е!
   - Теперь вы и меня озадачили, - заявил мистер Брэнд.
   - Я всегда знаю, когда озадачиваю людей, -  продолжала  Гертруда.  -  А
люди, я бы сказала, еще и не так меня озадачивают. Но, очевидно, об этом и
не догадываются.
   - Вот как! Это очень интересно, - заметил, улыбаясь, мистер Брэнд.
   - Вы желали, чтобы я рассказала вам, - продолжала Гертруда, - как  я...
как я борюсь с собой.
   - Да, поговорим об этом. Мне столько вам надо сказать.
   Гертруда отвернулась, но всего лишь на миг.
   - Ступайте лучше в церковь, - проговорила она.
   - Вы же знаете, - настаивал молодой человек, - что я  всегда  стремлюсь
вам сказать.
   Гертруда несколько секунд на него смотрела.
   - Сейчас этого, пожалуйста, не говорите!
   - Мы здесь совсем одни, - продолжал он, снимая свой цилиндр,  -  совсем
одни в этой прекрасной воскресной тишине.
   Гертруда окинула взглядом  все  вокруг:  полураскрытые  почки,  сияющую
даль, голубое небо, на которое она ссылалась, оправдывая свои прегрешения.
   - Потому-то я и не хочу, чтобы  вы  говорили.  Прошу  вас,  ступайте  в
церковь.
   - А вы разрешите мне сказать это, когда я вернусь?
   - Если вы все еще будете расположены, - ответила она.
   - Не знаю, добры вы или не добры, - сказал он, -  но  озадачить  можете
кого угодно.
   Гертруда отвернулась, закрыла уши ладонями. Он несколько секунд смотрел
на нее, потом медленным шагом двинулся в сторону церкви.
   Некоторое время она бродила по саду безо всякой  цели,  смутно  томясь.
Благовест смолк. Тишина стояла  полная.  Эта  молодая  леди  испытывала  в
подобных случаях особое удовольствие от сознания, что она  одна,  что  все
домашние ушли и вокруг нет ни души.  Нынче  и  вся  прислуга,  как  видно,
отправилась в церковь - в раскрытых окнах ни разу  никто  не  промелькнул,
тучная негритянка в красном тюрбане не спускала за домом ведра в глубокий,
под деревянным навесом колодец. И парадная  дверь  просторного,  никем  не
охраняемого жилища была беспечно распахнута с доверчивостью, мыслимой лишь
в золотом веке или, что больше к месту, в пору серебряного расцвета  Новой
Англии (*5). Гертруда медленно вошла в эту дверь; она переходила из  одной
пустынной комнаты в другую - все они были просторные, светлые,  отделанные
белыми панелями, с тонконогой мебелью  красного  дерева,  со  старомодными
гравюрами, преимущественно на сюжеты из Священного  писания,  развешанными
очень высоко. Приятное сознание, о котором я уже говорил,  что  она  одна,
что в доме, кроме  нее,  никого  нет,  волновало  всегда  воображение  сей
молодой леди, а вот почему - она вряд ли могла бы вам  объяснить,  как  не
может этого объяснить и повествующий о ней ваш покорный слуга.  Ей  всегда
казалось, что она должна сделать что-то  из  ряда  вон  выходящее,  должна
чем-то  это  счастливое  событие  ознаменовать.  Но  пока   она   бродила,
раздумывая, что бы предпринять, выпавшее ей  счастье  обычно  подходило  к
концу. Сегодня она больше чем  когда-либо  томилась  раздумьями,  пока  не
взялась наконец за книгу. В доме  не  имелось  отведенной  под  библиотеку
комнаты, но книги лежали повсюду. Среди них не было запретных, и  Гертруда
не для того осталась дома, чтобы воспользоваться случаем  и  добраться  до
недоступных полок. Взяв в руки один из лежавших на виду  томов  "Тысячи  и
одной ночи", она вышла на крыльцо и, усевшись,  раскрыла  его  у  себя  на
коленях. С четверть часа она читала повесть о любви принца Камар-аз-Замана
и принцессы Будур (*6); когда же, оторвавшись от книги, она подняла  глаза
- перед ней, как ей показалось,  стоял  принц  Камар-аз-Заман.  Прекрасный
молодой человек склонился в низком поклоне - поклон был  великолепен,  она
никогда ничего подобного не видела. Молодой  человек  словно  бы  сошел  с
неба;  он  был  сказочно  красив;  он  улыбался  -   улыбался   совершенно
неправдоподобно. Гертруда была так поражена, что несколько  секунд  сидела
не двигаясь; потом поднялась, забыв даже заложить пальцем нужную страницу.
