и снимая  шляпу,  -  прошу
прощенья.
     "Гм! - подумала миссис Спарсит, величественно отвечая на его поклон,  -
лет  тридцать  пять,  хорош  собой,  хорошо  сложен,  хорошие  зубы,  хорошо
воспитан, хорошо одет, приятный голос, темные волосы,  дерзкие  глаза".  Все
это миссис Спарсит  отметила  по-женски  молниеносно,  за  те  две  секунды,
которые потребовались ей, чтобы наклонить голову и опять поднять ее -  точно
султан, сунувший голову в ведро с водой *.
     - Прошу садиться, сэр, - сказала миссис Спарсит.
     - Спасибо. Разрешите мне. - Он пододвинул ей стул, сам же,  не  садясь,
небрежно прислонился к краю стола. -  Я  оставил  своего  слугу  на  вокзале
позаботиться о вещах, - поезд переполнен, и багажный вагон забит,  -  а  сам
пошел пешком, немного оглядеться. Очень странный город. Позвольте узнать, он
всегда такой черный?
     - Обычно гораздо черней, - сурово отвечала миссис Спарсит.
     - Да неужели? Простите... вы, должно быть, не здешняя уроженка?
     - Нет, сэр, - отвечала миссис  Спарсит.  -  Когда-то,  до  того  как  я
овдовела, я имела счастье или, быть может, несчастье принадлежать  к  совсем
иному кругу. Мой муж был Паулер.
     - Простите, я не расслышал, - сказал приезжий. - Был... кто?
     Миссис Спарсит повторила:
     - Он был Паулер.
     - Из семьи Паулеров, - сказал приезжий после минутного раздумья. Миссис
Спарсит утвердительно кивнула головой. Лицо  приезжего  казалось  еще  более
утомленным.
     - Вам здесь, вероятно, очень скучно?  -  сказал  он,  делая  логический
вывод из ее сообщения.
     - Я подчиняюсь обстоятельствам, сэр, - отвечала миссис Спарсит, -  и  я
давно научилась применяться к силам, управляющим моей жизнью.
     -  Это  отличная  философия,  -  сказал  приезжий,  -  весьма   мудрая,
похвальная и... - Он, видимо,  почел  излишним  договаривать  свою  мысль  и
умолк, лениво поигрывая часовой цепочкой.
     - Позвольте узнать, сэр, - начала миссис  Спарсит,  -  чему  я  обязана
честью...
     - Разумеется, - отвечал приезжий. - Спасибо, что напомнили.  У  меня  с
собой рекомендательное письмо к мистеру Баундерби, банкиру. Прогуливаясь  по
этому странному черному городу в ожидании, когда поспеет обед в гостинице, я
спросил у одного  прохожего,  -  это  был,  вероятно,  рабочий,  только  что
принявший душ из чего-то пушистого, очевидно из какого-то сырья...
     Миссис Спарсит наклонила голову.
     - ...спросил у него, где живет банкир мистер Баундерби, а  он,  услышав
слово "банкир", недолго думая, указал мне дорогу в банк. Но я  так  полагаю,
что мистер Баундерби не живет в этом здании, где я имею честь объяснять свой
приход?
     - Нет, сэр, - отвечала миссис Спарсит, - не живет.
     - Благодарю вас. Я не имел намерения предъявить письмо сейчас. Просто я
прогулялся до  банка,  чтобы  убить  время  и,  по  счастливой  случайности,
приметив в окне, - он томно повел рукой в ту сторону и слегка поклонился,  -
особу весьма благородной и приятной наружности, я  решил,  что  лучше  всего
будет, если я возьму на себя смелость справиться у  этой  особы,  где  же  в
таком случае живет банкир мистер Баундерби. Что я и  позволю  себе  сделать,
принося тысячу извинений.
     В глазах миссис Спарсит его рассеянная  и  небрежная  манера  держаться
вполне искупалась известной непринужденной галантностью,  распространявшейся
даже на нее. Вот он, к примеру, чуть ли не уселся  на  стол,  а  между  тем,
лениво склонившись к ней,  дает  почувствовать,  что  в  ней  есть  какое-то
своеобразное обаяние.
     - Банки, я знаю, склонны к подозрительности, и так оно и быть надлежит,
- сказал приезжий, который, помимо всего  прочего,  обладал  приятным  даром
говорить плавно, легко и таким тоном, как будто в его словах  скрыто  больше
глубокомыслия и остроумия, чем может показаться (вероятно,  искусный  прием,
изобретенный учредителем этой  многочисленной  секты,  кто  бы  ни  был  сей
великий муж), и поэтому, прошу удостовериться, что автор письма - вот оно  -
член парламента от этого города Грэдграйнд, с которым  я  имел  удовольствие
познакомиться в Лондоне.
