несса питала почти неограниченное доверие. Феликс заявил,  что  охотно
провел бы всю жизнь в лоне семьи Уэнтуортов, что  таких  добрых,  простых,
милых людей он никогда еще не  встречал  и  что  полюбил  их  всей  душой.
Баронесса согласилась с ним, что они просты и добры, являют собой  образец
добропорядочности и очень ей нравятся. Молодые девушки - законченные леди:
Шарлотта Уэнтуорт, несмотря на ее  вид  сельской  барышни,  леди  в  самом
полном смысле этого слова.
   - Но это не значит, - сказала баронесса, - что  я  готова  признать  их
самым интересным для себя обществом, и тем более  не  значит,  что  готова
жить с ними porte a porte [бок о бок (фр.)]. С таким же успехом можно было
бы ожидать от  меня,  что  я  пожелаю  возвратиться  в  монастырь,  носить
бумазейный передник и спать в дортуаре.
   Тем  не  менее  баронесса  была  в  превосходном  расположении  духа  и
чрезвычайно всем довольна. Наделенная живой  восприимчивостью,  утонченным
воображением, она умела наслаждаться всем, что есть  в  мире  самобытного,
всем,  что  в  своем  роде  по-настоящему   хорошо,   а   дом   Уэнтуортов
представлялся  ей  в  своем  роде  совершенным  -  на  редкость  мирным  и
безупречным.  Исполненный  голубино-сизой  прелести,  от   которой   веяло
благожелательностью  и  покоем,   присущими,   как   полагала   баронесса,
квакерству (*13), он опирался в то же время на  такой  достаток,  каким  в
ряде мелочей  повседневной  жизни  отнюдь  не  мог  похвалиться  маленький
бережливый двор Зильберштадт-Шрекенштейн. Баронесса чуть ли не  с  первого
же дня убедилась, что ее американские родственники  очень  мало  думают  и
говорят о деньгах, и это произвело на нее сильное  впечатление.  Вместе  с
тем она убеждена была, что если бы Шарлотта или Гертруда попросили у  отца
любую сумму, он им тотчас  же  ее  бы  предоставил,  и  это  произвело  на
баронессу впечатление  еще  более  сильное.  Но  самое,  пожалуй,  сильное
впечатление произвело  на  нее  следующее:  баронесса  сразу  же  -  можно
сказать, почти мгновенно - утвердилась в мысли, что Роберт Эктон  бросится
сорить деньгами по первому слову этой маленькой пустозвонки - его  сестры.
Мужчины в этой стране, говорила  баронесса,  бесспорно,  очень  услужливы.
Заявление ее, что она всей душой стремится к отдыху и уединению, ни в коей
мере не было полной неправдой; баронесса вообще никогда не говорила полной
неправды, но справедливости ради следует,  по-видимому,  добавить,  что  и
полной правды она тоже никогда не говорила. Евгения  написала  в  Германию
своей приятельнице, что пребывание ее здесь - как бы  возврат  к  природе,
все равно что пить парное молоко, а она, как известно, парное молоко очень
любит. Себе она сказала, что придется  немного  поскучать;  но  что  лучше
доказывает ее хорошее расположение духа, чем  готовность  даже  немного  и
поскучать? Когда  с  веранды  пожалованного  ей  домика  она  смотрела  на
безмолвные поля, на каменистые  пастбища,  на  светлую  гладь  прудов,  на
беспорядочно растущие фруктовые деревья, ей казалось, что ни разу в  жизни
ее не обступала такая беспредельно глубокая тишина, доставлявшая ей тонкое
чувственное удовольствие. Так все это было хорошо, невинно,  надежно,  что
непременно должно было привести к чему-то  тоже  хорошему.  Августина  же,
которая привыкла полностью доверять уму и  дальновидности  своей  госпожи,
была крайне озадачена и угнетена. Обычно ей достаточно было и намека, если
намек ей был понятен, - Августина не любила не понимать, а тут она  просто
терялась в догадках. Нет, скажите, что здесь делать баронессе - dans cette
galere? [в этой дыре (фр.)] Какую рыбу думает она выудить из этих  стоячих
вод? Видно, очень уж хитрую игру она  затеяла.  Августина  верила  в  свою
госпожу, но ей не нравилось ходить впотьмах, и неудовольствие этой  тощей,
рассудительной немолодой особы, не имевшей ничего общего с  представлением
Гертруды о субретках, выражалось на ее бледной  физиономии  такими  косыми
