взгляд.
     - Разумеется, Луиза, это известно. Я не совсем понимаю, какое это имеет
отношение... - Надо отдать ему справедливость - он в самом  деле  ничего  не
понял.
     Она небрежно повела рукой, словно отмахиваясь от его вопроса, и,  снова
посмотрев ему прямо в глаза, сказала:
     - Я часто думаю о том, что жизнь очень  коротка.  Это  замечание  имело
столь явное касательство к его излюбленному предмету, что он тотчас  прервал
ее:
     - Несомненно, дорогая, жизнь коротка. Однако доказано, что в  последние
годы продолжительность человеческой  жизни  возрастает.  Подсчеты  различных
обществ по страхованию жизни и выплате ренты, наряду с  другими  бесспорными
данными, установили этот факт.
     - Я говорю о своей жизни, отец.
     - Ах, вот оно что! Тем не менее, -  сказал  мистер  Грэдграйнд,  -  мне
незачем объяснять тебе, Луиза, что она подчинена тем же законам, что  и  все
жизни в совокупности.
     - Пока она длится, я хотела бы совершить то малое, что в моих  силах  и
на что я способна. Так не все ли равно?
     Мистер Грэдграйнд. сбитый с толку этим неожиданным выводом, переспросил
с недоумением:
     - Почему все равно? Что именно все равно, дорогая?
     - Мистер Баундерби, - не  ответив  отцу,  продолжала  она,  отчеканивая
каждое слово, - сделал мне предложение.  Вопрос,  который  я  должна  задать
себе, гласит: принять ли его предложение? Так ведь, отец? Вы  так  объяснили
мне. Так или нет?
     - Именно так, дорогая.
     - Пусть так и будет. Если мистер Баундерби согласен взять меня  в  жены
на таких условиях, я принимаю его предложение. Передайте ему мой ответ  хоть
сегодня, отец. Повторите его по возможности слово в слово, - я  хочу,  чтобы
он знал все, что я сказала.
     - Это очень хорошо, дорогая, что ты  стоишь  за  точность,  -  похвалил
мистер Грэдграйнд. - Я непременно исполню твою просьбу. Нет ли у тебя особых
пожеланий относительно того, на когда назначить свадьбу?
     - Никаких, отец. Не все ли равно?
     К концу разговора он придвинулся поближе к дочери  и  взял  ее  руку  в
свои. Но когда она повторила этот странный вопрос, он  насторожился,  словно
его слух поразил какой-то диссонанс. Он помолчал, внимательно  посмотрел  на
дочь и, не выпуская ее руки, сказал:
     - Луиза, я не счел нужным задать тебе  один  вопрос,  ибо  я  мысли  не
допускал, что на него возможны два ответа. Но, пожалуй, лучше спросить  тебя
для верности. Скажи, ты втайне никому другому не давала слова?
     - Отец, - почти с гневом возразила она, - кому  другому  могла  я  дать
слово? Кого я видела? Где бывала? Какие чувства знало мое сердце?
     - Дорогая моя Луиза, - сказал мистер Грэдграйнд, успокоенный  и  весьма
довольный, - я заслужил твой упрек. Но я хотел только исполнить свой долг.
     - Что знаю я, отец, о самой себе? - негромко сказала Луиза. -  О  своих
склонностях и вкусах, стремлениях и чувствах,  о  всем  том,  что  могло  бы
зародиться во мне?  Могла  ли  я  вырваться  из  круга  доказуемых  истин  и
осязаемых явлений? - Она безотчетно сжала руку,  как  будто  держала  в  ней
какой-то твердый предмет, потом медленно разогнула  пальцы,  словно  высыпая
горсть золы или праха.
     - Дорогая моя, - подтвердил ее в высшей степени практический  родитель,
- ты права, ты совершенно права.
     - Как могли вы, отец, задать подобный  вопрос  мне?  Невинные  прихоти,
столь свойственные детям - о чем  даже  я  знаю  понаслышке,  -  никогда  не
находили приюта в моей душе. Вы так заботливо берегли меня, что  сердце  мое
никогда не было сердцем ребенка. Вы так образцово воспитывали меня, что  мне
никогда не снились детские сны. Вы так мудро растили меня, отец, от колыбели
