видимости, вы правы.
     - И расставаться с ними вы небось тоже не любите, - проворчал Купидон.
     - Ты молчи, Киддерминстер! - сказал мистер Чилдерс. (Киддермиистер было
земное имя Купидона.)
     - А зачем он явился сюда? Смеяться, глядя на нас?  -  сердито  вскричал
Киддерминстер, видимо не отличавшийся кротким  нравом.  -  Если  вы  желаете
посмеяться - купите билет и ступайте в цирк.
     - Киддерминстер, - сказал мистер Чилдерс,  повышая  голос,  -  замолчи!
Послушайте меня, сэр, - обратился он  к  мистеру  Грэдграйнду.  -  Не  знаю,
известно вам или нет (быть может, вы редко  посещаете  наши  представления),
что в последнее время Джуп очень много мазал.
     - Что  он  делал?  -  спросил  мистер  Грэдграйнд,  взглядом  взывая  к
могущественному Баундерби о помощи.
     - Мазал.
     - Четыре раза вчера принимался и ни одного  флик-флака  не  вытянул,  -
сказал юный Киддерминстер. - И на крутке подкачал, и в колесе.
     - Словом, не  сумел  сделать,  что  нужно.  Плохо  прыгал  и  еще  хуже
кувыркался, - пояснил мистер Чилдерс.
     - Вот что! - сказал мистер Грэдграйнд. - Это и значит "мазать"?
     - Да, в общем и целом, это называется мазать, - отвечал мистер Чилдерс.
     - Девять масел, Весельчак, мазать, флик-флак и крутка! Что вы  скажете?
- воскликнул Баундерби, хохоча во все горло. - Да, подходящая  компания  для
человека, который своими силами залетел так высоко.
     - А вы спуститесь пониже, - сказал Купидон. - О господи! Если вы сумели
залететь так высоко, почему бы вам не спуститься немножко.
     - Какой назойливый малый! - проговорил  мистер  Грэдграйнд,  бросая  на
Купидона взгляд из-под насупленных бровей.
     - К сожалению, мы вас  не  ждали,  не  то  мы  пригласили  бы  для  вас
вылощенного джентльмена, - ничуть не смущаясь,  отпарировал  Купидон.  -  Уж
если вы так привередливы, надо  было  заказать  его  заранее.  Для  вас  это
пустяк. Все равно что по тугому пройтись.
     - Что такое? Опять какая-нибудь дерзость? - спросил мистер  Грэдграйнд,
почти с отчаянием глядя на Купидона. - Что это значит - пройтись по тугому?
     -  Довольно!  Ступай  отсюда,  ступай!  -   крикнул   мистер   Чилдерс,
выпроваживая своего юного друга с  решительностью  и  проворством  обитателя
прерий. - Ничего особенного это не значит.  Просто  бывает  туго  или  слабо
натянутый канат. Вы что-то хотели передать Джупу?
     - Да, да.
     - По-моему, - сказал мистер Чилдерс, - вам это не удастся. Вы вообще-то
его знаете?
     - Ни разу в жизни не видел.
     - Сомневаюсь, чтобы вы и впредь его увидели. Думаю, что он исчез.
     - Вы хотите сказать, что он бросил свою дочь?
     - Я хочу сказать, что он смылся, - кивнув  головой,  подтвердил  мистер
Чилдерс. - Вчера он обремизился и позавчера, и нынче  опять  обремизился.  В
последнее время он только и делал, что ремизился, вот и не выдержал.
     - А зачем он... так много... ремизился?  -  запинаясь,  спросил  мистер
Грэдграйнд.
     - Гибкость теряет, поизносился, - сказал Чилдерс.  -  У  ковра  он  еще
годится, но этим не прокормишься.
     - У ковра! - повторил Баундерби. - Опять начинается! Это еще что такое?
