ю, что ты меня любишь, и ты знаешь, что я тебя люблю.
     В тот вечер на лице Луизы сияла улыбка, предназначенная не  только  для
брата. Увы, не только для брата!
     "Итак, щенок не единственное существо на свете, которое  ей  дорого,  -
подумал Джеймс Хартхаус, переиначивая мысль, мелькнувшую у него в тот  день,
когда он впервые увидел ее прелестное лицо. - Нет, не единственное !"


ГЛАВА VIII

     Взрыв

     Летнее утро выдалось такое чудесное, что жаль было тратить его на  сон,
и Джеймс Хартхаус, поднявшись спозаранку, расположился в уютной оконной нише
своей комнаты, дабы насладиться  редким  сортом  табака,  некогда  оказавшим
столь благотворное действие на его  юного  друга.  Греясь  в  лучах  солнца,
вдыхая восточный аромат своей трубки, следя за прозрачными  струйками  дыма,
медленно таявшими в мягком, насыщенном летними Запахами воздухе, он подводил
итог своим  успехам,  точно  картежник,  подсчитывающий  вчерашний  выигрыш.
Против обыкновения он не испытывал ни малейшей скуки, и мысль  его  работала
усердно.
     Он завоевал ее доверие, узнал тайну, которую она скрывала от  мужа.  Он
завоевал ее доверие потому, что, вне всяких сомнений, она не питала  никаких
чувств к своему мужу и между ними никогда не было и тени духовного сродства.
Он искусно, но недвусмысленно дал ей понять, что знает все тончайшие  изгибы
ее души; он стал так близок ей, через  ее  самую  нежную  привязанность;  он
пристегнул себя к этой привязанности;  и  преграда,  за  которой  она  жила,
растаяла. Все это очень удивительно и очень недурно!
     А между тем и сейчас еще он не замышлял ничего дурного. Куда лучше было
бы для века, в котором он жил, если бы он и  легион  ему  подобных  наносили
вред семье и обществу преднамеренно,  а  не  по  равнодушию  и  беспечности.
Именно о дрейфующие айсберги,  которые  уносит  любое  течение,  разбиваются
корабли.
     Когда дьявол ходит среди нас аки лев  рыкающий,  он  ходит  во  образе,
который, кроме дикарей и охотников, может соблазнить лишь немногих. Но когда
он принаряжен, отутюжен,  вылощен  по  последней  моде;  когда  он  пресыщен
пороком, пресыщен добродетелью и до такой степени истаскан, что ни для  ада,
ни для  рая  не  годится;  вот  тогда  -  занимается  ли  он  волокитой  или
волокитством, - тогда он сущий дьявол.
     Итак, Джеймс Хартхаус сидел в оконной нише, лениво посасывая трубку,  и
подсчитывал каждый шаг, сделанный им на пути, по которому, волею  судеб,  он
следовал. Куда это заведет его, он видел с достаточной ясностью, но конечная
цель пути его не тревожила. Что будет, то будет.
     Так как ему предстояла долгая поездка верхом, - в нескольких  милях  от
усадьбы ожидалось публичное собрание,  где  он  намеревался,  придравшись  к
случаю, поратовать за партию Грэдграйнда, - то он  рано  совершил  туалет  и
спустился вниз к завтраку. Ему не терпелось проверить - а что, если  она  за
ночь опять отдалилась от него? Нет. Он  мог  продолжать  свой  путь  с  того
места, где остановился  накануне,  -  она  снова  подарила  его  приветливым
взглядом.
     Проведя день более или менее (скорее менее) приятно, насколько это было
возможно при столь утомительных обстоятельствах, он в шесть часов  пополудни
возвращался обратно. От ворот усадьбы до дома было  с  полмили,  и  он  ехал
шагом по ровной, посыпанной гравием дорожке, когда-то проложенной  Никитсом,
как вдруг из-за кустов выскочил мистер Баундерби, да так  стремительно,  что
лошадь Хартхауса шарахнулась.
     - Хартхаус! - крикнул мистер Баундерби. - Вы слышали?
     - Что именно? - спросил Хартхаус,  оглаживая  свою  лошадь  и  мысленно
отнюдь не желая мистеру Баундерби всех благ.