     Миссис Спарсит признала руку, намекнула, что предъявлять письмо не было
никакой надобности, и сообщила адрес  мистера  Баундерби,  присовокупив  все
нужные указания и советы.
     - Премного благодарен, - сказал приезжий. - Вы, конечно, хорошо  знаете
банкира?
     - Да, сэр, - отвечала миссис Спарсит. - Я уже десять лет знаю  его  как
моего принципала.
     - Целая вечность! Он, кажется, женат на дочери Грэдграйнда?
     - Да, - сказала миссис Спарсит, сразу  поджав  губы,  -  он  удостоился
этой... чести.
     - Я слышал, что его супруга чуть ли не философ?
     - Вот как, сэр? - сказала миссис Спарсит. - Неужели?
     - Простите мое назойливое любопытство,  -  вкрадчиво  сказал  приезжий,
дабы умилостивить нахмурившую брови миссис Спарсит, - но вы знаете эту семью
и знаете свет. Я скоро тоже узнаю семью банкира и, быть может, мне  придется
часто бывать там. Скажите мне, его жена очень грозная?  Послушать  ее  отца,
так это какое-то чудище, мне просто не терпится узнать, правда ли это. К ней
не  подступишься,  да?  Умна  до  отвращения,  до  ужаса?  Вижу   по   вашей
многозначительной  улыбке,  что  вы  иного  мнения.  Это  бальзам  для  моей
смятенной души. А сколько ей  лет?  Сорок?  Тридцать  пять?  Миссис  Спарсит
расхохоталась.
     - Девчонка, - сказала она. - Ей и двадцати не  было,  когда  она  замуж
вышла.
     - Честное слово, миссис Паулер, -  проговорил  приезжий,  отделяясь  от
стола, - вы просто ошеломили меня!
     Он, видимо, и в самом деле очень удивился, по крайней  мере  настолько,
насколько это было для  него  возможно.  Он  добрых  пятнадцать  секунд,  не
отрываясь, смотрел на миссис Спарсит, словно ее неожиданное сообщение  никак
не укладывалось у него в голове. - Уверяю вас, миссис Паулер,  -  сказал  он
наконец, - что отец ее  подготовил  меня  к  встрече  с  женщиной  зрелой  и
непреклонно суровой. Я особенно признателен вам за то, что вы исправили  эту
нелепую ошибку. Еще раз простите меня за вторжение.  Тысячу  благодарностей.
До свиданья!
     Отвесив несколько поклонов, он удалился, и миссис Спарсит,  спрятавшись
за портьеру, увидела, как он, едва  волоча  ноги,  шел  по  теневой  стороне
улицы, привлекая внимание всего города.
     - Что вы  скажете  об  этом  джентльмене,  Битцер?  -  спросила  миссис
Спарсит, когда рассыльный пришел убрать посуду.
     - Много денег тратит на одежду, мэм.
     - Надо сознаться, - сказала миссис Спарсит, - одет он с большим вкусом.
     - Да, мэм, - возразил Битцер, - но стоит ли это  истраченных  денег?  А
кроме того, -  продолжал  Битцер,  вытирая  стол,  -  сдается  мне,  что  он
картежник.
     - Играть в карты безнравственно, - сказала миссис Спарсит.
     - И очень глупо, - сказал Битцер, -  потому  что  шансы  всегда  против
понтеров.
     То ли жара истомила миссис Спарсит, то ли работа не спорилась, но в тот
вечер она  не  рукодельничала.  Она  сидела  у  окна,  когда  солнце  начало
опускаться за пеленой дыма; она сидела  там,  когда  дым  пламенел  багровым
огнем, и когда огонь угас,  и  когда  темнота,  медленно  поднявшись  словно
из-под земли, поползла все выше и  выше,  добираясь  до  кровлей  домов,  до
церковных шпилей, до верхушек фабричных труб, до  самого  неба.  Не  зажигая
свеч, миссис Спарсит сидела у окна,  сложив  руки  на  коленях,  не  замечая
вечерних звуков: ни гиканье мальчишек, ни лай собак, ни стук колес, ни  шаги
и голоса прохожих, ни  пронзительные  уличные  крики,  ни  топот  деревянных
подошв по мостовой в час окончания работы, ни громыханье ставень, опускаемых
над витринами лавок, не прерывали нить ее мыслей.  Только  когда  рассыльный
пришел сказать, что ее ужин готов, миссис Спарсит очнулась от задумчивости и
перенесла на третий  этаж  свои  густые  черные  брови,  в  ту  минуту  явно
нуждавшиеся в утюге, так сильно они были наморщены от напряженной умственной
работы.