до сего часа, что я никогда не знала ни детской веры, ни детского страха.
     Мистер Грэдграйнд даже  растрогался,  услышав  такое  признание  своего
успеха.
     - Моя дорогая Луиза, - проговорил он, - ты сторицей вознаграждаешь  мои
труды. Поцелуй меня, дочка.
     И дочь поцеловала его. Не выпуская ее из своих объятий, он продолжал:
     - Теперь я могу сказать тебе, любимое дитя мое, что я счастлив  здравым
решением,  к  которому  ты   пришла.   Мистер   Баундерби   человек   весьма
замечательный, а что касается маленького - я бы  сказал,  едва  уловимого  -
несоответствия между вами, то ты с самого начала так настроила  свои  мысли,
что его как бы и не существует. Это именно та цель, которую я  всегда  видел
перед собой: воспитать тебя так, чтобы ты, будучи еще очень  молодой,  имела
(если можно так выразиться) почти  любой  возраст.  Поцелуй  меня  еще  раз,
Луиза. А теперь пойдем к твоей матушке.
     Они направились в гостиную, где почтенная леди, не склонная ни к  каким
фокусам, как обычно, возлежала на диване, а подле нее сидела Сесси с работой
в руках. Когда они вошли, она подала  кое-какие  слабые  признаки  жизни,  и
немного погодя бледный транспарант занял сидячее положение.
     - Миссис Грэдграйнд, - провозгласил  ее  супруг,  с  явным  нетерпением
дожидавшийся  конца  этого  подвига,  -  позвольте  представить  вам  миссис
Баундерби.
     - Вот как? - сказала миссис Грэдграйнд. - Я вижу,  дело  сладилось!  Ну
что ж, Луиза, надеюсь, здоровье твое выдержит, но ежели у тебя станет болеть
голова с первого дня замужества, как  случилось  со  мной,  то,  по  совести
говоря, ничего завидного тут нет, хотя ты, конечно, уверена, что очень  даже
есть, все девушки так думают. Впрочем, поздравляю  тебя,  дорогая,  и  желаю
тебе, чтобы твои ологические науки пошли тебе впрок, от души  желаю!  Обними
меня, Луиза, только не задень за правое плечо, оно мозжит у  меня  с  самого
утра. А теперь, - захныкала миссис Грэдграйнд, снова натягивая на  себя  все
свои шали после состоявшегося материнского объятия, - я  день-деньской  буду
мучиться, потому что как же мне называть его?
     - Миссис Грэдграйнд, - грозно вопросил ее супруг, - о чем вы говорите?
     - О том, мистер Грэдграйнд, как мне называть его, когда он  женится  на
Луизе! Как-то я же должна буду  называть  его.  Ведь  немыслимо,  -  сказала
миссис Грэдграйнд, не то с обидой,  не  то  озабоченная  соблюдением  правил
вежливости, - постоянно обращаться к нему, никак его не называя. Я  не  могу
звать его Джосайя, потому что не  выношу  этого  имени.  Звать  его  Джо  вы
никогда мне не позволите, вы сами отлично это знаете.  Так  что  же?  Своего
собственного зятя я должна называть "мистер"? Думается мне, что  нет,  ежели
только мое семейство не решило, что пришла пора, когда бедную больную  можно
топтать ногами. Ну, так как же мне все-таки звать его?
     Поскольку  никто  из  присутствующих  не  предложил  выхода  из   столь
затруднительного положения, миссис Грэдграйнд на время переселилась в лучший
мир, успев, однако, присовокупить к своей духовной такой пункт:
     - А относительно свадьбы, Луиза, я прошу только  одного  -  и  прошу  с
дрожью в сердце, которая, верь не верь, пробирает меня  до  самых  пяток,  -
пусть она будет поскорей. Иначе, я уже знаю, и, минуты покою мне не будет.
     Когда  мистер  Грэдграйнд  произнес  "миссис  Баундерби",  Сесси  резко
повернула голову и устремила на Луизу взгляд, полный тревоги, и удивления, и
жалости, и горя, и еще многого другого. Луиза знала это, видела, хоть  и  не
глядела на Сесси. С той минуты Луиза круто переменилась к Сесси - была с ней
холодна, высокомерна и не допускала ее до себя.