     - Стало быть, вы не слышали!
     - Я слышал вас, и не только я, но и моя лошадь. Больше ничего.
     Мистер Баундерби, потный и красный, стал посреди  дороги  перед  мордой
лошади, дабы его бомба разорвалась с наибольшим эффектом.
     - Банк ограбили!
     - Не может быть!
     - Ограбили этой ночью, сэр. Ограбили очень странным образом. Ограбили с
помощью подделанного ключа.
     - И много унесли?
     Мистер Баундерби  так  сильно  желал  изобразить  случившееся  событием
необычайной важности, что отвечал даже с некоторой обидой:
     - Да нет. Не так чтобы очень много. Но ведь могли бы и много.
     - Сколько же?
     - Ежели вам так уж непременно хочется узнать сумму, то она не превышает
ста пятидесяти фунтов, -  с  досадой  сказал  Баундерби.  -  Но  дело  не  в
украденной сумме, а в самом факте. Важен факт - произошло ограбление  банка.
Удивляюсь вам, что вы этого не понимаете.
     - Дорогой мистер Баундерби,  -  сказал  Джеймс,  спешиваясь  и  отдавая
поводья своему слуге, - я отлично это понимаю и до  такой  степени  потрясен
картиной, которая открылась  моему  внутреннему  взору,  что  лучшего  вы  и
пожелать не можете. Тем не менее, надеюсь, вы позволите мне поздравить вас -
и, поверьте, от всей души, - что понесенный вами убыток не столь уж велик.
     - Благодарствуйте, - сухо обронил Баундерби. - Но вот что я вам скажу -
могли бы унести и двадцать тысяч фунтов.
     - Вероятно.
     - Вероятно!  Еще  как,  черт  возьми,  вероятно!  -  воскликнул  мистер
Баундерби, свирепо мотая и тряся головой.  -  Ведь  могли  унести  и  дважды
двадцать тысяч. Даже и вообразить нельзя, что могло бы случиться,  ежели  бы
грабителям не помешали.
     Тут к ним подошла Луиза, а также миссис Спарсит и Битцер.
     - Вот дочь Тома Грэдграйнда, не в пример  вам,  отлично  понимает,  что
могло бы быть, - похвастался Баундерби. - Упала  как  подкошенная,  когда  я
сказал ей! В жизни с ней этого не бывало. Но ведь и случай-то какой!  Я  так
считаю, что это делает ей честь, да-с!
     Она все еще была бледна и едва  держалась  на  ногах.  Джеймс  Хартхаус
настоял, чтобы она оперлась на его руку, и медленно  повел  ее  к  дому;  по
дороге он спросил, как произошло ограбление.
     - А я вам сейчас скажу, -  вмешался  Баундерби,  сердито  подавая  руку
миссис Спарсит. - Ежели бы вас так страшно не занимала украденная  сумма,  я
уже давно сообщил бы вам подробности.  Вы  знакомы  с  этой  леди  (слышите,
леди!), миссис Спарсит?
     - Я уже имел удовольствие...
     - Отлично. И этого молодого человека, Битцера, вы  тоже  видели  в  тот
раз? - Мистер Хартхаус утвердительно наклонил голову, а Битцер стукнул  себя
по лбу костяшками пальцев.
     - Отлично. Они живут при банке. Может быть, вам известно, что они живут
при банке? Отлично. Вчера вечером, перед закрытием,  все  было  убрано,  как
всегда. В кладовой,  возле  которой  спит  этот  малый,  лежало...  неважно,
сколько. В маленьком сейфе, в комнате Тома, где хранятся  деньги  на  мелкие
расходы, лежало около ста пятидесяти фунтов.
     - Сто пятьдесят четыре фунта семь  шиллингов  один  пенс,  -  подсказал
Битцер.
     - Ну-ну! -  оборвал  его  Баундерби,  круто  поворачиваясь  к  нему.  -
Потрудитесь не прерывать меня. Хватит  того,  что  меня  ограбили,  пока  вы
изволили храпеть - уж больно вам сладко живется. Так уж не лезьте со  своими
семь шиллингов один пенс. Я-то сам не храпел в ваши годы, могу вас  уверить.
