едавно он готов был пустить реконструкцию под откос, а  сейчас  он
возглавлял успех, он создавал его для завода, для себя и...  для  инженера
Изотова.
   Договорились о  докладе  Алексея  в  нефтяном  институте,  о  заседании
научного общества, о выступлении на общем собрании.
   Алексей настоял на премировании работников цеха.
   Казаков молчал, он знал, что директор большой мастер устраивать  помпу,
производить шум. Своего не упустит.
   - Реализуем успех,  -  провозгласил  Терехов,  прощаясь.  Он  поздравил
Алексея.
   - Вот в чем разница между вами, - сказал  Алексею  Казаков,  когда  они
вышли из кабинета, - ты создаешь успех, а он его реализует. Он  даже  тебя
заставил выступать глашатаем своих достижений.
   - Да? Ты так думаешь? - усмехнулся Алексей и жадно затянулся папиросой.
Он выполнил долг перед товарищами и держался до  конца.  Но  что  Терехов,
идиот, что ли: неужели он думал, что рукопожатием они  поставят  точку  на
всем, не только на реконструкции? Пусть благодарит  бога,  что  у  Алексея
хватало выдержки и самообладания  на  всю  эту  историю.  Терехов  проявил
обыкновенный цинизм человека, привыкшего считать, что ему все  можно,  все
позволено. Неужели Тася любит его? Алексей ненавидел Терехова!..
   На кожаном диване в приемной, как всегда, развалились шоферы.
   - ...Генерал на Черное море - я за ним, генерал на Украину - я за  ним,
генерал на Карелию - я за ним...
   - Потише нельзя? - сказала секретарша шоферам.
   Казаков, сделав Алексею знак, чтобы он задержался,  припал  к  телефону
своим грузным телом и загудел в трубку:
   - Нужна крытая машина для катализатора. Крытая машина для  катализатора
-  это  культурная  работа.  Это  и  есть  твоя  автоматизация.   Что   ты
выгадываешь? Тонну катализатора ты наверняка иначе потеряешь, просыплешь и
угробишь.
   Закончив  темпераментный  инструктаж  по  телефону,  Казаков  медвежьей
походкой подошел к Алексею, обнял его за плечи и вышел с ним из  приемной,
провожаемый взглядами шоферов.
   - Послезавтра - суббота, вечером соберемся, отметим, - сказал Казаков.
   Алексей полез в пиджак, вынул  деньги  и  телеграмму.  Его  вызывали  в
Москву, в институт.
   - Завтра надо собраться, - сказал он, - послезавтра я уезжаю. Я  потому
так спокойно слушал Терехова и соглашался на все эти выступления и  помпу,
что знал - послезавтра вечером меня уже здесь не будет. А завтра мы выпьем
за наш несчастный каталитический крекинг и за тех, кто с ним помучился.
   И Алексей сунул приятелю все деньги, которые у него были.
   - Из цеха всех позовем, кто участие принимал.
   - Дорогой, не учи меня, - ответил Казаков.



28

   Решили собраться в гостинице.
   Лидия Сергеевна обещала прийти помочь, распорядиться насчет вечера.
   Клавдия Ивановна подвела Алексея к окну.
   - Досточка хорошая здесь была, на ней сидели, в домино играли,  лавочка
такая. Кому-то помешала, унесли. Ну что ты скажешь!
   Раздался звонок, Клавдия Ивановна поспешила в прихожую. Хлопнула дверь.
Когда она вернулась в гостиную, ее совиные, нелепые глаза смотрели сурово.
Она молчала. Потом доверчиво посмотрела на Алексея и сказала:
   - Приходила моя сестра. Не прощаю ее.
   Клавдия Ивановна опять помолчала, словно сомневаясь, имеет ли она право
говорить о  таком  своем,  сокровенном  с  Алексеем,  приезжим  человеком,
столичным,  государственным,  какими   были   в   ее   представлении   все
командированные в этой гостинице.