ГЛАВА XVI

     Муж и жена

     Мистер Баундерби, узнав  о  своем  счастье,  прежде  всего  со  страхом
подумал о том, что радостную весть необходимо сообщить  миссис  Спарсит.  Он
решительно не знал, как за это  взяться  и  каковы  могут  быть  последствия
такого шага. Соберет ли она немедля свои пожитки и укатит к  леди  Скэджерс,
или наотрез откажется покинуть его дом; разразится слезами или бранью; будет
просить или требовать; разобьет ли  новость  ее  сердце,  или  она  разобьет
зеркало - об этом мистер Баундерби мог только гадать. Однако выбора  у  него
не было, - как ни верти, а сделать дело  нужно;  поэтому,  после  нескольких
неудачных попыток изъясниться на бумаге, он решил прибегнуть к помощи устной
речи.
     По дороге домой, в тот вечер, который он отвел для  сей  знаменательной
беседы, он предосторожности ради зашел в аптеку  и  приобрел  пузырек  самых
крепких нюхательных солей. "Ей-ей! - сказал себе мистер Баундерби.  -  Ежели
она вздумает падать в обморок, я уж, во всяком случае, сдеру всю кожу  с  ее
носа". Но даже оснащенный столь действенным оружием, он вошел в  собственный
дом далеко не героем и явился перед предметом  своих  опасений  с  виноватым
видом собаки, только что побывавшей в кладовой.
     - Добрый вечер, мистер Баундерби!
     - Добрый вечер, сударыня, добрый вечер. - Он  пододвинул  к  огню  свое
кресло, а миссис Спарсит свое отодвинула, словно говоря: "Ваш камин, сэр.  Я
вполне признаю это - можете занять его весь, ежели считаете, что так надо".
     - Не удаляйтесь на Северный полюс, сударыня! - сказал мистер Баундерби.
     - Благодарю вас, сэр, - отвечала миссис Спарсит  и  передвинула  кресло
обратно, хотя и не совсем на старое место.
     Мистер Баундерби  молча  смотрел,  как  она  острыми  кончиками  ножниц
протыкала в куске батиста дырки, кои, судя  по  всему,  каким-то  загадочным
образом должны были служить ему  украшением,  и  это  ее  занятие,  вкупе  с
густыми бровями и  римским  носом,  сильно  напоминало  работу  коршуна  над
глазами неподатливой пичужки. Она была так поглощена своим делом, что прошло
довольно много времени, прежде чем она взглянула на него; но как только  это
произошло, он заручился ее вниманием, многозначительно тряхнув головой.
     - Миссис Спарсит, сударыня, - начал мистер Баундерби, засовывая руки  в
карманы  и  ощупывая  правой  рукой  пробку  купленного  им  пузырька,  дабы
убедиться, что ее легко вынуть. - Мне незачем говорить вам, что вы не только
высокородная и высокопросвещенная особа, но и дьявольски разумная женщина.
     - Сэр, - отвечала сия особа, -  не  в  первый  раз  я  удостоена  чести
слышать от вас похвалу мне в подобных выражениях.
     - Миссис Спарсит, сударыня, - объявил мистер Ба-ундерби,  -  я  намерен
удивить вас.
     - Да,  сэр?  -  сказала  миссис  Спарсит  вопросительно,  но  с  полным
спокойствием.  Отложив  рукоделье,  она  стала  разглаживать  свои  митенки,
которые носила почти не снимая.
     - Я, сударыня, намерен жениться на дочери Тома Грэдграйнда.
     - Да, сэр, - отвечала миссис Спарсит. - Надеюсь, вы  будете  счастливы,
мистер Баундерби. О, я очень надеюсь, что вы будете счастливы,  сэр!  -  Она
сказала  это  столь  покровительственно  и  вместе  с  тем  участливо,   что
Баундерби, который меньше растерялся бы, если бы  она  запустила  в  зеркало
свою рабочую шкатулку или грохнулась без чувств  на  коврик  перед  камином,
плотно всадил пробку в пузырек с нюхательными солями и  подумал:  "Ах,  чтоб
ей! Кто бы мог предвидеть, что она так отнесется к делу?"
     - От всего сердца, сэр, - сказала миссис Спарсит не без высокомерия,  -
с самой этой минуты она явно присвоила себе право всегда и неизменно  жалеть
его, - желаю вам полного счастья.
     - Сударыня, -  отвечал  Баундерби  несколько  обиженно  и  против  воли
сбавляя тон, - благодарю вас. Я надеюсь быть счастливым.
     - Вот как, сэр? - снисходительно сказала миссис Спарсит. - Ну, конечно,
надеетесь. Разумеется.
     Мистер Баундерби не нашелся что ответить, и наступило  неловкое  -  для
него - молчание. Миссис Спарсит продолжала чинно работать, время от  времени