     - Ну, в роли комика, если вам  так  больше  нравится,  -  презрительно,
через плечо, бросил мистер Чилдерс, отчего его  длинные  волосы  взметнулись
все разом. - И заметьте, сэр, Джупа мучил не самый провал, а то, что об этом
знает его дочь.
     - Прелестно! - вмешался мистер Баундерби. -  Слышите,  Грэдграйнд?  Это
прелестно. Он так любит свою дочь, что  убежал  от  нее!  Это  просто  перл!
Ха-ха! Вот что я вам скажу, молодой человек: я не всегда был таким, каким вы
меня видите. В этих делах я знаю толк. Представьте себе,  моя  мать  бросила
меня. Да, да, не удивляйтесь!
     И. У. Б. Чилдерс не без колкости заметил, что  ничего  удивительного  в
этом не находит.
     - Так вот, - сказал Баундерби. - Я родился в канаве, и моя мать бросила
меня. Хвалю я ее за это? Нет.  Может,  я  когда-нибудь  хвалил  ее  за  это?
Отнюдь. Что мне сказать о ней? Скажу, что хуже нее не сыщешь женщины на всем
свете, кроме разве моей пьянчуги бабушки. Я не из тех,  кто  гордится  своим
рождением, блюдет честь семьи - такими дурацкими фокусами я не занимаюсь.  Я
всегда говорю все, как есть, и  про  мать  Джосайи  Баундерби  из  Кокстауна
говорю без утайки, как сказал бы про мать любого бездельника.  И  про  этого
негодяя так скажу. Бродяга он и мошенник, ежели хотите знать.
     - А с чего вы взяли, что я хочу знать?  -  поворачиваясь  к  Баундерби,
спросил мистер Чилдерс. - Я объясняю вашему другу, что произошло.  Если  вам
не угодно слушать, можете подышать свежим воздухом. Я вижу, вы  любите  язык
распускать. Советую вам распускать его в своем доме, - саркастически заметил
Чилдерс, - а здесь лучше попридержите  язык,  пока  вас  не  спрашивают.  Уж
какой-нибудь домишко у вас, вероятно, найдется?
     - Пожалуй, найдется, - отвечал мистер Баундерби, громко смеясь и  звеня
монетами в кармане.
     - Так вот, будьте любезны распускать язык у себя дома. А  то  этот  наш
дом не больно крепкий, боюсь, он вас не выдержит!
     Еще  раз  смерив  мистера  Баундерби   взглядом,   Чилдерс   решительно
отвернулся от него, давая понять, что разговор  с  ним  окончен,  и  сказал,
опять обращаясь к мистеру Грэдграйнду:
     - Час тому назад Джуп послал свою дочь в аптеку. Потом видели,  как  он
вышел крадучись, надвинув шляпу на лоб, с узелком под мышкой. Она,  конечно,
никогда этому не поверит, но он ушел совсем, а ее бросил.
     - Почему вы думаете, что она не поверит? - спросил мистер Грэдграйнд.
     - Потому, что они души друг в друге не  чаяли.  Потому,  что  они  были
неразлучны. Потому, что до нынешнего дня он, казалось, только ею  и  жил.  -
Чилдерс подошел к пустому чемодану и заглянул в него.
     У мистера Чилдерса и мистера  Киддерминстера  была  очень  своеобразная
походка: ноги  они  расставляли  шире,  чем  простые  смертные,  и  усиленно
подчеркивали, что колени их утратили способность  сгибаться.  Такая  походка
отличала  всю  мужскую  половину  цирковой  труппы   и   служила   признаком
постоянного пребывания в седле.
     - Бедняжка Сесси! - сказал Чилдерс, поднимая голову от пустого чемодана
и встряхивая пышной шевелюрой. - - Напрасно он не отдал ее в ученье.  Теперь
она осталась ни при чем.
     -  Такое  мнение  делает  вам  честь,  -  одобрительно  сказал   мистер
Грэдграйнд. - Тем более, что сами вы ничему не учились.