На пустое брюхо не захрапишь. И не совался никого поправлять, а  помалкивал,
хоть был не глупее других.
     Битцер угодливо стукнул себя по лбу, всем своим  видом  показывая,  что
такое стоическое воздержание мистера Баундерби  одновременно  и  поразило  и
сразило его.
     -  Около  ста  пятидесяти  фунтов,  -  повторил  мистер  Баундерби.   -
Том-младший запер деньги в свой сейф, - не очень надежный сейф, но не в этом
дело. Все было  оставлено  в  полном  порядке.  А  ночью,  пока  этот  малый
храпел... миссис Спарсит, сударыня, вы говорите, что слышали, как он храпел?
     - Сэр, - отвечала миссис Спарсит, - я не могу сказать  с  уверенностью,
что слышала именно храп, и  следовательно,  не  берусь  утверждать  это.  Но
зимними вечерами, когда ему случалось  уснуть  за  своим  столом,  я  иногда
слышала хрипы, похожие на те, какие издает человек,  страдающий  удушьем.  И
еще я слышала шип, который позволю себе уподобить звукам, нередко  исходящим
от  стенных  часов.  Однако,  -  продолжала  миссис  Спарсит  с   горделивым
сознанием,  что  она  добросовестно  исполняет  свой  долг   беспристрастной
свидетельницы, - я отнюдь  не  хочу  бросить  тень  на  его  нравственность.
Напротив, я всегда считала Битцера молодым человеком самых высоких моральных
правил; прошу учесть эти мои слова.
     - Короче говоря, - едва сдерживая ярость, сказал Баундерби, -  пока  он
храпел, или хрипел, или шипел, или уж не знаю что еще делал, - словом,  пока
он спал, какие-то люди пробрались к сейфу Тома - спрятались ли они заранее в
банке, или проникли туда ночью, еще не установлено, - взломали его и  унесли
все деньги. Тут им помешали, и они пустились наутек;  открыли  главный  вход
(дверь была заперта на два поворота, а  ключ  лежал  у  миссис  Спарсит  под
подушкой) и вышли, снова заперев ее на два поворота подделанным ключом;  его
нашли сегодня около полудня  на  улице  неподалеку  от  банка.  Спохватились
только утром, когда этот самый Битцер поднялся и начал прибирать  помещение.
И вот, посмотрев на сейф Тома,  он  видит,  что  дверца  приотворена,  замок
сломан, а деньги исчезли.
     - Кстати, где же Том? - спросил Хартхаус, озираясь.
     - Он помогает полиции. - отвечал Баундерби, - и потому остался в банке.
Попробовали бы эти жулики ограбить меня, когда я был в его годах!  Ежели  бы
они всего восемнадцать пенсов вложили  в  это  дело,  и  то  остались  бы  в
накладе; пусть так и знают.
     - Подозревают кого-нибудь?
     - Подозревают ли? Еще бы  не  подозревали!  Будьте  покойны!  -  сказал
мистер Баундерби, выдергивая руку из-под руки миссис Спарсит, дабы  вытереть
вспотевший лоб. - Чтобы Джосайю Баундерби из Кокстауна обобрали и ни на кого
не пало подозрение? Нет уж, спасибо!
     Мистер Хартхаус полюбопытствовал, кого же именно подозревают?
     - Уж так и быть, - отвечал Баундерби, остановившись и поворачиваясь  ко
всем лицом, - я вам скажу. Об этом не надо повсюду болтать -  вернее,  нигде
об этом не надо  болтать,  -  чтобы  не  спугнуть  причастных  к  ограблению
негодяев (их целая шайка). Так что я сообщаю вам мои подозрения по  секрету.
Слушайте. - Мистер Баундерби еще раз вытер лоб. - Что  вы  скажете...  ежели
тут замешан один из рабочих?! - взорвался он.
     - Надеюсь, - равнодушно протянул Хартхаус, - не друг наш Блекпот?
     - Он самый, - отвечал Баундерби, - только не пот, а пул.
     У Луизы вырвался тихий возглас недоверчивого удивления.