   Алексей спросил:
   - А что она?
   - Уж такая худая, из плохих плохая. Скажите мне, Алексей  Кондратьевич,
почему так получилось? Может быть, из-за детства  нашего.  Как  мы  росли?
Мама болела, отец с горя гулял. Может быть, через это она такая стала?
   - Вы ведь не стали.
   - Нечего обо мне говорить. Я справедливость чувствую. С сил вон  тяжело
глядеть на детишек у такой матери, Алексей Кондратьевич. Детство никто  им
обратно не отдаст, уж вырастут без детства.  Самое  что  есть  у  человека
невинное и без забот - это детство. Вчера я проходила мимо  их  дома.  Они
что-то сидят, так унывно гудят на окошечке. Бурлят что-то.
   - Это вам, наверно, показалось, что они такие несчастные.
   - Не-е-ет, Алексей Кондратьевич, не  показалось  мне  ничего.  Ответьте
мне, почему ее в милицию не забирают, паразитку?
   Клавдия  Ивановна  постеснялась  продолжать,  сдержала  бранные  слова.
Только повторила:
   - Не прощаю ее.
   Алексей увидел из окна, что идет.  Лидия  Сергеевна.  Она  остановилась
перед подъездом и вымыла в луже ботики.  К  луже  сразу  подошли  еще  две
женщины и тоже стали мыть ботики.
   Клавдия Ивановна, взглянув на эту картину, похвалила:
   - Чистоплотные. Мы с детства детей к этому приучаем.


   К вечеру стол был накрыт, лежали приборы, накрахмаленные салфетки.
   Алексей сунулся на кухню, увидел там  Аню  Казакову;  она  махнула  ему
рукой, чтобы убирался.
   Он решил пойти на почту, позвонить в Москву. В своих  частых  разъездах
ему необходимо было знать, что дома все в порядке.
   Отца  дома  не  было,  а  мать  и  "скандалисты"  поздравляли  Алексея,
интересовались подробностями, что-то кричали веселое,  выхватывая  друг  у
друга телефонную трубку. Родной дом, где всегда радовались  преувеличенно,
а горе неумело скрывали.
   Когда Алексей вернулся в  гостиницу,  гости  почти  все  собрались,  за
исключением Терехова и Баженова. "Будем надеяться, что Терехов не приедет,
- думал Алексей. - У него хватит ума не являться сюда. Но будет жаль, если
не приедет Баженов".
   С праздничным видом слонялись по комнатам Митя в белой рубашке, в новом
костюме,  разморенный  ожиданием  Рыжов,  показывающий,  что  все-таки  он
начальник цеха, маленький тихий Кресс, который никогда никуда не ходил,  а
тут пришел.
   Малинин даже  сейчас  изредка  взглядывал  на  часы.  Это  была  хорошо
знакомая Алексею привычка ценить, жалеть время, которое проходит,  уходит,
которое преступно упускать, если хочешь  сделать  что-то.  Так  приходится
жить одержимым людям, вечно  спеша,  недосыпая,  недоедая,  теряя  дорогих
людей.
   Сели за стол, решив не ждать Терехова и Баженова.  Алексей  настоял  на
этом, был уверен, что Терехов не придет. Пусть реализует  успех,  как  ему
вздумается, но здесь он лишний. А Баженов если придет, то не обидится, что
сели без него.
   Выпили за тех, кто сейчас несет вахту в цехе, потом выпили за установку
и пили за нее весь вечер. Чтобы работала  на  нынешней  цифре,  чтобы  так
держать.
   Вначале  говорили  только  об  этом.  Вспомнили  и  ошибку  Алексея,  и
несчастные короба, и горы катализатора, и недоверие к реконструкции.
   Митя подошел к телефону, позвонил на завод, в операторную,  узнал,  как
обстоят дела. Цифра не спускалась, колебалась в  незначительных  пределах,
даже поднималась. Все закричали "ура!".