     - Дурак! - садясь за ужин,  сказала  миссис  Спарсит  после  того,  как
Битцер вышел из комнаты. К кому это относилось, она не объяснила; но вряд ли
она имела в виду ливер под пикантным соусом.


ГЛАВА II

     Мистер Джеймс Хартхаус

     Партия Грэдграйнда нуждалась в помощи на  предмет  умерщвления  Граций.
Она вербовала сторонников; а где же и вербовать их, как не среди  изысканных
джентльменов, которые, додумавшись до того, что  ничто  на  свете  не  имеет
цены, ни перед чем на свете не останавливались?
     Вдобавок, трезвые умы,  достигшие  столь  возвышенного  образа  мыслей,
обладали притягательной силой для многих приверженцев грэдграйндской  школы.
Сии  ревнители  фактов  питали  слабость  к  изысканным  джентльменам;   они
притворялись, будто это не так, но слабость, несомненно, питали. Они из кожи
вон лезли, подражая им, гнусавили, растягивали слова, как они;  и  с  томным
видом скармливали своим вновь завербованным  ученикам  заплесневелые  порции
политической экономии. Мир незнал более ублюдочного племени, чем  то,  какое
породила эта их деятельность.
     Среди  изысканных   джентльменов,   формально   не   принадлежавших   к
грэдграйндской школе, был один, который  не  только  происходил  из  хорошей
семьи и обладал  приятной  наружностью,  но  еще  отличался  тонким  юмором,
имевшим огромный успех в палате общин, -  особенно  в  тот  раз,  когда  он,
излагая  свою  точку  зрения  (и  точку  зрения  директоров   компании)   на
катастрофу, во время которой пятеро пассажиров было убито,  а  тридцать  два
ранено, уверял своих  коллег,  что  на  столь  идеально  проложенной  линии,
оснащенной   самыми   хитроумными   механизмами,   где   служат    невиданно
добросовестные машинисты, под началом неслыханно щедрых управляющих,  и  вся
система действует так, что лучшего и желать нельзя, для полного совершенства
положительно не хватало только несчастного случая. Одной из  жертв  крушения
оказалась  корова,  а  среди   разбросанных   предметов,   неизвестно   кому
принадлежащих,  нашли  вдовий  чепец.  И  почтенный  член   парламента   так
распотешил палату (весьма чувствительную к тонким шуткам),  надев  чепец  на
корову, что никто уже не пожелал вникать в протоколы  дознания,  и  компания
была оправдана под аплодисменты и смех.
     Так вот - у этого джентльмена был  младший  брат,  еще  более  приятной
наружности, нежели он  сам,  который  побывал  в  драгунских  корнетах  -  и
соскучился; потом побывал за границей в свите  английского  посланника  -  и
соскучился; потом добрался до Иерусалима  и  там  тоже  соскучился;  наконец
побродил на яхте по всему свету и опять-таки соскучился. В  один  прекрасный
день парламентский острослов по-братски сказал ему: "Джим, есть дело. Партии
непреложных фактов нужны люди. Ты мог бы там преуспеть. Почему  бы  тебе  не
взяться за статистику?" Мысль  эта  отчасти  даже  понравилась  Джиму  своей
новизной, к тому же он так  жаждал  какой-нибудь  перемены,  что  готов  был
взяться за что угодно, хоть бы и за статистику. Он  и  взялся.  Начал  он  с
того, что вызубрил несколько Синих книг; а брат его оповестил об этом Партию
непреложных фактов и сказал: "Если вы хотите провести в парламент от  любого
округа смазливого шалопая, который умеет красно говорить, то поинтересуйтесь
моим братом  Джимом,  он  вам  пригодится".  После  нескольких  проверок  на
публичных собраниях мистер Грэдграйнд и совет политических мудрецов одобрили
Джима, и было решено, что он поедет в Кокстаун, дабы его узнали в  городе  и
окрестностях. Отсюда и  письмо,  которое  Джим  накануне  вечером  показывал
миссис Спарсит и которое теперь держал в руках мистер Баундерби, - письмо  с
надписью: "Джосайе  Баундерби,  эсквайру,  банкиру,  Кокстаун.  Рекомендация
Джеймсу Хартхаусу, эсквайру. Томас Грэдграйнд".