     - Я-то не учился? Да меня начали учить с семи лет.
     - Ах, вот оно  что?  -  обиженно  протянул  мистер  Грэдграйнд,  словно
Чилдерс обманул его ожидания. - Я не знал, что существует обыкновение  учить
малолетних...
     - Безделью, - ввернул с громким хохотом мистер  Баундерби.  -  И  я  не
знал, черт меня побери! Не знал!
     - Отец Сесси, - продолжал мистер Чилдерс, даже не  взглянув  в  сторону
Баундерби, - вбил себе в голову,  что  она  должна  получить  невесть  какое
образование. Как это взбрело ему на ум, понятия не имею, но  засело  крепко.
Последние семь лет он только и делал, что подбирал для  нее  какие-то  крохи
ученья, чтобы она хоть немножко знала грамоте, ну и счету.
     Мистер Чилдерс вынул одну руку из кармана, потер щеку  и  подбородок  и
устремил на мистера  Грэдграйнда  взор,  выражавший  сильнейшее  сомнение  и
весьма слабую  надежду.  Чилдерс  с  самого  начала,  ради  покинутой  отцом
девочки, пытался задобрить мистера Грэдграйнда.
     - Когда Сесси поступила в здешнюю школу, -  продолжал  он,  -  ее  отец
радовался как ребенок. Я не понимал, чему он, собственно, радуется, ведь  мы
кочуем с места на место и здесь остановились только на время. А он,  видимо,
заранее все обдумал. Он и всегда-то был с причудами. Должно быть, он  решил,
что этим устроит судьбу девочки. Если вы, паче чаяния,  пришли  сюда,  чтобы
сообщить ему, что хотите чем-нибудь помочь  ей,  -  сказал  мистер  Чилдерс,
опять проводя рукой по лицу и глядя на мистера  Грэдграйнда  с  сомнением  и
надеждой, - то это было бы очень хорошо и очень кстати; как нельзя  лучше  и
очень, очень кстати.
     - Напротив, - отвечал мистер Грэдграйнд, - я пришел  сказать  ему,  что
среда, к которой принадлежит его дочь, делает  дальнейшее  пребывание  ее  в
школе невозможным и что она не должна больше приходить на занятия. Но  ежели
отец в самом деле бросил девочку без ее согласия и  ведома...  Баундерби,  я
хотел бы поговорить с вами.
     Мистер Чилдерс тотчас  же  тактично  покинул  комнату  и,  выйдя  своей
кавалерийской походкой на площадку  лестницы,  остановился  там,  поглаживая
подбородок и тихонько  посвистывая.  Из-за  двери  доносился  громкий  голос
мистера Баундерби, повторявший: "Нет. Я решительно против. Не советую. Ни  в
коем случае". А более тихий голос мистера Грэдграйнда говорил: "Именно это и
послужит для Луизы примером.  Она  поймет,  к  каким  пагубным  последствиям
приводит то, что возбудило в ней столь низменное любопытство.  Взгляните  на
дело с этой точки зрения, Баундерби".