усмешками, с какими навряд  ли  еще  кому-нибудь  доводилось  смотреть  на
скромные свидетельства мира и достатка в доме Уэнтуортов. По счастью,  она
могла топить свое  неодобрение  в  бурной  деятельности.  Августина,  мало
сказать, разделяла мнение своей госпожи - она дошла в нем, безусловно,  до
крайности, - что маленький белый Домик плачевно гол. "Il faudra lui  faire
un peu de toilette" [надо его немного принарядить (фр.)], - заявила она  и
принялась вешать на двери portieres [портьеры (фр.)], расставлять в  самых
неожиданных местах раздобытые в результате усердных поисков восковые свечи
и набрасывать на ручки диванов  и  спинки  кресел  какие-то  невообразимые
покровы. Баронесса привезла с собой в Новый Свет изрядный гардероб; и  обе
мисс Уэнтуорт, явившиеся к ней с визитом, были несколько  ошеломлены  этим
столь неумеренным использованием предметов ее туалета.  На  дверях  висели
индийские шали, исполнявшие роль занавеса; со  всех  сидений  беспорядочно
свешивались диковинные  ткани,  отвечавшие  метафизическому  представлению
Гертруды о мантильях. На окнах  были  розовые  шелковые  шторы,  благодаря
которым комната казалась странно затуманенной, а на каминной доске  лежала
полоса великолепного бархата, прикрытая грубым грязного цвета кружевом.
   - Я слегка навела здесь уют, - сказала баронесса  к  немалому  смущению
Шарлотты, которая чуть было не предложила, что придет и поможет убрать все
лишнее. Но в том, что Шарлотта по простоте душевной приняла за чуть ли  не
достойный порицания затянувшийся беспорядок,  Гертруда  сразу  же  увидела
необычайно изобретательный, необычайно интересный, необычайно  романтичный
замысел. "В самом деле, - спрашивала она себя тайком, -  что  такое  жизнь
без занавеса?" И ей вдруг показалось, что существование,  которое  она  до
сих пор вела, было слишком на виду и совсем лишено прикрас.
   Феликс не принадлежал к  числу  молодых  людей,  которых  вечно  что-то
заботит, и меньше всего он  заботился  о  том,  чем  бы  себя  порадовать.
Способность радоваться была в нем  так  велика,  так  независимо  от  него
самого неистребима, что, можно сказать, имела постоянный перевес над всеми
сомнениями и горестями. Его восприимчивая натура была  просто  по  природе
своей жизнерадостна, и  всякая  новизна,  всякая  перемена  уже  приводили
Феликса в восторг. А поскольку они выпадали ему  достаточно  часто,  то  и
жизнь его была приятнее, чем это могло бы показаться  со  стороны.  Трудно
было представить себе натуру более счастливую. Он не принадлежал  по  духу
своему  к  мятущимся,  недоверчивым  честолюбцам,  задумавшим  тягаться  с
неумолимой Судьбой, но сам, будучи  нрава  неподозрительного,  усыплял  ее
внимание и  уклонялся,  ускользал  от  ее  ударов  легким  и  естественным
движением колеблемого ветром цветка. Феликс  от  всего  на  свете  получал
удовольствие; его воображение, ум,  душевные  склонности,  чувства  -  все
этому способствовало. Ему казалось, что с Евгенией и с ним обошлись  здесь
как нельзя лучше; он находил поистине трогательным отношение к ним мистера
Уэнтуорта,    это    сочетание    отеческой    щедрости     и     светской
предупредительности. Ну разве не верх  великодушия  -  предоставить  в  их
полное распоряжение дом! Феликсу определенно нравилось иметь свой дом, ибо
маленький  белый  коттедж  среди  яблонь  -  баронесса  Мюнстер  неизменно
называла его шале (*14) - являлся для него в гораздо большей  мере  своим,
чем любое прежнее его пристанище au  quatrieme  [на  пятом  этаже  (фр.)],
окнами во двор, с просроченной платой  за  квартиру.  Феликс  значительную
часть жизни провел, глядя во дворы, опираясь локтями, чаще всего несколько
продранными, на подоконник забравшегося чуть ли не под самую крышу окна, и
струйка дыма от его сигары плыла вверх - туда, где стихают  крики  улиц  и
внятно слышен мерный перезвон, несущийся со старых колоколен. Ему  никогда
еще не доводилось видеть такие истинно сельские  просторы,  как  эти  поля
