. Остальное неважно.
   Он забрел далеко и увидел небольшое озеро.
   Он разделся и прыгнул в воду,  выплыл  на  середину  и  лег  на  спину.
"Просто пруд, - думал Алексей, - озером его не назовешь. Слишком важно для
такой лужи". Нарвал лилий и вылез из воды.
   Одевался и думал о  том,  как  поставит  лилии  в  воду  и  послезавтра
расскажет Тасе, что нарвал их, обалдев от счастья.
   Он пошел назад и потащил охапку  мокрых,  грязных  лилий  со  стеблями,
которые волочились по земле. Через некоторое время он посмотрел на  них  и
изумился: цветы были серые, жалкие, пахли тиной.
   "Ну их!" - решил  Алексей  и  отдал  лилии  босой  и  совершенно  голой
маленькой девочке, у которой на шее болтался на  веревке  ключ.  "Чудесная
девочка", - подумал Алексей, оглянувшись. Девочка смотрела ему вслед.
   "А Тасе я куплю розы".


   Тася приезжала в воскресенье.
   Казаков достал машину, и они поехали на вокзал.
   Машина,  мягко  пружиня,  ехала  по  главной  улице,  шелковые  голубые
занавески  давали  голубую  тень.  Машина  изнутри  была   обита   голубым
шелковистым плюшем. Это был "ЗИЛ" директора завода.
   Алексей удивился, когда увидел, что за машину взял  Казаков  у  "одного
знакомого".
   - Какого черта?.. - начал  Алексей,  когда  Казаков  открыл  перед  ним
дверцу серебристо-серого "ЗИЛа".
   Казаков дернул Алексея за рукав и глазами показал  на  шофера.  Алексей
знал директорского шофера, раза два видел его на черном кожаном  диване  в
приемной. Это был разбитной,  красивый,  кудрявый  парень.  На  диване,  в
компании других таких же разбитных шоферов, он громко  обсуждал  заводские
дела, международные проблемы и переругивался с секретаршей. Алексей, пожав
плечами, сел на голубое прохладное  сиденье.  Он  мог  встретить  Тасю  на
такси.
   Пахло цветами - Алексей купил розы, красные и белые, большой букет.
   Казаков понюхал розы и задумчиво сказал:
   - Цветы. Начинается твоя новая жизнь. Счастливый! Завидую!
   - Только слишком голубые сиденья для моего зада, - сказал Алексей.
   Казаков расхохотался.
   Шофер обернулся и показал:
   - Здесь строится наш больничный городок, больница уже  готова,  видите?
Говорят, в Москве еще такой нет, по последнему слову науки и техники.
   "Она стоит в вагоне у окна, смотрит, -  думал  Алексей,  и  сердце  его
колотилось и замирало. - Неужели она сейчас будет здесь?"
   - Там умирать не будут, - сказал Казаков, нюхая розы.
   - Вы не смейтесь, Петр Петрович, говорят, очень  хорошие  аппараты  там
есть. Надо будет полечиться.
   - Чего ты лечить собираешься, больной? -  грубовато-покровительственным
тоном,  каким  разговаривают  подчиненные  с  шоферами  и   детьми   своих
начальников, спросил Казаков.
   Мелькают краны, фундаменты и стены с квадратиками окон.
   -  Вот  вы  смеетесь,  Петр  Петрович,  а  у  меня  печень  больная,  -
продолжался разговор.
   - Много водки пьешь, - отвечал Казаков, посмеиваясь.
   - Интересно, когда я пью? Я с утра до  ночи  за  баранкой,  теперь  еще
рыбалка у нас, так что и ночью работаешь. Когда пить?..
   - Бедняга!
   Мимо пронеслись две легковые машины с надписью крупными белыми буквами:
"Консультанты".
   - Что они консультируют? -  спросил  Алексей.  -  Что  за  консультанты
такие?
   Казаков и шофер не знали.
   Сейчас он увидит Тасю, услышит ее голос.
   - А что? - сказал Казаков. - Разве плохо было бы,  если  бы  по  городу
разъезжали консультанты и давали бы консультации по всем  вопросам  жизни?
Спокойные седые люди, которые бы все знали, мгновенно бы соображали...