     Между тем члены цирковой труппы один за другим  спускались  с  верхнего
этажа, где они были расквартированы, и  мало-помалу  собрались  на  площадке
лестницы; постояв там и пошептавшись между собой и с мистером Чилдерсом, они
постепенно вместе с ним  просочились  в  комнату.  Среди  них  были  две-три
миловидные женщины, два-три мужа, две-три тещи  и  восемь-девять  ребятишек,
исполняющих  в  случае  надобности  роли  фей.  Один  отец  семейства   имел
обыкновение удерживать другого  отца  семейства  на  конце  высокого  шеста;
третий отец семейства частенько  сооружал  из  обоих  пирамиду,  причем  сам
изображал основание, а юный Киддерминстер  -  вершину;  все  отцы  семейства
умели плясать на катящихся бочках, стоять на бутылках, ловить на лету ножи и
шары, крутить на одном пальце тарелки, скакать на чем угодно, прыгать  через
что угодно и висеть не держась ни за что. Все матери семейства умели  (и  не
делали из этого тайны) плясать и  на  туго  и  на  слабо  натянутом  канате,
гарцевать на неоседланных  конях;  никто  из  них  не  стеснялся  показывать
публике свои ноги,  а  одна  мать  семейства  в  каждый  город  въезжала  на
колеснице, собственноручно правя шестеркой лошадей. Все  они,  и  мужчины  и
женщины, старались держаться развязно и самоуверенно; одежда их не  блистала
опрятностью, в домашнем  быту  царил  хаос;  что  же  касается  грамоты,  то
познаний всей труппы вместе взятой едва хватило бы на коротенькое письмо.  И
в то же время это  были  люди  трогательно  простодушные  и  отзывчивые,  от
природы  неспособные  на  подлость,  всегда  и  неизменно  готовые   помочь,
посочувствовать друг другу; их душевные  качества  заслуживали  не  меньшего
уважения и уж, во всяком  случае,  столь  же  благожелательной  оценки,  как
обычные добродетели, присущие любому человеческому сословию.
     После всех появился сам мистер Слири - мужчина плотного  сложения,  как
уже упоминалось, с одним неподвижным и одним  подвижным  глазом,  с  голосом
(если только это можно назвать голосом), напоминавшим  хрипение  испорченных
мехов, и бледным одутловатым лицом;  никто  никогда  не  видел  его  пьяным,
однако и трезвым он тоже не бывал.
     - Мое почтенье, хударь, - сказал мистер Слири: он страдал астмой, и его
тяжелое натужное дыхание никак не справлялось с буквой "с".  -  Вот  дело-то
какое! Прямо беда! Вы уже знаете, - мой клоун и его хобака,  очевидно,  дали
тягу.
     Он обращался к мистеру Грэдграйнду, и тот ответил утвердительно.
     - И что же, хударь? - вопросил  мистер  Слири,  сняв  шляпу  и  вытирая
подкладку носовым платком, каковой нарочно для этой цели носил  в  тулье.  -
Намерены вы чем-нибудь помочь бедной девочке?
     - Когда она придет, я сообщу ей о возникшем  у  меня  плане,  -  сказал
мистер Грэдграйнд.
     - Очень рад, хударь. Однако не подумайте, что я хочу избавиться от нее.
Но и мешать ее благополучию я тоже не хочу. Я охотно взял бы  ее  в  ученье,
хотя в ее годы начинать поздновато. Прошу прощенья,  хударь,  голох  у  меня
хриплый, и непривычному человеку нелегко понять меня. Но ежели бы вы, будучи
младенцем, потели и зябли, потели и зябли на арене, и  вы  бы  захрипели  не
хуже моего.
     - Вероятно, - согласился мистер Грэдграйнд.
     - А покуда мы ждем ее, не выпьете ли чего-нибудь, хударь? Рюмку хереху,
а? - радушно предложил мистер Слири.
     - Нет, нет, благодарю вас, - отвечал мистер Грэдграйнд.
     - Зря, хударь, зря. А ваш приятель, ему что угодно?  Ежели  вы  еще  не
обедали, то выпейте рюмочку горькой.
     Но тут мистера Слири перебила его дочь Джозефина, хорошенькая блондинка
лет восемнадцати, - ее привязали к лошади, когда ей минуло  два  года,  а  с
двенадцати лет она носила при себе завещание, в  котором  выражала  просьбу,
чтобы на кладбище она была доставлена обоими пестренькими пони.
     - Тише, папа, она идет! - крикнула Джозефина и тотчас в комнату вбежала
Сесси Джуп так же стремительно, как час назад выбежала из нее.  Увидев,  что
здесь собралась вся труппа, увидев, какие у всех лица,  и  не  увидев  среди
собравшихся  отца,  она  жалобно  вскрикнула  и  бросилась  на   шею   самой
талантливой канатной плясунье (кстати, ожидавшей ребенка), а  та  опустилась
на колени, и заливаясь слезами, нежно прижала девочку к груди.