покашливая,  и  даже  в  ее   легком   кашле   слышалось   сознание   своего
превосходства.
     - Так вот, сударыня, - снова заговорил Баундерби, -  сдается  мне,  что
при изменившихся обстоятельствах такая  особа,  как  вы,  вряд  ли  пожелает
остаться здесь, хотя здесь ей были бы только рады.
     - Нет, сэр, нет, что вы! Это для меня совершенно невозможно!  -  Миссис
Спарсит все с тем же высокомерием покачала головой, и в  кашле  ее  появился
новый  оттенок  -  теперь  он  звучал  так,  словно  в  ней  подымался   дух
пророчества, но она считала нужным удерживать его.
     - Однако,  сударыня,  -  сказал  Баундерби,  -  в  моем  банке  имеются
свободные комнаты, и там высокородная, высокопросвещенная  леди  в  качестве
домоправительницы была бы просто находкой. Ежели тот же размер жалованья...
     - Прошу прощения, сэр. Вы любезно обещали мне во всех случаях  называть
это "ежегодная премия".
     -  Хорошо,  сударыня,  пусть  так.  Ежели  вы  сочтете  прежний  размер
ежегодной премии за вашу деятельность в  банке  приемлемым,  то  я  не  вижу
никаких причин расставаться с вами, разве только вы сами того пожелаете.
     - Сэр, - отвечала миссис Спарсит, - ваше предложение  достойно  вас.  И
ежели  должность,  которую  я  должна  занять  в  банке,  не  заставит  меня
спуститься ниже по общественной лестнице...
     - Разумеется, не заставит, - сказал Баундерби. - Иначе разве я позволил
бы себе предложить эту должность особе, которая, как вы, вращалась  в  самом
высшем обществе? Хоть мне-то, знаете, до этого общества  дела  нет.  Но  вам
есть.
     - Мистер Баундерби, вы чрезвычайно любезны.
     - У вас будут свои отдельные комнаты, свой уголь и свечи, и все прочее,
и своя девушка для услуг, и свой рассыльный для охраны, и  я  беру  на  себя
смелость утверждать, что жить вы будете там очень и очень неплохо, -  сказал
Баундерби.
     - Сэр, - отвечала миссис Спарсит, - больше ни слова.  Оставление  моего
поста здесь не освобождает меня от необходимости есть  хлеб  неволи,  -  она
могла бы сказать "ливер", ибо  сие  лакомое  кушанье  под  темным  пикантным
соусом неизменно составляло ее ужин, - и уж лучше мне получать его из  ваших
рук, чем из чьих-нибудь еще. Поэтому, сэр, я с благодарностью принимаю  ваше
предложение и весьма признательна вам за все знаки внимания в прошлом.  И  я
надеюсь, сэр, - заключила миссис Спарсит, чуть не  плача  от  жалости,  -  я
искренне надеюсь, что в мисс Грэдграйнд вы найдете все,  что  вы  желаете  и
чего заслуживаете.
     Ничто не могло  сдвинуть  миссис  Спарсит  с  этой  точки.  Сколько  бы
Баундерби ни важничал, сколько бы ни пускал пыль  в  глаза,  миссис  Спарсит
отказывалась смотреть на него иначе, как на  достойную  сострадания  жертву.
Она  была  учтива,  предупредительна,  бодра  и  весела,  но  чем   учтивее,
предупредительней, бодрей и веселей  держалась  она,  чем  вообще  примерней
становилось ее поведение, тем явственней он чувствовал  себя  принесенным  в
жертву мучеником. Она принимала столь нежное участие в его горестной судьбе,
что, когда она глядела на  него,  его  толстые  щеки  багровели  и  весь  он
покрывался холодным потом.
     Между тем решено было отпраздновать свадьбу через два месяца, и  мистер
Баундерби каждый вечер посещал Каменный Приют в качестве признанного жениха.
Свои чувства к невесте  он  выражал  при  помощи  браслетов,  и  вообще  все
приготовления к свадьбе носили сугубо промышленный  характер.  Изготовлялись
платья и драгоценности, изготовлялись перчатки и торты, изготовлялся брачный
контракт, оснащенный богатым подбором фактов. С начала  до  конца  все  было
подчинено фактам. Время  не  разыгрывало  с  влюбленными  тех  милых  шуток,
которые ему приписывают неразумные поэты, да и стрелки  часов  двигались  не
быстрее и не тише,  чем  обычно.  Убийственно  точные  часы  в  обсерватории
Грэдграйнда стукали по голове каждую секунду, едва она успевала родиться,  и
хоронили ее с привычной пунктуальностью.
     И торжественный день настал, как любой другой день настает  для  людей,
которые не признают ничего кроме разума; и в тот день их повенчали в церкви,
украшенной толстенькими деревянными ногами (излюбленный архитектурный орден)