     - Да, да! Я знаю! - немедленно отозвался  Бауни.  -  Знаю!  Я  к  этому
привык. Все слова  знаю.  Мол,  лучше  этих  людей  нет  на  свете.  Болтать
языком-то они горазды. Они, видите  ли,  хотят  только  одного  -  чтобы  им
объяснили, какие у них права. Но я заявляю вам:  покажите  мне  недовольного
рабочего, и я покажу вам  человека,  способного  на  любую  подлость,  любое
злодеяние.
     Это была еще одна фикция, имевшая хождение в Кокстауне, которую усердно
распространяли и которой кое-кто искренне верил.
     - Но я-то знаю этот народ, - продолжал Баундерби. - Я читаю в них,  как
в открытой книге. Миссис Спарсит, сударыня,  я  сошлюсь  на  вас.  Разве  не
предостерегал я этого бунтовщика, когда он в первый раз пришел ко мне в  дом
и допытывался, как  ему  ударить  по  религии  и  сокрушить  государственную
церковь? Миссис Спарсит, по своим родственным связям вы ровня высшей  знати,
- скажите, говорил я или не говорил ему: "От  меня  вы  не  скроете  правду;
такие, как вы, мне не по душе, вы плохо кончите"?
     - Несомненно, сэр, - отвечала миссис Спарсит, -  вы  очень  убедительно
внушали ему это.
     - Он тогда возмутил вас, сударыня, - сказал Баундерби,  -  уязвил  ваши
чувства?
     - Совершенно верно, сэр, - отвечала миссис  Спарсит,  смиренно  покачав
головой, - именно это он сделал. Впрочем, должна сказать, что,  быть  может,
такая уязвимость - или, допустим, безрассудство, - не была бы присуща мне  в
столь большой степени, ежели бы я издавна занимала нынешнее свое положение.
     Мистер Баундерби, чуть не лопаясь от спеси, в упор поглядел на  мистера
Хартхауса, как бы говоря: "Эта женщина - моя  собственность  и,  я  полагаю,
достойна вашего внимания". Затем он продолжал свою речь.
     - Да вы и сами, Хартхаус, можете припомнить, что я  сказал  ему,  -  вы
были при этом. Я все ему выложил без обиняков. Я с ними не  миндальничаю.  Я
их насквозь вижу. Так вот, сэр. Три дня спустя он удрал. Скрылся, - а  куда,
никто не знает. Точно как моя родительница во времена, моего детства - с той
только разницей, что он, ежели только это возможно, почище ее злодей. А  что
он делал, прежде чем скрыться? (Мистер  Баундерби  говорил  с  расстановкой,
сопровождая каждую фразу ударом кулака по тулье своей шляпы, которую  держал
в руке, - словно бил в бубен.) Вот, не угодно ли: его видели - каждый  вечер
- заметьте, каждый вечер - возле банка. - Он шатался там - когда же? - после
наступления темноты. Миссис Спарсит поняла, что это не к добру - указала  на
него Битцеру, - они вдвоем стали следить  за  ним,  а  нынче  мы  узнали  из
расспросов, что и соседи приметили его. -  Достигнув  кульминационной  точки
своей тирады, мистер Баундерби жестом восточной танцовщицы надел бубен  себе
на голову.
     - Подозрительно, - заметил Джеймс Хартхаус, - очень даже.
     - Еще бы! - сказал Баундерби, воинственно вскинув подбородок. -  -  Еще
бы не подозрительно. Но тут  и  другие  приложили  руку.  Замешана  какая-то
старуха. Всегда так - спохватятся, когда уже поздно;  как  сведут  лошадь  с
конюшни, - вот тут-то и обнаружат, что дверь плохо  пригнана.  Теперь  вдруг
оказывается, что какая-то старуха время от времени прилетала в город  верхом
на метле. И за день до того, как этот злодей стал околачиваться возле банка,
она с утра до вечера подглядывала за моим домом, а когда он вышел  от  меня,
она вместе с ним скрылась, и потом они держали совет - надо  думать,  старая
ведьма отчитывалась перед ним.
     "Была какая-то женщина в комнате Стивена,  и  она  пряталась  в  темном
углу", - подумала Луиза.
     - И это  еще  не  все,  нам  уже  сейчас  кое-что  известно,  -  сказал
Баундерби, таинственно тряся головой. - Но довольно, больше я теперь  ничего
не скажу. А вы, будьте любезны, помалкивайте, никому ни слова.  Может  быть,
на это потребуется время, но они от нас не уйдут. Пусть погуляют до поры  до
времени, это делу не повредит.