Молодой человек стоял, держа в руках шляпу, смотрел  на  нее  и  улыбался,
улыбался. Все это было очень странно.
   - Скажите, пожалуйста, - промолвил наконец таинственный  незнакомец,  -
не имею ли я честь говорить с мисс Уэнтуорт?
   - Меня зовут Гертруда Уэнтуорт, - ответила она еле слышно.
   - Тогда... тогда... я имею честь...  имею  удовольствие...  быть  вашим
кузеном.
   Молодой человек был так  похож  на  видение,  что  сказанные  им  слова
придали ему еще более призрачный характер.
   - Какой кузен? Кто вы? - проговорила Гертруда.
   Отступив на несколько шагов,  он  оглядел  дом,  окинул  взглядом  сад,
расстилающуюся даль, после чего рассмеялся.
   - Понимаю, вам это должно казаться очень странным, - сказал он.
   В смехе его было все же что-то реальное.  Гертруда  осмотрела  молодого
человека с головы до ног. Да, он был необыкновенно красив, но  улыбка  его
застыла почти как гримаса.
   - Здесь так тихо, - продолжал он, снова  приблизившись.  Вместо  ответа
она лишь молча на него смотрела. И тогда он добавил: - Вы совсем одна?
   - Все пошли в церковь, - проговорила Гертруда.
   - Этого я и боялся! - воскликнул молодой  человек.  -  Но  вы-то  меня,
надеюсь, не боитесь?
   - Вы должны сказать мне, кто вы.
   - Я вас боюсь, - признался молодой человек. - Я  представлял  себе  все
совсем иначе. Думал, слуга вручит вам мою визитную карточку, и, прежде чем
меня впустить, вы посовещаетесь и установите, кто я такой.
   Гертруда раздумывала - раздумывала с таким стремительным упорством, что
это дало положительный результат,  который,  очевидно,  и  был  ответом  -
дивным, восхитительным ответом на томившее ее желание, чтобы с ней  что-то
произошло.
   - Я знаю, знаю! - сказала она. - Вы приехали из Европы.
   - Мы приехали два дня назад. Значит... вы о нас слышали и в нас верите?
   - Мы представляли себе довольно смутно, - сказала Гертруда, - что у нас
есть родственники во Франции.
   - И вам никогда не хотелось нас увидеть?
   Гертруда ответила не сразу.
   - Мне хотелось.
   - Тогда я рад, что застал дома вас. Нам тоже хотелось вас увидеть, и мы
взяли и приехали.
   - Ради этого? - спросила Гертруда.
   Молодой человек, все так же улыбаясь, огляделся по сторонам.
   - Да, пожалуй что, ради этого. Мы не  очень  вам  будем  в  тягость?  -
спросил он. - Впрочем, не думаю... право же, не думаю. Ну, и, кроме  того,
мы любим странствовать по свету и рады любому предлогу.
   - Вы только что приехали?
   - В Бостон - два дня назад. В  гостинице  я  навел  справки  о  мистере
Уэнтуорте. Вероятно, это ваш батюшка? Мне  сообщили,  где  он  живет;  как
видно, он достаточно известен. И я  решил  нагрянуть  к  вам  безо  всяких
церемоний. Так что  нынче,  в  это  прекрасное  утро,  меня  наставили  на
правильный путь и велели не  сходить  с  него,  пока  город  не  останется
позади. Я отправился пешком, мне хотелось  полюбоваться  окрестностями.  Я
все шел, шел - и вот я здесь, перед вами. Отшагал я немало.
   - Семь с половиной миль, - сказала мягко Гертруда.
   Теперь, когда молодой человек оказался из плоти и  крови,  она  ощутила
вдруг, что ее пробирает смутная дрожь. Гертруда была глубоко  взволнована.
Еще ни разу в жизни она не разговаривала  с  иностранцем,  но  часто  и  с
упоением  об  этом  мечтала.  И  вот  он  здесь,  перед  ней,  порожденный
воскресной тишиной и предоставленный в  полное  ее  распоряжение!  Да  еще
такой блестящий, учтивый, улыбающийся. Тем не менее,  сделав  усилие,  она
взяла себя в руки, напомнила себе, что как хозяйка дома должна оказать ему
гостеприимство.
   - Мы очень... очень вам рады. Пойдемте в дом, прошу вас.
   Она двинулась по направлению к открытой двери.
   - Значит,  вы  не  боитесь  меня?  -  снова  спросил  молодой  человек,
рассмеявшись своим беззаботным смехом.
   Несколько мгновений она раздумывала, потом ответила:
   - Мы не привыкли здесь бояться...