- Джосайю Баундерби, эсквайра,  из  Кокстауна,  с  Луизой,  старшей  дочерью
Томаса Грэдграйнда, эскваира, из Каменного Приюта, члена парламента от  сего
округа. И после того как они сочетались священными узами брака, они  в  оный
Каменный Приют отправились завтракать.
     Отпраздновать радостное событие собралось изысканное общество,  которое
в точности знало, из чего приготовлено все, что ели и пили за  завтраком,  а
также ввозятся ли эти товары, или вывозятся, и в  каких  количествах,  и  на
каких судах - иностранных или отечественных, и так далее  и  тому  подобное.
Подружки невесты, вплоть до малолетней Джейн Грэдграйнд, в умении считать не
уступали ярмарочному чудо-счетчику; и ни за  одним  из  гостей  не  водилось
никаких фокусов.
     К концу завтрака новобрачный обратился к присутствующим  со  следующими
словами:
     - Леди и джентльмены! Я Джосайя Баундерби из  Кокстауна.  Поскольку  вы
оказали честь моей жене и мне, выпив за наше здоровье и счастье, я,  видимо,
должен поблагодарить вас; однако вы все знаете меня, знаете, откуда я вышел,
и потому не можете ожидать застольной речи от человека, который, когда видит
балку, говорит, что это балка, а когда видит палку, говорит - это палка и ни
за что не согласится назвать балку палкой или палку  балкой,  и  ни  то,  ни
другое не назовет зубочисткой. Ежели вам желательно услышать настоящий спич,
то вот мой друг, а с нынешнего дня и мой тесть. Том Грэдграйнд - он заседает
в парламенте, к нему и обращайтесь. Я для этого не гожусь. Но я полагаю, мне
простительно чувствовать себя независимо за этим столом  -  ведь  мог  ли  я
подумать, что  женюсь  на  дочери  Тома  Грэдграйнда,  когда  был  маленьким
оборванцем, который ополаскивал рожу только у водокачки, и то дай бог, чтобы
раз в две недели. Стало быть, я чувствую себя независимо и надеюсь, вам  это
нравится, а ежели нет - дело ваше. Ничем помочь  вам  не  могу.  Так  вот  я
говорю, что нынче я женился на дочери Тома Грэдграйнда. Я очень  этому  рад.
Это было мое давнишнее желание. Она росла на моих глазах, и  я  так  считаю,
что она достойна меня. И еще я считаю - не стану вас  обманывать,  -  что  я
достоин ее. Итак, я благодарю вас от своего и от ее  имени  за  ваши  добрые
пожелания, а я в свою очередь могу пожелать неженатым  среди  присутствующих
только одно: чтобы все холостяки нашли себе жен не хуже той, какую нашел  я;
и чтобы все девицы нашли себе мужей не хуже того, какого нашла моя жена.
     Так как новобрачные вознамерились  совершить  свадебное  путешествие  в
Лион, дабы мистер Баундерби получил  возможность  самолично  проверить,  как
живут рабочие руки в тех краях, и требуют ли они тоже, чтобы  их  кормили  с
золотой  ложечки,  счастливая  чета  вскоре  отбыла  на   железную   дорогу.
Новобрачная,  спускаясь  с  лестницы  уже   в   дорожном   платье,   увидала
поджидавшего ее Тома - очень красного, то ли от избытка  чувств,  то  ли  от
возлияний за завтраком.
     - Какая ты молодчина, Лу! Золото, а не сестра! - прошептал Том.
     Она крепко обняла его - как должна была бы обнять в тот день куда более
достойного человека, - и впервые за  все  время  ее  сдержанное  спокойствие
изменило ей.
     - Старик Баундерби уже снарядился, - сказал Том. - Тебе  пора.  Прощай!
Буду ждать тебя с нетерпением. Что я тебе говорил, Лу? Теперь заживем!

                             Конец первой книги


КНИГА ВТОРАЯ

                                   Жатва


ГЛАВА I

     Положение дел в банке

     Ясный летний день. Даже в Кокстауне иногда выпадали ясные дни.
     В такую погоду Кокстаун, если  смотреть  на  него  издалека,  был  весь
окутан собственной мглой,  словно  бы  непроницаемой  для  солнечных  лучей.
Знаешь, что это он, но знаешь только потому, что, не  будь  там  города,  не
чернело бы впереди столь мрачное расплывчатое пятно. Огромная туча копоти  и
дыма, которая, повинуясь движению ветра, то металась из стороны  в  сторону,
то тянулась вверх к поднебесью, то грязной волной стлалась по земле, густой,
клубящийся  туман,  прорезанный  полосами  хмурого  света,  не  пробивавшего
плотную толщу мрака