     - Хватило же у него ховехти на такое дело, черт побери, - сказал Слири.
     - Папа, дорогой мой папочка, куда ты ушел? Я знаю, знаю, ты  ушел  ради
меня! Ты ушел, чтобы мне было хорошо! И какой же ты будешь несчастный, какой
одинокий, пока не воротишься ко мне, бедный, бедный мой папочка! -  Так  она
причитала, и столько горя было в ее устремленном вверх взгляде, в простертых
руках, которыми она словно пыталась обхватить  и  удержать  исчезающую  тень
отца, что никто  слова  не  мог  вымолвить;  но  мистер  Баундерби,  потеряв
терпение, наконец решил взять дело в свои руки.
     - Вот что, люди добрые, - начал он,  -  все  это  трата  времени.  Пора
девочке понять, что бегство отца - свершившийся факт. Ежели угодно,  я  могу
объяснить ей это - ведь меня самого когда-то бросили. Слушай, ты - как  бишь
тебя! Твой отец потихоньку сбежал, бросил тебя, и больше ты его не  увидишь,
лучше и не жди.
     Однако соратники мистера Слири столь мало ценили неприкрашенные факты и
столь низко пали  в  этом  отношении,  что  они  не  только  не  восхитились
сокрушительным здравым смыслом оратора, но, напротив, встретили его  речь  в
штыки. Мужчины пробормотали "стыд и срам!", женщины -  "скотина!",  а  Слири
поспешил отвести мистера Баундерби в сторонку и предостеречь его:
     - Вот что, хударь. Откровенно говоря, - я так полагаю,  что  вам  лучше
кончить на этом и помолчать. Мои люди - народ предобрый, но они, видите  ли,
привыкли работать проворно. И ежели вы еще откроете рот, то я, черт  побери,
не уверен, что вы не вылетите в окошко.
     Поскольку мистеру Баундерби ничего не оставалось, как последовать столь
деликатному  совету,  то  мистер  Грэдграйнд  воспользовался  случаем  и  со
свойственной ему практичностью изложил суть дела.
     - Нет никакой надобности, - начал он, - задаваться вопросом, следует ли
ожидать возвращения этого человека, или не следует.  В  настоящее  время  он
отсутствует, и ничто не указывает на то, что  он  вскорости  возвратится.  Я
думаю, что с этим согласны все.
     - Ваша правда, хударь. Что верно, то верно, - поддакнул Слири.
     - Так вот. Я  пришел  сюда  с  намерением  сообщить  отцу  этой  бедной
девочки, Сесилии Джуп, что она  впредь  не  может  посещать  школу,  в  силу
некоторых соображений практического характера, о которых я  здесь  не  стану
распространяться, закрывающих доступ в нее детям,  чьи  родители  занимаются
вашим ремеслом. Однако ввиду изменившихся обстоятельств  я  хочу  предложить
следующее. Я согласен, Сесилия Джуп, взять тебя на свое попечение, воспитать
тебя и заботиться о тебе. Но при одном условии (разумеется,  ты  к  тому  же
должна хорошо вести себя), чтобы ты тут же на месте решила, идешь ты со мной
или остаешься. А также - в случае, ежели ты  идешь  со  мной,  -  ты  должна
прервать все отношения со своими присутствующими здесь друзьями. Больше  мне
добавить нечего.