   - Ah, comme vous devez avoir raison! [И вы, несомненно, правы! (фр.)] -
воскликнул молодой человек, глядя с одобрением на все вокруг.
   Впервые  в  жизни  Гертруда  слышала  так  много  произнесенных  подряд
французских слов. Они произвели на  нее  сильное  впечатление.  Гость  шел
следом за ней и, в свою очередь, смотрел не без волнения  на  эту  высокую
привлекательную девушку в накрахмаленном светлом муслиновом платье.  Войдя
в  дом,  он  при  виде  широкой  белой  лестницы   с   белой   балюстрадой
приостановился.
   - Какой приятный дом, - сказал он. - Внутри он еще больше радует  глаз,
чем снаружи.
   - Приятнее всего здесь,  -  сказала  Гертруда,  ведя  его  за  собой  в
гостиную - светлую, с высоким потолком, довольно  пустынную  комнату,  где
они и остановились, глядя друг на  друга.  Молодой  человек  улыбался  еще
лучезарнее; Гертруда, очень серьезная, тоже пыталась улыбнуться.
   - Думаю, вам вряд ли известно мое имя, - сказал он. - Меня зовут Феликс
Янг. Ваш батюшка  доводится  мне  дядей.  Моя  матушка  была  его  сводной
сестрой; она была старше его.
   - Да, - сказала Гертруда, - и она перешла в католичество и вышла  замуж
в Европе.
   - Я вижу, вы о нас знаете, - сказал молодой человек. - Она вышла замуж,
а потом умерла. Семья вашего отца невзлюбила  ее  мужа.  Они  считали  его
иностранцем. Но он не был иностранцем. Хотя мой бедный отец  и  явился  на
свет в Сицилии, родители его были американцы.
   - В Сицилии? - повторила полушепотом Гертруда.
   - Жили они, правда, всю  жизнь  в  Европе.  Но  настроены  были  весьма
патриотично. И мы тоже.
   - Так вы сицилиец? - сказала Гертруда.
   - Ни в коем случае! Постойте, давайте разберемся. Родился я в небольшом
селении - очень славном селении - во Франции. Сестра моя родилась в Вене.
   - Значит, вы француз, - сказала Гертруда.
   - Избави бог! - вскричал молодой человек.
   Гертруда вскинула голову и так и приковалась к нему  взглядом.  Молодой
человек снова рассмеялся.
   - Я готов быть французом, если вам этого хочется.
   - Все-таки вы в некотором роде иностранец, - сказала Гертруда.
   - В некотором роде да, пожалуй. Но хотел бы я знать, в каком? Боюсь, мы
так и не удосужились решить этот вопрос. Видите ли,  есть  такие  люди  на
свете, которые на вопрос о родине, вероисповедании, занятиях  затрудняются
ответом.
   Гертруда смотрела на него не отрываясь. Она не  предложила  ему  сесть.
Она никогда о таких людях не слышала; ей не терпелось услышать о них.
   - Где же вы живете? - спросила она.
   - И на этот вопрос они затрудняются  с  ответом,  -  сказал  Феликс.  -
Боюсь, вы сочтете нас попросту бродягами. Где только я не жил  -  везде  и
всюду. Мне кажется, нет такого города в Европе, где бы я не жил.
   Гертруда украдкой глубоко и блаженно вздохнула. Тогда  молодой  человек
снова ей улыбнулся, и она  слегка  покраснела.  Чтобы  не  покраснеть  еще
сильнее, она спросила, не хочется ли ему после долгой прогулки  что-нибудь
съесть или выпить, рука ее невольно опустилась в  карман  и  нащупала  там
оставленный ей сестрой ключик.
   - Вы были бы добрым ангелом,  -  сказал  он,  на  мгновение  молитвенно
сложив руки, - если бы облагодетельствовали меня стаканчиком вина.
   Она улыбнулась, кивнула ему и в  то  же  мгновение  вышла  из  комнаты.
Вскоре она возвратилась, неся в одной руке большой графин, а  в  другой  -
блюдо с огромным круглым глазированным пирогом. Когда  Гертруда  доставала
этот пирог из буфета, ее вдруг пронзила мысль, что Шарлотта  предназначала
его в качестве угощения мистеру Брэнду. Заморский родственник рассматривал
блеклые, высоко развешанные гравюры. Услыхав, что она вошла,  он  повернул
голову и улыбнулся ей так, словно они были  старые  друзья,  встретившиеся
после долгой разлуки.
   - Вы сами мне подаете? -  проговорил  он.  -  Так  прислуживают  только
богам.