   - Неплохо, - громко засмеялся шофер, - очень даже неплохо.
   - Чтобы мы уж совершенно прекратили сами думать, - сказал Алексей, -  и
стали бы полными идиотами.
   Сказал и удивился: "О чем это я? А не все ли равно, о  чем!  Еще  сорок
минут осталось. Еще тридцать девять".
   Машина ехала теперь по узким, кривым, мощенным булыжником улицам,  мимо
деревянных одноэтажных домиков с окнами, сплошь заставленными  розовыми  и
алыми цветами с густой темно-зеленой  листвой,  мимо  скамеек,  заборов  и
старых, косо растущих деревьев. Это  был  маленький  старинный  деревянный
городок, который срастался с тем, новым, каменным. Но пока еще он был  сам
по себе и носил свое собственное название.
   Мелькали голубые ларьки с пивом, вывески  на  домах:  "Парикмахерская",
"Фотография", "Починка часов",  "Окраска  обуви"  и,  наконец,  коротко  -
"Мастир".
   - Сердце пишется через "д", - сказал Казаков.
   - Что это значит? - осведомился Алексей.
   - Когда я учился в девятом классе,  я  написал  учительнице  дарвинизма
записку с объяснением в любви. Писал долго и вложил  в  записку  все  свое
сердце, не вдаваясь в подробности,  как  оно  пишется.  Написал  "сертце",
очень волновался. А она громко прочитала фразу и сказала: "Сердце  пишется
через "д". Мне казалось, что все поняли, кто писал и вообще все. Это была,
конечно, страшная подлость с ее стороны.
   Шофер засмеялся.
   - Не гони, не гони, - сказал Казаков.
   - Дело под горку, катится само.
   - Гони, - попросил Алексей.


   Тася вышла из вагона и  остановилась.  В  светлом  плащике,  в  розовой
косынке, она стояла у вагона и  улыбалась.  Увидев  Алексея,  она  бросила
чемодан и сумку и, раскинув руки, подбежала к нему.
   - Я не верила, что еду. Ехала и все время не верила, - смеясь, говорила
она, поднимая к Алексею свое изменившееся, очень яркое лицо.
   Он крепко обнял ее, прижал к себе.
   - Что в тебе изменилось? - спросил Алексей. - Девочка моя  ненаглядная.
Ты еще красивее стала.
   - Да, правильно, - засмеялась Тася. Она загорела,  и  ее  продолговатые
зеленые глаза особенно выделялись на потемневшем румяном  лице,  а  волосы
были почти белыми.
   - Петя! - окликнул Алексей приятеля и познакомил его с Тасей.
   - Это замечательно, что вы приехали. Посмотрите наш  завод,  вам  будет
интересно. Будем ездить на рыбалку, варить уху. Любите?  -  Улыбаясь  всем
широким лицом с угольными бровями, Казаков крепко пожимал руку Таси.
   - Очень, - отвечала Тася, - очень люблю. Рыбу удить, плавать, на  лодке
кататься и грести люблю.
   "Все врет, - радовался Алексей, - сама говорила, что грести не умеет".
   У витрины  привокзальной  парикмахерской  Тася  задержалась.  Там  были
выставлены модели причесок. Она прочитала вслух: "Любительская.  Фантазия.
Демократическая. Юность мира".
   - Вот такую я себе сделаю, - показала она. - Юность мира.
   Потом она увидела уличные весы, и все трое взвесились.
   Алексей взял Тасю под руку.
   - Еще весы, - сказала она  весело.  -  Тщательный  контроль  над  весом
приезжающих граждан.
   - Прошу вас! - Казаков открыл дверцу машины.
   Тася села, поздоровалась с  водителем,  улыбнулась.  Она  сидела  очень
прямо и свободно. Так же села бы она в телегу, в кузов грузовика,  так  же
бы улыбнулась и поехала.
   На сиденье лежал букет роз. Тася прижала цветы к лицу.
   - Розы, - сказала она. - Какие хорошие.
   Шофер несколько раз с любопытством оглянулся на нее.
   - Это баня, а не машина, - как бы извиняясь, сказал шофер, обращаясь  к
Тасе и показывая на дизельный грузовик, который в клубах черного  вонючего
дыма поднимался в гору и не давал себя обогнать.