Новой Англии, и они пленили его своей первозданной простотой. Никогда  еще
он так твердо не ощущал блаженной уверенности в завтрашнем  дне,  и,  даже
рискуя представить его вам чуть ли не корыстолюбцем, я все же не скрою: он
находил величайшую прелесть в том, что мог изо дня в день обедать у своего
дяди. Прелесть эта была велика главным образом благодаря его  воображению,
окрашивавшему в розовый цвет столь скромную  честь.  Феликс  высоко  ценил
предлагаемое ему угощение; такой свежести было все  это  обилие,  что  ему
невольно приходило на ум: должно быть, так жили  люди  в  те  баснословные
времена, когда стол накрывали прямо на траве,  запасы  пополняли  из  рога
изобилия и прекрасно  обходились  без  кухонных  плит.  Но  самым  большим
счастьем для Феликса была обретенная им семья, возможность сидеть в  кругу
этих милых великодушных людей и называть их по имени. А  как  они  слушали
его, с каким прелестным вниманием.  Перед  ним  словно  бы  лежал  большой
чистый лист лучшей бумаги для рисования, который только и ждет, чтобы  его
искусно расцветили (*15). У Феликса никогда не было кузин, и  никогда  еще
ему не случалось так  беспрепятственно  общаться  с  незамужними  молодыми
женщинами. Он очень любил женское общество, но наслаждаться  им  так  было
для него внове. Сначала Феликс не знал, что  и  думать  о  своем  душевном
состоянии. Ему казалось, что он влюблен во всех  трех  девушек  сразу.  Он
видел, что Лиззи Эктон затмевает своим хорошеньким личиком и  Шарлотту,  и
Гертруду, но это преимущество  почти  не  шло  в  счет.  Удовольствие  ему
доставляло нечто, в равной мере  отличавшее  всех  трех,  -  в  том  числе
деликатное сложение, которое как бы обязывало девушек носить только легкие
светлые ткани. Но они и во всех смыслах  были  деликатны,  и  ему  приятно
было,  что  деликатность  их  становилась  особенно  заметна  при  близком
соприкосновении. Феликс, на свое счастье, знавал многих добропорядочных  и
благовоспитанных дам, но сейчас ему казалось, что,  общаясь  с  ними  (тем
более с незамужними), он смотрел на картины под стеклом. Теперь он  понял,
какой помехой являлось это стекло, как  оно  все  портило  и  искажало  и,
отражая в себе посторонние предметы, заставляло  все  время  переходить  с
места на место. Ему не надо было спрашивать себя, видит  ли  он  Шарлотту,
Гертруду и Лиззи Эктон в их истинном свете, - они всегда были  в  истинном
свете. Феликсу все в  них  нравилось,  даже,  например,  то  -  он  вполне
снисходил до подобного обстоятельства, - что у всех  трех  ножки  с  узкой
ступней и высоким  подъемом.  Ему  нравились  их  хорошенькие  носики,  их
удивленные  глаза,  их   неуверенная,   совсем   не   настойчивая   манера
разговаривать; особенно же ему нравилось сознавать, что  он  волен  часами
оставаться наедине, где только ему вздумается, с любой из  них,  а  посему
вопрос о том, кого он  предпочтет,  кто  разделит  с  ним  его  уединение,
представлялся не столь уж важным. Милые строгие  черты  Шарлотты  Уэнтуорт
были так же приятны ему, как и необычайно выразительные глаза Лиззи Эктон,
да и Гертруда, точно всем своим видом говорившая, что ей бы только бродить
да слушать, тоже была прелестна,  тем  более  что  походка  ее  отличалась
большой легкостью. Но когда спустя  немного  времени  Феликс  стал  делать
между ними различие, ему и тогда порой очень хотелось, чтобы все они  были
не так грустны. Даже Лиззи Эктон, несмотря на ее колкое щебетание и  смех,
выглядела грустной. Даже Клиффорд Уэнтуорт -  хотя,  казалось  бы,  о  чем
такому юнцу грустить в его-то годы, да еще будучи владельцем кабриолета  с
огромными колесами и гнедой кобылки с самыми стройными в  мире  ногами,  -
даже этот молодой баловень судьбы зачастую прятал с несчастным видом глаза
и старался ускользнуть при встрече, словно у него была нечистая совесть. И
только в Роберте Эктоне, единственном из них, не чувствовалось, по  мнению
Феликса, ни малейшей подавленности.