     - Позвольте же и мне, хударь, - заговорил Слири, - молвить хлово, чтобы
ей было видно и лицо и изнанка. Ежели ты, Хехилия, хочешь  пойти  ко  мне  в
ученье, что ж, - работу ты знаешь, и ты знаешь тоже, кто твои товарки.  Эмма
Гордон, у которой ты хидишь на коленях, будет тебе матерью,  а  Джозефина  -
хехтрой. Я не говорю, что я ангел во плоти и что, когда ты промажешь,  я  не
выйду из хебя и не пошлю тебя к черту, но имейте в виду, хударь,  никогда  в
жизни, что бы там ни было, как бы я ни рычал, я даже лошадь ни разу  пальцем
не тронул и уж навряд ли в мои годы начну колотить наездников. Я никогда  не
был говоруном, хударь, и потому на этом кончаю.
     Вторая половина этой речи была адресована мистеру Грэдграйнду,  и  тот,
наклоном головы давая понять, что принял слова Слири к сведению, сказал:
     - Джуп, я ни в какой мере не хочу влиять  на  твое  решение.  Я  только
замечу тебе, что получить здравое практическое воспитание - большое благо, и
что твой отец сам (насколько я понимаю) отдавал себе в этом  отчет  и  желал
такового для тебя.
     Последние слова, видимо, подействовали на девочку. Рыдания утихли,  она
слегка отодвинулась от Эммы Гордон и обратила лицо  к  мистеру  Грэдграйнду.
Все присутствующие отметили происшедшую в ней перемену и  испустили  дружный
вздох, означавший: "Пойдет!"
     -  Подумай  хорошенько,  Джуп,  прежде  нежели   принять   решение,   -
предостерег мистер Грэдграйнд. - В последний раз говорю: подумай хорошенько.
     - Когда отец воротится, - после минутного молчания  вскричала  девочка,
снова заливаясь слезами, - как же он найдет меня, если я уйду?
     - Насчет этого не тревожься, - спокойно отвечал мистер  Грэдграйнд  (он
словно решал арифметическую задачу). - В таком случае, я полагаю, твой  отец
должен будет разыскать мистера...
     - Хлири. Таково мое имя, хударь. И не плохое. Мало кто в Англии его  не
знает, и оно хорошо оправдывает хебя.
     - ...разыскать мистера Слири и от него узнать, где ты находишься. Не  в
моей власти будет удерживать тебя против воли, а твой отец в любое время без
всяких затруднений найдет мистера Томаса Грэдграйнда из Кокстауна. Я человек
известный.
     - Верно! - подтвердил мистер Слири,  вращая  подвижным  глазом.  -  Вы,
хударь, один из тех, из-за кого цирк терпит  немалые  убытки.  Но  не  будем
говорить об этом.
     Опять наступило  молчание;  и  вдруг  девочка  закрыла  лицо  руками  и
воскликнула сквозь слезы:
     - Соберите мои вещи, только поскорей, и я сейчас уйду,  не  то  у  меня
разобьется сердце!
     Женщины, тяжело вздыхая, принялись за сборы, но это отняло мало времени
- скудное достояние Сесси быстро было уложено в корзинку, с которой она  уже
не раз путешествовала. Сама же она все это время сидела  на  полу  и  горько
рыдала, спрятав лицо в ладони. Мистер Грэдграйнд и его друг мистер Баундерби
уже подошли к двери, готовясь увести девочку.  Мистер  Слири  стоял  посреди
комнаты, окруженный мужской частью своей труппы, в точности так, как  обычно
стоял на арене, когда его  дочь  Джозефина  исполняла  очередной  номер.  Не
хватало только бича в его руке.
     Молча уложив корзинку, женщины пригладили Сесси растрепавшиеся  волосы,
надели на нее шляпку; потом они дали волю своим чувствам -  горячо  обнимали
ее, целовали, привели детей, чтобы она простилась с ними, и проделывали  все
то,  что  подсказывало  отзывчивое  сердце  этим  бесхитростным   неразумным
созданиям.
     - Ну что ж, Джуп, - сказал мистер Грэдграйнд, - ежели ты решилась,  так
идем!
     Но она еще должна  была  попрощаться  с  мужской  половиной  труппы;  и
каждому из них пришлось разнять скрещенные на груди