   - То, что вы видите, еще не город, эти домики к нам отношения не имеют.
Наш город новый, красивый, - объяснял Казаков. - Вам понравится.
   - Я иногда думаю, - сказала Тася, - а что, если  бы  я  родилась  не  в
Москве, а в таком вон домике, за вон той геранью...
   - Может быть, там родился маршал авиации, - сказал Алексей.
   - Возможно. А если не маршал, а если  жить  так  всю  жизнь,  за  этими
окнами, жить и жить? И ничего больше не знать? И здесь состариться  и  уже
быть старушкой? В железных очках.
   Шофер обернулся.
   - Там городской парк, на обрыве. Хотите посмотреть?
   Для шофера Тася была женщиной  из  Москвы,  которую  директор  приказал
встретить на своей машине. Он не знал, что Казаков попросил эту машину для
Алексея и Терехов дал как любезный хозяин уважаемому гостю.
   - Если вы не устали, - добавил шофер.
   - Пожалуй, сейчас не стоит, - небрежно ответила Тася,  и  шофер  решил,
что она, наверное, жена или дочь какого-нибудь московского начальства.
   - Тогда прямо в гостиницу? - вопросительно сказал Казаков.
   - Везите куда хотите! - засмеялась Тася. - Я привыкла слушаться.  Здесь
очень хорошо. Мне даже кажется, что я приехала в рай.
   Алексей  улыбнулся.  Его  неправильное  лицо   с   большим,   отчетливо
шишковатым лбом и далеко  расставленными  карими  глазами  делалось  очень
привлекательным, когда он улыбался.
   И Тася тихо сказала ему:
   - Улыбайся почаще.
   - Теперь я буду улыбаться всегда, - ответил он.
   - Справа аэродром, - доложил шофер, - а  слева  строится  телевизионный
центр.
   На шоссе было много  велосипедистов,  тарахтели  мотоциклы,  с  бешеной
скоростью и гудением проносились такси.
   - У-у, бандиты таксомоторщики, - сказал шофер, -  гоняют  как  шальные.
Хулиганье. А звуковые сигналы у нас не запрещены, не то что в Москве.
   - Не думайте, что я приехала как турист: у меня командировка на  завод,
- сказала Тася. - Прошу уважать мои научные интересы. Довольно трудно было
убедить мое руководство,  что  мне  требуется  именно  этот  завод,  а  не
какой-нибудь  другой,  поближе  от  Москвы.  Но  аспирантура   это   такое
благородное, такое гуманное заведение, там так  идут  навстречу  интересам
людей. Меня шеф спросил, нет ли здесь личных мотивов. Я не стала отрицать,
но заметила, что это только поможет  делу,  в  принципе.  Мой  шеф  всегда
говорит или "Не смею сомневаться" или "Позволю себе усомниться", я уже  не
помню, что он мне сказал, кажется, "позволил усомниться", это значения  не
имеет.
   Каждое ее веселое слово добивало Алексея. Он еще надеялся, что уговорит
ее поехать вместе с ним в Куйбышев, а теперь и это оказалось невозможным.
   -  Шеф  меня  спрашивает,  а  что  диссертация?  Будет  в  срок  или  с
опозданием? Я говорю, с опозданием. Неприятно, но по крайней мере  честно,
- смеялась Тася. - Что ты помрачнел? Тебе не нравится, что я болтаю? Может
быть, ты не любишь, когда болтают, тогда имей в виду, что  я  очень  много
болтаю.
   Она волновалась, была возбуждена, щеки у  нее  горели.  Казаков  двигал
мохнатыми смоляными бровями, смеялся и исподтишка разглядывал Тасю.
   Говорил Алексей почти с трудом.
   - Я как раз очень люблю, когда болтают.
   Скорее бы ушел Казаков,  скорее  сказать  ей,  что  он  должен  сегодня
уехать, не таить в себе эту подлость.
   В гостинице Клавдия Ивановна приветливо встретила Тасю.
   -  С  приездом.  Вот  ваша  комната.  Садитесь  кушать.   Я   окрошечку
приготовила. Луку много-много накрошила. Хотя, знаете, сейчас  уже  лук  в
дудку пошел, желтизна  появилась  и  грубый  он  стал.  Но  зато  огурчики
парниковые я достала. Покушайте, садитесь.