   Можно было бы  ожидать,  что  стоит  мадам  Мюнстер  покончить  с  теми
изящными домашними усовершенствованиями, о которых шла здесь речь,  и  она
немедленно столкнется лицом к лицу с пугающей перспективой скуки. Но  пока
она не проявляла никаких признаков испуга. Баронесса была беспокойная душа
и, где бы она ни  оказалась,  заражала  своим  беспокойством  все  вокруг.
Поэтому до поры до времени вполне можно было рассчитывать на  то,  что  ее
будет тешить беспокойство. Она вечно чего-то ожидала, а, пока не наступает
разочарование,  ожидание,  как  известно,  само  по  себе  уже  изысканное
удовольствие. Для того чтобы разгадать, чего ожидала баронесса на сей раз,
пришлось  бы  пустить  в  ход  немалое  хитроумие;  скажем  только,   что,
оглядываясь по сторонам, она всегда находила, чем занять свое воображение.
Она убеждала себя, что без ума от своих новых родственников, внушала себе,
будто ей, как и  ее  брату,  бесконечно  дорого,  что  она  обрела  семью.
Несомненно   одно:   ей   пришлось   как    нельзя    более    по    вкусу
почтительно-ласковое  отношение  к  ней  ее  новой  родни.  Восхищение  не
являлось для нее чем-то новым, она была им в достаточной мере избалована и
отточенных комплиментов выслушала довольно на своем веку, но она понимала,
что впервые ей дано ощутить всю полноту своего могущества, впервые она так
много значит сама по себе, поскольку  в  том  маленьком  кружке,  где  она
теперь вращалась, попросту не было образца для  сравнения.  Сознание,  что
этим добрым людям невозможно за неимением  указанного  образца  ни  с  кем
сравнить ее столь выдающуюся особу, давало ей, в общем-то,  ощущение  чуть
ли не безграничного могущества. Правда, она тут же напоминала  себе,  что,
не обнаружив по этой причине ничего,  что  говорило  бы  против  нее,  они
вместе с тем могут и пройти мимо ее несомненных достоинств; но, всякий раз
подводя итог подобным размышлениям, она заверяла себя, что сумеет об  этом
позаботиться.
   Шарлотта и Гертруда мучились сомнениями, не  зная,  как  им  быть;  они
хотели выразить должное уважение мадам Мюнстер и в  то  же  время  боялись
оказаться навязчивыми. До сих пор белый домик среди яблонь  предоставлялся
обычно на летние месяцы близким друзьям  дома  или  бедным  родственникам,
обретавшим в лице мистера Уэнтуорта хозяина, который считал  своим  долгом
заботиться об их интересах и забывать о своих.  При  этих  обстоятельствах
обращенные  друг  к  другу  двери  маленького  домика  и  дома   большого,
разделенные лишь дружественной сенью садов, не  возбраняли  их  обитателям
ежечасные посещения. Но у обеих мисс Уэнтуорт сложилось  впечатление,  что
Евгения не  сторонница  доброго  старого  обычая  "забегать"  мимоходом  -
очевидно, она не представляла себе, что можно жить без привратника. "В ваш
дом входят совсем как в гостиницу - разве что к вошедшему не бросаются  со
всех ног слуги", - сказала она Шарлотте,  но  тут  же  добавила,  что  это
совершенно восхитительно. Гертруда объяснила сестре, что слова ее  следует
понимать в обратном смысле, то есть что ей это вовсе не нравится. Шарлотта
спросила, зачем  же  ей  говорить  неправду,  и  Гертруда  ответила,  что,
наверное, у нее есть на то причины, а какие именно  -  они  поймут,  когда
ближе с ней познакомятся.
   - Нет таких причин, которые позволяли бы говорить неправду,  -  сказала
Шарлотта. - Надеюсь, она так не считает.
   Разумеется, сначала они хотели сделать  все  от  них  зависящее,  чтобы
помочь ей как можно лучше устроиться. Шарлотте казалось, что им надо очень
многое  обсудить.  Но  баронесса,  как  видно,  не  склонна  была   ничего
обсуждать.
   - Напиши ей записочку, справься, можно ли ее навестить. Думаю,  ей  это
должно понравиться.
   - Зачем же мне ее утруждать? - спросила Шарлотта. - Ей придется  писать
ответ, отсылать его.
   -  Не  думаю,  что   она   станет   себя   утруждать,   -   проговорила
глубокомысленно Гертруда.
   - Что же она сделает?
   - Это-то мне и любопытно знать, - сказала Гертруда, и Шарлотта не могла
избавиться от чувства, что любопытство ее сестры нездоровое.