     Получив сие послание вместе с  визитной  карточкой  мистера  Хартхауса,
мистер Баундерби, не мешкая, надел шляпу и отправился в  гостиницу.  Мистера
Хартхауса он застал сидящим у окна в самом унылом расположении  духа  и  уже
почти порешившим взяться за что-нибудь другое.
     - Мое имя, сэр, - сказал посетитель, - Джосайя Баундерби из Кокстауна.
     Мистер Джеймс Хартхаус сказал, что весьма рад (хотя это вовсе  не  было
заметно) и что давно предвкушал удовольствие.
     - Кокстаун, сэр, - продолжал Баундерби,  без  церемоний  усаживаясь  на
стул, - не  из  таких  мест,  к  каким  вы  привыкли.  А  потому,  с  вашего
позволения, - а можно и без него, я человек простой, - я прежде  всего  хочу
рассказать вам кое-что о нашем городе.
     Мистер Хартхаус заверил, что будет в восторге.
     - Не спешите с восторгами, - сказал Баундерби. -  Я  ничего  такого  не
обещаю. Во-первых, видите дым? Это для нас пища и питье. Это самая  полезная
вещь на свете вообще, а для легких в частности. Ежели вы из тех, кто  хочет,
чтобы мы истребили дым, то я с вами не согласен. Мы не  намерены  изнашивать
наши котлы быстрее, чем изнашивали их до сих пор,  сколько  бы  об  этом  ни
кричали по всей Великобритании и Ирландии.
     Мистер Хартхаус, решив, что уж раз взялся,  то  отступать  не  годится,
ответствовал:
     - Могу вас заверить, мистер Баундерби, что я одних  мыслей  с  вами.  Я
полностью разделяю ваши убеждения.
     - Очень рад, - сказал Баундерби. - Ну-с, разумеется, вы  слышали  много
толков о труде на наших фабриках. Слышали? Отлично. Сообщаю  вам  как  факт:
это самый приятный,  самый  легкий,  самый  высокооплачиваемый  труд,  какой
только  можно  себе  вообразить.  Более  того  -   фабричные   корпуса   так
превосходны, что остается лишь расстелить на полу турецкие  ковры.  Чего  мы
делать не станем.
     - Мистер Баундерби, вы совершенно правы.
     - И последнее, - продолжал Баундерби,  -  наши  рабочие  руки.  Нет  ни
одного среди них - будь то мужчина, женщина или ребенок, - который  не  имел
бы заветной цели в жизни. А цель эта - чтобы их кормили черепаховым супом  и
дичью с золотой ложечки. Так вот - никогда ни единого из них  мы  не  станем
кормить черепаховым супом и дичью с золотой ложечки. Теперь вы знаете все  о
нашем городе.
     Мистер Хартхаус объявил, что это сжатое и вместе  с  тем  исчерпывающее
изложение всего кокстаунского вопроса оказалось для него  в  высшей  степени
любопытным и поучительным.
     - Видите ли, - сказал мистер Баундерби, - таков уж мой  нрав:  когда  я
знакомлюсь с кем-нибудь, особливо с общественным лицом, я люблю,  чтобы  все
было ясно. Мне остается уведомить вас  только  об  одном,  мистер  Хартхаус,
прежде чем обещать вам, что в ответ на рекомендательное письмо  моего  друга
Тома Грэдграйнда я охотно сделаю все, что в моих скромных силах. Так  вот  -
вы из хорошей семьи. Не вздумайте вообразить, что и я из  хорошей  семьи.  Я
просто дрянь, самое что ни на есть грязное отребье.
     Если что-нибудь и могло повысить интерес Джима к собеседнику, то именно
это последнее обстоятельство - во всяком случае,  так  он  изъяснил  мистеру
Баундерби.
     - Ну-с, - сказал мистер Баундерби, - теперь мы можем пожать друг  другу
руку на равных правах. Именно на равных, потому что, хоть я лучше всех знаю,
кто я таков и как глубока была канава, из которой я  себя  вытащил,  во  мне
столько же гордости, сколько в вас. В точности столько  же.  Итак,  утвердив
надлежащим манером свою независимость, я  хочу  теперь  справиться  о  вашем
здравии и надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо.
     Мистер Хартхаус, пожимая руку мистера Баундерби,  дал  понять,  что  на
него уже действует целительный воздух Кокстауна. Мистер  Баундерби  выслушал
эти слова благосклонно.
     - Вы, может быть, знаете, - сказал он, - а может быть и не знаете,  что
я женат на дочери Тома Грэдграйнда. Ежели  вам  не  предстоит  ничего  более
занимательного, то пойдемте со мной до моего дома,  и  я  познакомлю  вас  с
дочерью Тома Грэдграйнда.