   "Радуемся, как будто не мы это  сделали",  -  подумал  Алексей  и  тоже
крикнул "ура!". И даже поднялся  со  своего  места,  подошел  к  Рыжову  и
поздравил  его.  Почему  именно  Рыжова?  Тот  особенно  сиял,  совершенно
позабыв, как недавно кряхтел: "Ох, реконструкция!"
   Пришли Терехов и Баженов после банкета.
   Терехов был слегка навеселе и держался  сверхпросто.  Все-таки  явился,
показал   демократичность,   поздравил   присутствующих,   на    мгновение
послышались начальнические нотки в голосе, но тут же исчезли - с бокалом в
мясистой сильной руке стоял, улыбался рубаха-парень.
   Зашел разговор о  пожарах.  Недавно  произошел  нелепый  и  трагический
случай. Человек вошел на стройке в  помещение,  где  было  темно,  чиркнул
спичкой и погиб от взрыва скопившихся газов.
   - Бывает, раз в жизни и аршин  стреляет,  -  сказал  Рыжов,  и  Алексей
вспомнил рассказы операторов о храбрости этого старого сгонщика.
   Старик Скамейкин, который уже слегка опьянел, - он был все  в  тех  же,
только начищенных, сапогах и в длинном широком пиджаке - сказал:
   - А как же, бывает, аршин стреляет.  -  И,  глядя  на  Рыжова  хитрыми,
веселыми стариковскими глазами, протянул  рюмку  чокнуться  с  ним.  Рыжов
важно чокнулся со Скамейкиным.
   Терехов подливал Лидии Сергеевне вино и смотрел на нее одобрительно.  А
Лидия Сергеевна краснела и краснела, потом поднялась со стула и, глядя  на
Терехова, ни с того ни с сего крикнула, как кричат на собраниях из рядов:
   - Барин! Генерал!
   Терехов засмеялся:
   - Лидия Сергеевна, дорогая!
   Лидия Сергеевна села с видом человека, исполнившего свой долг, ответила
спокойно:
   - Вы и есть барин, барин и генерал. Я должна была  вам  это  сказать  в
порядке критики.
   Терехов расхохотался. Все улыбались. Лидию Сергеевну на заводе  любили,
и то, что-она сказала директору, всем понравилось.
   - А что, - с вызовом сказала Лидия Сергеевна, - я  не  отрицаю,  Андрей
Николаевич директор хоть куда. Импозантная фигура во главе  завода  -  это
неплохо. Но чересчур важен. Не могли бы вы  обращаться  с  нами,  простыми
смертными, попроще? А то  мои  девочки  в  лаборатории  ваше  имя  шепотом
произносят. Неужели вам, коммунисту, лестно?
   - Разве я такой важный? - со смехом спросил Терехов.
   Лидия Сергеевна громко продолжала:
   - Вот  у  меня  в  Баку  директор  был,  сквернослов  ужасный.  Ругался
прямо-таки матом. Вообще был грубоватый человек, но добрый  и  простой.  У
нас на заводе все его любили. Мы каждое утро, как положено,  собирались  у
него на оперативках. Помню, однажды шла оперативка, а  меня  он  не  видел
из-за огромного фикуса, который стоял у него в кабинете. Решил, что женщин
на  оперативке  нет.  И  за  что-то  там  ругнулся,  да  как!  Я  сжалась,
притаилась, а когда выходили  из  кабинета,  он  меня  увидел.  Выбежал  к
секретарю, заорал: "Убрать эти цветы к чертовой матери!"
   Лидия Сергеевна оглядела стол, посмотрела, слушают ли ее. Ее слушали.
   - Между  прочим,  он  ругался,  а  это  не  задевало  и  не  оскорбляло
человеческого достоинства, - со значением  сказала  Лидия  Сергеевна.  Она
повернула к Терехову красивое лицо и улыбнулась. - Понятно?