   Клавдия Ивановна хлопотала, у нее вздрагивало лицо от желания  угостить
вкусной окрошкой, удивить своей стряпней.
   Тася подходила к  окнам,  выходила  на  балкон,  смотрела  на  улицу  и
восхищалась  -  необыкновенной  гостиницей,  тополями  под  окнами,   даже
химическим запахом, вдруг нахлынувшим с заводов из-за сильного ветра.
   - Улица новая, - говорила она, - и Хома, и деревья, все здесь абсолютно
новое.
   Казаков поел окрошки и ушел.
   - Ты не ждал, что я приеду? - спросила  Тася.  -  До  последней  минуты
сомневалась, правильно я поступаю или нет. Потом в поезде я рассудила так:
ты работаешь и я буду работать. Мешать не буду. Я не из тех, кто мешает. Я
из тех... - она засмеялась, - ну ты сам  увидишь,  зачем  я  буду  хвалить
себя.
   Поймет  ли  она?  Должна  понять.  Отложить  отъезд  он  не  мог,   уже
действовали железные сроки. Впереди у них жизнь, и это пустяки. Потом  ему
будет стыдно перед Тасей за свое недоверие к ней.
   - Сегодня вечером я уезжаю в Куйбышев, - выговорил Алексей.
   - Как в Куйбышев? - спросила Тася с недоверчивой  улыбкой.  -  Что  это
значит? А как же я?
   - Не добивай меня такими словами, умоляю тебя. Срочная командировка.  Я
очень быстро вернусь. Я и так проклинаю все на свете.
   - Почему же ты раньше не сказал? - голос Таси оставался растерянным.
   - Я боялся. Тогда бы ты не приехала.
   - Нет, почему же.
   - Прости меня. Я очень быстро вернусь. Можешь мне поверить.
   Она молчала.
   - Казаков - мой старый друг, он тебя развлечет,  все  тебе  покажет.  Я
буду звонить каждый день.
   Он попытался шутить:
   -  Ты  уже  знаешь,  как  я  хорошо  умею  пользоваться   междугородным
телефоном. У нас век телефона.
   Тася молчала.
   Бросить все, не поехать, остаться с нею? Что делать?
   - Скоро ты будешь меня встречать, - сказал Алексей. - Улыбнись.



14

   Тася осталась одна. Она  решила  много  работать,  это  было  верное  и
единственное средство от  грусти,  от  плохого  настроения  и  той  обиды,
которую вызвал у нее отъезд Алексея.
   Она была особенно подтянута в эти дни, трудолюбива  и  вела  тщательные
записи в лаборатории.
   Она была в цехе каталитического крекинга,  в  операторной,  и  смотрела
вахтенный журнал, когда распахнулась дверь и вошла группа людей.
   Дежурный вскочил и выпрямился по стойке "смирно".
   "Я генерал", - говорило лицо и фигура того, кто вошел первым.
   - Ну, как дела, все в порядке? - Голос  был  доброжелательный,  красиво
рокочущий...
   Тася поняла, что это обход директора. Директора сопровождала свита.
   Веселые изломанные брови на смуглом лице директора дрогнули,  когда  он
увидел Тасю.
   - Терехов, - представился он и пожал Тасе руку. - Приятно,  что  у  нас
гости.
   Все засмеялись, как будто сказано было что-то очень остроумное.
   Директор наклонился к  Казакову,  который  вышел  с  ним,  и  о  чем-то
негромко  его  спросил.  Тася  почувствовала,  что  спросил   о   ней,   и
нахмурилась. Казаков произнес имя Алексея.
   Терехов посмотрел в окно.
   -  Солнышко  сегодня.  Погода  шепчет:  бери  расчет.   Так,   кажется,
говорится.
   Восточный бог шутил.
   Собственно, директору в цехе больше делать было  нечего.  Спросив,  как
дела и все ли в порядке, он  сделал  все,  что  от  него  требовалось,  он
_появился_. Услышав, что все  в  порядке,  установка  на  режиме,  он  мог
повернуться  и  шествовать  дальше.  Но  он  не  уходил.   Постоял   перед
аппаратами,  полистал  вахтенный  журнал.  Задал  еще   несколько   пустых
вопросов.