     - Мистер Баундерби, -  отвечал  Джим,  -  вы  предвосхитили  мое  самое
горячее желание.
     Без дальних слов они вышли  из  гостиницы,  и  мистер  Баундерби  повел
нового знакомца, столь несхожего  с  ним,  к  своей  частной  резиденции  из
красного кирпича с черными ставнями снаружи, зелеными шторами внутри, черной
входной дверью и двумя белыми ступеньками к ней. И вот, когда они  очутились
в гостиной сего пышного особняка, к ним вышла самая примечательная  женщина,
какую когда-либо приходилось видеть мистеру Джеймсу Хартхаусу. Она держалась
так натянуто и вместе с тем небрежно; так мало говорила и  так  настороженно
слушала; была так равнодушна и горда и вместе с тем так мучительно стыдилась
чванного смирения своего супруга - при каждой его выходке  она  вздрагивала,
точно ее ударили или полоснули ножом, - что он смотрел  на  нее  с  каким-то
новым, доселе не  изведанным  чувством.  Не  менее  примечательной,  чем  ее
поведение, показалась ему и наружность ее. Она была красива; но красивое это
лицо  застыло  в  такой  неподвижности,  что  естественное   его   выражение
оставалось тайной. Бесстрастная, самоуверенная,  нисколько  не  смущенная  и
вместе с тем словно скованная, она только по видимости находилась в гостиной
с мужем и гостем, - внутренне она была не с ними, а совсем одна; и разгадать
эту женщину с первого раза -  за  это  не  стоило  и  браться,  тут  никакая
проницательность не помогла бы.
     С хозяйки дома гость перевел взгляд на самый дом. Нигде в этой  комнате
не чувствовалась женская рука. Ни украшений, ни затейливых безделушек, пусть
даже и банальных, - ничего, что говорило бы о ее личных  вкусах.  Сумрачная,
неуютная, обставленная с хвастливой  аляповатой  роскошью  гостиная  глядела
хмуро на хозяев и гостя, - не было ни следа каких-либо женских  занятий,  не
на чем было отдохнуть взору. Как мистер  Баундерби  истуканом  торчал  среди
своих пенатов *, так и сии неприветливые боги стояли вокруг него,  они  были
достойны друг друга и весьма схожи между собой.
     - Сэр, - сказал Баундерби, - это моя жена,  миссис  Баундерби,  старшая
дочь Тома  Грэдграйнда.  Лу,  рекомендую:  мистер  Джеймс  Хартхаус.  Мистер
Хартхаус завербован твоим отцом. И в скором времени, ежели он  и  не  станет
коллегой твоего отца от нашего Кокстауна, то  мы  наверняка  услышим  о  его
кандидатуре в одном из соседних городов. Как видите,  мистер  Хартхаус,  моя
жена моложе меня. Не знаю, что она нашла во мне, почему согласилась выйти за
меня замуж; но что-то, видимо, нашла, иначе не вышла бы. Она  знает  все  на
свете, и про политику, и все прочее. На случай, ежели  вам  нужно  вызубрить
что-нибудь, я просто не мог бы придумать для вас лучшего наставника,  нежели
Лу Баундерби.
     Мистер Хартхаус сказал, что учиться у столь очаровательного  наставника
одно удовольствие и учение, несомненно, пойдет ему на пользу.
     -  Ах,  так!  -  сказал  хозяин.  -  Ну,  ежели  вы  мастер   отпускать
комплименты, то вас ждет успех, потому что тягаться с вами будет  некому.  Я
лично никогда этому делу не обучался; комплименты не по моей части  -  скажу
прямо, терпеть их не могу. Но вы получили не такое воспитание, как я. Вот уж
это было воспитание, доложу я вам! Вы джентльмен, а я нет, и я не выдаю себя
за такового. Я Джосайя Баундерби из Кокстауна,  и  этого  с  меня  довольно.
Однако, ежели на меня светские манеры и высокое положение не действуют,  это
еще не означает, что они не действуют на Лу  Баундерби.  Она  выросла  не  в
столь счастливых - несчастливых на ваш взгляд, но,  по-моему,  счастливых  -
обстоятельствах, как я, так что, думаю, труды ваши не пропадут даром.
     - Мистер Баундерби, - улыбаясь, обратился Джим к Луизе,  -  благородный
конь в сравнительно  естественном  состоянии,  свободный  от  узды,  которую
светские условности налагают на такую злополучную клячу, как я.
     - Вы очень высоко ставите мистера  Баундерби,  -  невозмутимо  отвечала
она. - Так оно и должно быть.
     Он потерялся от ее ответ