   - Такая тонкая притча и такая тонкая критика... - Терехов развел руками
и сощурил глаза. - Тяжела ты, шапка Мономаха!
   - А что? - насмешливо спросила Лидия Сергеевна. - Правда,  хорошо,  что
нефтяную академию закрыли, а то меня за критику начальства теперь бы  туда
рекомендовали годика  на  два  поучиться.  Правда,  Виктор  Михайлович?  -
обратилась она к Баженову.
   Баженов ответил:
   - Что вы, Лидия Сергеевна! Я бы первый протестовал. Мы вас в  обиду  не
дадим.
   - У нас начальником лаборатории до меня был один товарищ, -  продолжала
Лидия Сергеевна, улыбаясь. - Была у него одна особенность - он  записывал,
что люди говорят. Каждый раз, когда я его ругала, он записывал в  записную
книжку. Записывал, как я его  на  оперативке  назвала,  что  про  него  на
партийном собрании сказала. Один раз я его назвала растяпой или  раззявой.
Он записал. А потом, помню, товарищ Баженов ему сказал: "Ты неспособный  и
ленивый, не можешь работать начальником лаборатории и можешь это  записать
в своих записках".
   - А я боялся, что  он  запишет  и  перечислит,  как  я  его  назвал,  -
засмеялся Казаков.
   Смеялся Кресс, переводил блестящие глаза с одного на другого, и на  его
лице было написано: "Какие вы все молодцы!"
   Алексей протянул к нему рюмку:
   - За вас!
   "Вот обида, - подумал Алексей, глядя на Кресса, - нет во мне восточного
этого умения произносить тосты. А уж он не знаю каких тостов  заслужил..."
Он обнял маленького инженера.
   Лидия Сергеевна крикнула:
   - Хочу выпить за человека, которого мы полюбили. За  нашего  заводского
Алексея Кондратьевича! За его талант!
   - Чтобы не уезжал в Москву, оставайтесь у нас, - сказал Малинин.
   - За товарища Изотова, - сказал своим грубым голосом Рыжов. - Он своего
добился. И нам неплохо. Жаль расставаться, от сердца говорю.
   Алексей был смущен и повторял:
   - Спасибо, друзья, спасибо. Я за вас!
   И ходил со всеми обнимался.
   - А мы за тебя! - кричал Казаков.
   - Товарищ Изотов для завода много сделал, -  сказал  Терехов,  полагая,
видимо, чти он должен это сказать, - выпьем за это.
   Он произнес этот тост, понимая хорошо, что Алексей уезжает и что больше
они,  бог  даст,  не  встретятся.  Для  Терехова  все   было   кончено   и
перечеркнуто. Завершена реконструкция. Требовался тост, и он его произнес.
   - Дорогие друзья, не умею говорить за столом, всегда об этом жалел.  За
дружбу не благодарят, сами знаете. То, что мы с вами сделали,  -  сделали.
Поэтому за вас выпьем.
   - А я вот еще что хочу сказать, - заговорил  Баженов,  -  вот  что.  Мы
сейчас с Андреем Николаевичем сюда с банкета пришли. Принимали  делегацию,
гостей из разных городов, за гостей тосты  поднимали.  А  здесь  мы  сидим
вроде бы у самих себя в гостях. Это наш праздник, и тосты за нас. И победа
это наша. И победа немалая. Выпьем за нее!
   - За самих себя как будто  и  неудобно  пить  да  уж  приходится.  Пей,
Скамейкин, - сказал Рыжов весело.
   - Я за тебя, Алексей Кондратьевич, тоже выпью, - продолжал  Баженов.  -
Мы с тобой давно  знакомы.  Хочу  пожелать  тебе:  не  сиди  в  Москве,  в
институте. Там тебе простору мало. Ты не кабинетный человек,  тебе  пошире
поле деятельности надо. Бери себе опять завод хороший...