   Казаков,  увидев,  что  бег  на  месте  продолжается,  выскользнул   из
операторной.
   Тася чувствовала себя почему-то неловко, и, как всегда в таких случаях,
у нее сделалось надменное и недовольное лицо.
   - А вот я говорю, Андрей Николаевич, -  сказал  Рыжов,  -  стало  быть,
ихний "Лумус", американский, с одной стороны, лучше, а с  другой  -  хуже.
Они более правильно используют  отходящее  тепло.  Однако  если  установка
выходит из строя, то лихорадит весь завод.
   Директор  не  поддержал  излюбленной  темы   начальника   цеха   насчет
американцев. Рыжов замолчал, в глазах у него застыла  мука,  ему  хотелось
только одного - чтобы директор поскорее убрался с установки.
   - Американцы американцами, -  сказал  Терехов,  -  а  ты  мне  зубы  не
заговаривай. Я еще не видел, как ты деревья побелил,  как  грязь  убрал  и
вообще как ты марафет навел.
   - Скамейкина ко мне! - простонал в пространство начальник цеха.
   Все стояли и ждали. Директор  почесал  затылок,  улыбнулся  бесшабашной
улыбкой - не восточный бог,  а  простой  деревенский  парень  -  и  сказал
громко, обращаясь к Тасе:
   - А наверху вы были, завод с высоты видели? Идемте, покажу.
   И посмотрел на часы, чтобы подчеркнуть присутствующим, что время у него
золотое, государственное, но есть  законы  гостеприимства  и  они  превыше
всего. И пусть все у него учатся, каким надо быть радушным хозяином.
   Тася хотела отказаться, но почему-то не смогла сказать "я не хочу"  или
"я не пойду". Это было бы грубо и невежливо, все бы удивились, если бы она
так сказала, а сейчас никто не удивился тому, что  директор  пригласил  ее
посмотреть  завод  с  этажерки  каталитического  крекинга.  Наверно,   его
любезность объясняется тем, что они знакомы с Алексеем, может быть -  даже
друзья.
   - Пропустим даму вперед, - сказал Терехов. - А потом я твои деревья все
равно посмотрю, - пригрозил он Рыжову. Пусть ученики не надеются - учитель
не забыл, что он на дом задавал.
   - Я не Потемкин, - пробурчал Рыжов и вместе со  всеми  пошел  вслед  за
директором.
   Тася оборачивалась, искала глазами  Казакова,  но  его  нигде  не  было
видно.
   - Вы что-нибудь ищете? - спросил Терехов барским тоном: мол, я  прикажу
- и вам найдут.
   - Ничего, - резко ответила Тася.
   - Сейчас я вам печь покажу,  -  сказал  Терехов,  останавливаясь  возле
печи, которая была похожа на железный домик без окон.
   Терехов обернул руку  белоснежным  носовым  платком,  открыл  смотровое
окошечко, полюбовался яркими языками пламени сам, пропустил вперед Тасю  и
предупредил:
   - Осторожнее.
   - Страшный огонь, - сказала она, чтобы что-нибудь сказать.
   Терехов посмотрел на нее с улыбкой.
   - Страшный? Вам страшно?
   Она промолчала. В сказанном был скрытый смысл. Это было неприятно.
   Свита несколько поредела, потому что  как  ни  приятно  разгуливать  по
заводу в компании с директором, а надо работать.
   - Осторожней, не запачкайтесь, - сказал Терехов.  -  В  таком  нарядном
светлом платье могут здесь ходить только гости.
   Сам он был в светло-кремовом костюме, в шелковой рубашке и  в  серых  с
дырочками туфлях.
   - А вы? - сказала Тася.
   - Я директор.
   Когда подошли к крекингу, поднялась суматоха, связанная с тем, что один
лифт не работал, а второй, грузовой, был  страшно  грязный  и  тоже  ходил
плохо, останавливался и ходил не до того этажа, до какого  требовалось,  и
лампочка в нем не горела. Словом, как всякий лифт, он доставлял  множество
неприя