   Они навестили баронессу без предварительной  переписки  и  в  маленьком
салоне с благоприятным светом и  всеми  прочими  прикрасами,  которые  она
успела уже к этому времени создать, застали Роберта Эктона. Евгения была с
ними необыкновенно  мила,  но  попеняла  им  на  то,  что  они  совсем  ее
забросили.
   - Видите, пришлось мистеру Эктону надо мной сжалиться, - сказала она. -
Брат уходит на целые дни писать этюды, на него  я  рассчитывать  не  могу.
Потому я и собиралась отправить к вам мистера Эктона, чтобы он упросил вас
прийти и  предоставить  мне  возможность  воспользоваться  вашими  мудрыми
советами.
   Гертруда посмотрела на сестру. Ей хотелось сказать: "_Вот_ что  она  бы
сделала".  Шарлотта  сказала,  что  они  надеются,  баронесса  будет,  как
правило, приходить к ним обедать, им это доставит огромное удовольствие, а
ее избавит от забот, поскольку в этом случае ей не нужна будет кухарка.
   - Но кухарка мне нужна! - воскликнула баронесса. - Старуха негритянка в
желтом тюрбане. Я просто мечтаю об этом. Хочу  видеть  из  окна,  как  она
сидит вон там на траве, на фоне этих приземистых корявых пыльных яблонь, с
полным  подолом  кукурузы,  и  снимает  с  початков   лиственную   пелену.
Понимаете, это послужит местным колоритом. Его здесь, не в обиду вам  будь
сказано, не так уж много, поэтому приходится пускаться  на  выдумки.  Я  с
радостью приду к вам обедать, когда вы меня позовете, - но  я  хочу  иметь
возможность приглашать и вас иногда. Хочу иметь возможность  приглашать  и
мистера Эктона, - добавила баронесса.
   - Вам придется прежде пожаловать ко мне, - сказал Эктон. - Вам придется
пожаловать ко мне с визитом, вам придется сначала отобедать у меня. Я хочу
показать вам мой дом, хочу представить вас моей матушке.
   Два дня спустя он снова навестил мадам Мюнстер. Он  постоянно  бывал  в
доме напротив, добираясь туда обыкновенно из  своего  собственного  не  по
дороге, а полями. Как видно, он был менее щепетилен по части  "забегания",
чем  его  кузины.  На  сей  раз  оказалось,  что  и  мистер  Брэнд  явился
засвидетельствовать свое почтение очаровательной иностранке. Но с  момента
прихода мистера Эктона молодой богослов не проронил ни  слова.  Он  сидел,
сложив на коленях руки, устремив  на  хозяйку  дома  внимательный  взгляд.
Баронесса разговаривала с Робертом Эктоном, но, разговаривая,  то  и  дело
поворачивала  голову  и  улыбалась   мистеру   Брэнду,   который,   словно
зачарованный, не сводил с нее глаз. Мужчины вышли от  баронессы  вместе  и
направились к мистеру Уэнтуорту. Мистер Брэнд по-прежнему  молчал.  Только
когда они  были  уже  в  саду  у  мистера  Уэнтуорта,  он  остановился  и,
оглянувшись, смотрел некоторое время  на  маленький  белый  домик.  Потом,
склонив  набок  голову  и  слегка   нахмурившись,   взглянул   на   своего
собеседника.
   - Так вот что такое, оказывается, разговор, - промолвил он. - Настоящий
разговор.
   - Вот что такое, сказал бы я, очень умная  женщина,  -  ответил  Эктон,
смеясь.
   - Все это чрезвычайно интересно,  -  продолжал  мистер  Брэнд.  -  Жаль
только, что она говорила не по-французски; одно с другим  больше  вяжется.
Должно быть, это и есть тот самый стиль, о котором мы слыхали,  о  котором
мы читали: стиль разговора мадам де Сталь, мадам Рекамье (*16).
   Эктон в свою очередь посмотрел на расположенные среди штокроз и  яблонь
владения мадам Мюнстер.
   - Хотелось бы мне знать, - сказал он, - что  привело  мадам  Рекамье  в
наши края.



5

   Каждый  день  мистер  Уэнтуорт,  держа  в  руках  трость  и   перчатки,
отправлялся с визитом к племяннице. Часа два спустя она  сама  являлась  в
дом Уэнтуортов к чаю. Предложением Шарлотты, как правило,  у  них  обедать
Евгения пренебрегла; она услаждала себя по мере возможности  видом  старой
негритянки в малин