   - А на самом деле, Леша, что ты дальше делать  собираешься?  -  спросил
Казаков. - Какие планы у тебя?
   - Да предлагают мне главным инженером на хороший завод...
   - Так чего ты думаешь?
   - Я не думаю, я отказался.
   - Значит, не хочешь свой кабинет иметь? Значит, опять в чужой  приемной
сидеть будешь на диване с шоферами и ждать?
   - Опять буду, - весело ответил Алексей.
   Терехов  сдержанно  попрощался  и  ушел.  Он  был  здесь  лишний,   его
подчиненные подчеркнуто чествовали инженера Изотова. Что-то он проиграл-во
всей этой истории с Изотовым, он чувствовал, но что  -  не  понимал  и  не
хотел понимать. Он был из тех людей, которые отметают неприятное.
   Казаков, его старый приятель, перестал с ним встречаться вне  завода  и
играть в преферанс тоже  из-за  этого  Изотова.  Хорошо,  что  сегодняшняя
неприятная встреча была не встречей, а прощанием.
   Малинин украдкой посмотрел на часы и поднялся. Алексей  громко  спросил
через стол:
   - Удираешь?
   Малинин приложил палец к губам.
   - Не хочу портить компанию, Алексей Кондратьевич, пойду до дому. У меня
ведь экзамены скоро.
   - Мы с тобой сдали экзамен.
   - Давай, давай не дури, - вмешался Рыжов, - заучишься. А  когда  жизнью
пользоваться будешь?
   - Смотря в чем видеть пользованье. Кому баба дороже всего, кому рюмочка
с бутылочкой. Кто просто так погулять любит, на солнышке  полежать  брюхом
вверх.
   - Что вы его слушаете? - закричал Митя. - Все врет,  он  к  своей  Кале
драгоценной торопится.
   - Счастливый человек, если к драгоценной торопится, - сказал Баженов. -
Ты, Митя, еще мал, вырастешь - поймешь.
   - А вот, Алексей Кондратьевич,  ты  холостой,  Лидия  Сергеевна  у  нас
холостая, взяли бы да поженились. А мы бы на свадьбе  погуляли,  -  сказал
Рыжов.
   - У нас бы тогда остались, по месту жительства одного  из  супругов,  -
вставил Малинин.
   Все закричали; "Правильно!", а Скамейкин сказал; "Горько".
   Лидия Сергеевна нахмурилась,  посмотрела  на  Алексея  милыми  глазами,
притененными рыженькими ресницами, и сказала:
   - Нет, друзья, Алексею Кондратьевичу другая нужна, не я. Выпьем за нее.
   - Спасибо, Лидия Сергеевна, - негромко сказал Алексей, - наверно, стоит
пожалеть, что это не вы.
   Сидели еще долго, взрослые, много поработавшие люди, слегка охмелевшие,
объединенные радостью свершенного дела.



29

   Неожиданно позвонил Терехов и сказал, что ждет Тасю на улице  Горького.
Тася думала, что он приедет не раньше чем через месяц. По его  голосу  она
поняла, что  он  весел,  чем-то  приятно  возбужден.  В  его  голосе  было
ликование, относившееся к самому себе; радость,  относившаяся  к  Тасе,  и
подъем, опьяненность, которые обычно были связаны с его служебными делами.
Какой-нибудь  успех  или  заманчивое  предложение  плюс  коньяк,   Москва,
гостиница, свобода.
   По разговору Тасе  показалось,  что  Терехов  был  не  один.  Вероятно,
мужская компания, у него было много друзей в Москве.
   Не считая того летнего пикника,  Тася  всегда  встречалась  с  друзьями
Терехова, когда они были без жен и о женах и детях  в  ее  присутствии  не
говорили, как будто их не существовало. Тася не обращала внимания на  это,
ее это не задевало. "Наплевать". "Наплевать, наплевать",  -  шептала  она,
причесываясь перед зеркалом.