   Гертруда сама подавала еду многим людям, но никто из них не говорил  ей
ничего подобного. Замечание это придало воздушность ее походке, когда  она
направилась к маленькому столику, где  стояло  несколько  изящных  красных
бокалов  с  тончайшим  золотым  узором,  которые  Шарлотта   каждое   утро
собственноручно протирала. Бокалы казались Гертруде очень красивыми, и  ее
радовало, что вино хорошее, это была превосходная мадера ее  отца.  Феликс
нашел, что вино отменное, и с недоумением подумал,  почему  ему  говорили,
будто в Америке нет вина. Гертруда отрезала ему громадный кусок  пирога  и
снова вспомнила о мистере Брэнде. Феликс сидел с  бокалом  в  одной  руке,
куском пирога в другой - пил, ел, улыбался, болтал.
   - Я ужасно голоден, - сказал он. - Устать я  не  устал,  я  никогда  не
устаю, но ужасно голоден.
   - Вы должны остаться и пообедать с нами, - сказала Гертруда. -  Обед  в
два часа. К этому времени они возвратятся из церкви, и вы познакомитесь со
всеми остальными.
   - Кто же эти остальные? - спросил молодой человек. - Опишите мне их.
   - Вы сами их увидите. Расскажите мне лучше о вашей сестре.
   - Моя сестра - баронесса Мюнстер, - сказал Феликс.
   Услышав, что его сестра баронесса, Гертруда встала с места и  несколько
раз медленно прошлась по комнате. Она молчала, обдумывала то,  что  он  ей
сказал.
   - Почему она тоже не приехала? - спросила она.
   - Она приехала, она в Бостоне, в гостинице.
   - Мы поедем и познакомимся с ней, - сказала, глядя на него, Гертруда.
   - Она просит вас этого не делать! - ответил молодой человек. - Она шлет
вам сердечный привет; она прислала меня известить вас о ее  прибытии.  Она
явится сама засвидетельствовать почтение вашему батюшке.
   Гертруда почувствовала, что снова дрожит.  Баронесса  Мюнстер,  которая
прислала этого блестящего молодого человека  "известить  о  ее  прибытии",
которая  явится  сама,  как  к  царю   Соломону   царица   Савская   (*7),
"засвидетельствовать почтение" скромному мистеру Уэнтуорту, - столь важная
персона предстала в воображении Гертруды со всей волнующей неожиданностью.
На мгновение она совсем потерялась.
   - А когда ваша сестра явится? - спросила она наконец.
   - Как только вы пожелаете... хоть завтра. Она  жаждет  вас  увидеть,  -
ответил, желая быть любезным, молодой человек.
   - Да, завтра, - сказала Гертруда; ей не терпелось его  расспросить,  но
она не очень хорошо представляла себе, чего  можно  ожидать  от  баронессы
Мюнстер. - Она... она... она замужем?
   Феликс доел пирог, допил вино; встав с кресла, он устремил на  Гертруду
свои ясные выразительные глаза.
   - Она замужем за немецким принцем,  Адольфом  Зильберштадт-Шрекенштейн.
Правит не он, он младший брат.
   Гертруда смотрела на Феликса во все глаза; губы у нее были полуоткрыты.
   - Она... она _принцесса_? - спросила она.
   - О нет, - сказал молодой человек. - Положение ее  весьма  своеобразно,
брак морганатический.
   - Морганатический?
   Бедная Гертруда впервые слышала эти имена, эти слова.
   - Видите ли, так называется брак между отпрыском правящей династии... и
простой смертной. Бедняжке Евгении присвоили титул баронессы  -  это  все,
что было в их власти. Ну,  а  теперь  они  хотят  этот  брак  расторгнуть.
Кронпринц Адольф, между нами говоря, простофиля; но  у  его  брата,  а  он
человек умный, есть насчет него свои планы.  Евгения,  естественно,  чинит
препятствия; но, думаю, не потому, что принимает это близко  к  сердцу,  -
моя сестра - женщина очень умная и, я уверен,  вам  понравится...  но  она
хочет им досадить. Итак, сейчас все en Fair [повисло в воздухе (фр.)].
   Легкий,    жизнерадостный    тон,    каким    гость     поведал     эту
мрачно-романтическую  историю,  поразил  Гертруду,  но  вместе  с  тем  до
некоторой степени польстил ей - польстил признанием за ней  ума  и  прочих
достоинств; Она была во власти самых разнообразных ощущений, и наконец то,
которое одержало верх, облеклось в слова.
   - Они хотят расторгнуть ее брак? - спросила она.
   - Судя по всему, да.
   - Не считаясь с ее желанием?
   - Не считаясь с ее правами.