   Она знала, что изменила себе, но глушила это сознание, как глушат  боль
наркотиками. Главное - не думать. Сейчас, например, надо  было  одеться  и
причесаться получше. Терехов любил, чтобы она хорошо выглядела, он обращал
на эти вещи внимание. Он и сам пытался следить за модой. У  него  не  было
для этого времени, он явно не поспевал, его пиджаки и брюки были длиннее и
шире, чем  то  диктовали  журналы  мод,  но  он  смотрел  с  интересом  на
франтовато одетых мужчин и спрашивал:  "Это  что,  такая  мода?  Это  что,
стиляга?"
   Тася была дома одна, отца неделю назад увезли в больницу.
   Она позвонила в справочное больницы, ей ответили, как отвечали все дни,
что состояние отца прежнее. Это значило, что ему по-прежнему плохо.
   - Все будет хорошо, - прошептала Тася,  повесив  трубку.  Чем  ей  было
хуже, тем меньше она верила, что будет хорошо, тем  чаще  произносила  она
эти слова.
   Когда Терехова не было в Москве, ей начинало казаться, что  она  больше
никогда не увидит его. Она почти не сомневалась,  что  все  кончено.  "Все
кончено", -  говорила  она  себе  с  отчаянием.  Потом  успокаивала  себя,
уговаривала: "Он приедет". Часто она думала: "Надо кончать. Я должна уйти,
порвать".
   Если бы она могла, если бы хватило силы ей, ей-самой, ведь она  считала
себя сильной, решительной. Почему сейчас она не  могла?  "Он  приедет,  он
очень занят, он скоро приедет", - успокаивала она себя. Он приезжал теперь
реже, чем раньше.
   Была весна, самое счастливое время.
   Андрей Николаевич ждал  ее  возле  Центрального  телеграфа  с  каким-то
низеньким  рыжеволосым  человеком.  Они  оживленно  и,  очевидно,  шутливо
разговаривали и  не  заметили  приближения  Таси.  А  она  остановилась  в
нескольких шагах от  них,  чтобы  посмотреть  на  любимое  лицо,  твердое,
смуглое,  насмешливо-подвижное,  притененное  кепкой.  Андрей   Николаевич
повернулся, почувствовав на себе взгляд,  сделал  энергичный  шаг  к  ней,
обнял, поцеловал, не стесняясь товарища, потом познакомил:
   - Тасенька, это главный инженер одного завода, Герман Иванович.
   Андрей Николаевич держался непринужденно и просто, словно  они  сегодня
утром расстались. Ни о чем не спросил, только подбадривающе пожал ее руку,
мол, и ты держись так же, все нормально, все  прекрасно,  не  робей,  свои
люди, все будет хорошо. Но она не попадала в лад, смущалась и молчала.
   - Герман Иванович не простой главный инженер. Я  тебе  потом  расскажу,
Тасенька, чем он  знаменит.  Он  знаменит  славой  Герострата,  -  шутливо
говорил Терехов, и она напряженно улыбалась. Она не любила этого шутливого
тона, чувствовала, что шутливостью Терехов бронируется  от  чего-то.  Тася
сразу увидела,  что  сегодня  он  решительно  настроен  на  роль  крупного
директора, сановито-добродушного.
   Его товарищ продолжал разговор:
   - Куда годится, директор сидит у  телефона.  На  мелочи  разменивается.
Рабочий день у директора должен быть три часа, а остальное время он должен
сидеть взаперти, читать новинки, книжечки  читать,  и  чтобы  никто,  боже
упаси, ему не мешал.
   - А люди? А о людях кто думать будет? - Терехов опять сжал локоть Таси.
   - Не наша это задача  -  строить  домики.  К  тебе  не  идут  на  прием
восемьдесят - девяносто человек...
   - Идут.
   - И очень плохо. К моему директору тоже идут. Вот почему директор не  в