   - Наверное, она очень несчастна? - сказала Гертруда.
   Гость смотрел на нее, улыбаясь; он поднес руку к затылку и  там  ее  на
мгновение задержал.
   - Во всяком случае, так она говорит, - ответил  он.  -  Вот  и  вся  ее
история. Она поручила мне рассказать ее вам.
   - Расскажите еще.
   - Нет, я предоставлю это ей самой. Она это сделает лучше.
   Гертруда снова в волнении вздохнула.
   - Что ж, если она несчастна, - сказала она, - я рада, что она  приехала
к нам.
   Гертруда настолько была всем этим поглощена, что не услышала  шагов  на
крыльце, хотя шаги эти всегда узнавала; только когда они раздались  уже  в
пределах дома, то привлекли наконец ее внимание. Она тут же  посмотрела  в
окно: все возвращались из церкви - отец, сестра, брат и кузен  с  кузиной,
которые обычно по воскресеньям у них обедали. Первым вошел  мистер  Брэнд;
он опередил остальных, так как, очевидно, был все еще  расположен  сказать
ей то, что она не пожелала выслушать час тому назад. Отыскивая ее глазами,
он вошел в гостиную. В руке у него были две маленькие книжечки.  При  виде
собеседника Гертруды он замедлил шаг и, глядя на него, остановился.
   - Это кузен? - спросил Феликс.
   Тогда Гертруда поняла, что должна  его  представить,  но  слух  ее  был
переполнен  услышанным,  и  уста,  будучи,  как  видно,  с   ним   заодно,
произнесли:
   - Это принц... принц Зильберштадт-Шрекенштейн.
   Феликс расхохотался, а мистер Брэнд смотрел на него, застыв  на  месте,
между тем как за его спиной выросли в открытых  дверях  успевшие  к  этому
времени войти в дом и все остальные.



3

   В тот же вечер за обедом Феликс  Янг  докладывал  баронессе  Мюнстер  о
своих  впечатлениях.  Она  видела,  что   он   возвратился   в   наилучшем
расположении духа.  Однако  обстоятельство  это  не  являлось,  по  мнению
баронессы, достаточным поводом для  ликования.  Она  не  слишком  доверяла
суждениям своего брата. Его способность видеть все в  розовом  свете  была
так неумеренна, что набрасывала тень на этот  прелестный  тон.  Все  же  в
отношении фактов ей казалось, на него можно было положиться, и потому  она
изъявила готовность его выслушать.
   - Во всяком случае, тебе, как видно, не указали на дверь, - проговорила
она. - Ты отсутствовал часов десять, не меньше.
   - Указали на дверь! - воскликнул Феликс. -  Да  они  встретили  меня  с
распростертыми объятиями, велели заклать для меня упитанного тельца (*8).
   - Понимаю, ты хочешь этим сказать, что они - сонм ангелов.
   - Ты угадала; они в буквальном смысле сонм ангелов.
   - C'est bien vague  [это  довольно  неопределенно  (фр.)],  -  заметила
баронесса. - С кем их можно сравнить?
   - Ни с кем. Они несравнимы, ты ничего подобного не видела.
   - Премного тебе обязана, но, право же, и это  не  слишком  определенно.
Шутки в сторону, они были рады тебе?
   - Они были в восторге. Это самый торжественный день моей жизни. Со мной
никогда еще так не носились - никогда! Веришь ли, я чувствовал себя важной
птицей. Моя дорогая сестра, - продолжал молодой человек,  -  nous  n'avons
qu'a nous tenir [нам нужно только не терять выправки (фр.)],  и  мы  будем
там звезды первой величины.
   Мадам Мюнстер посмотрела на него, и во взгляде  ее  мелькнула  ответная
искра. Она подняла бокал и пригубила.
   - Опиши их. Нарисуй картину.
   Феликс осушил свой бокал.
   - Итак, это  небольшое  селение,  затерявшееся  среди  лугов  и  лесов;
словом, глушь полнейшая, хотя отсюда совсем  недалеко.  Только,  доложу  я
тебе, и дорога! Вообрази себе,  моя  дорогая,  альпийский  ледник,  но  из
грязи. Впрочем, тебе не придется много по ней разъезжать. Они хотят, чтобы
ты приехала и осталась у них жить.
   - Ах, так, - сказала  баронесса,  -  они  хотят,  чтобы  я  приехала  и
осталась у них жить? Bon! [Прекрасно! (фр.)]
   - Там совершенная первозданность, все  неправдоподобно  естественно.  И
удивительно прозрачный воздух, и  высокое  голубое  небо!  У  них  большой
деревянный  до