     - Разумеется, они будут наказаны по всей строгости закона, как пишут  в
объявлениях, - заметил Джеймс  Хартхаус,  -  и  поделом  им.  Люди,  которые
берутся грабить банки, должны нести ответственность за последствия. Не  будь
последствий, мы все бы это делали. - Он мягко взял у Луизы из рук зонтик  и,
раскрыв его, держал над ней, хотя они шли не по солнцу, а в тени.
     - А теперь,  Лу  Баундерби,  -  обратился  к  ней  ее  супруг,  -  надо
позаботиться о миссис Спарсит. Из-за этой истории  у  миссис  Спарсит  нервы
расходились, и она дня два поживет здесь. Так что устрой ее поудобнее.
     - Весьма признательна, сэр, - смиренно отвечала миссис Спарсит,  -  но,
прошу вас, не хлопочите о моих удобствах. Мне ничего не нужно.
     Однако  именно  неприхотливость   миссис   Спарсит   явилась   причиной
беспокойства для всего дома, ибо она столь мало пеклась о себе и столь много
о других, что очень скоро  стала  всем  в  тягость.  Когда  ей  показали  ее
комнату, она была так потрясена ее великолепием, что невольно  напрашивалась
мысль, будто она предпочла бы провести ночь в прачечной, улегшись  на  каток
для белья. Правда, Паулеры и Скэджерсы привыкли к  роскоши;  "но  я  почитаю
своим долгом, - с достоинством говорила  в  таких  случаях  миссис  Спарсит,
особенно в присутствии слуг, - не забывать,  что  я  уже  не  то,  чем  была
когда-то. Скажу вам больше, - добавляла она, - ежели бы я могла окончательно
вычеркнуть из памяти, что мистер Спарсит был Паулер, а я состою в родстве  с
семейством Скэджерс, или - еще лучше - ежели бы я могла отменить самый  факт
и превратиться в  особу  менее  высокого  происхождения  и  более  заурядных
родственных связей, я бы с  радостью  это  сделала.  Я  считала  бы,  что  в
нынешних обстоятельствах я должна так поступить". Этот же подвижнический дух
побудил ее отказаться за обедом от закусок и вин, предварительно  заявив  во
всеуслышанье, что она "будет дожидаться  обыкновенной  баранины",  и  только
после того, как мистер Баундерби прямо-таки приказал ей  пить  и  есть,  она
произнесла "вы чрезвычайно добры, сэр" и переменила свое решение.  Когда  ей
потребовалась соль, она просто не знала, куда деваться  от  стыда;  а  кроме
того, чувствуя себя обязанной отплатить любезностью за любезность, она, дабы
в полной мере оправдать  свидетельство  мистера  Баундерби  о  состоянии  ее
нервов, время от времени откидывалась на спинку стула и безмолвно  проливала
слезы; и каждый раз при этом можно было видеть (или, вернее, нельзя было  не
видеть), как прозрачная капля величиной с хрустальную серьгу медленно ползла
по ее римскому носу.
     Но главной силой миссис Спарсит  была  и  оставалась  ее  непоколебимая
решимость жалеть мистера Баундерби. То и дело, глядя на него,  она  горестно
качала головой, словно хотела сказать: "Увы, бедный Йорик!" * Невольно выдав
таким образом свои чувства, она заставляла себя  приободриться  и  судорожно
веселым голосом говорила: "Я рада, что  вы  не  падаете  духом,  сэр!"  -  и
всячески давала понять, какое это, по ее мнению, великое благо,  что  мистер
Баундерби так легко несет свой  крест.  Была  в  ее  поведении  и  еще  одна
странность, за которую ей неоднократно приходилось извиняться, но переломить
себя она никак не могла. Она  почему-то  упорно  называла  миссис  Баундерби
"мисс Грэдграйнд" и в течение вечера оговорилась таким образом раз сто.  Эта
столь часто повторяемая ошибка  в  конце  концов  несколько  смутила  миссис
Спарсит; но, право же, смиренно оправдывалась она, такое обращение  для  нее
вполне естественно, между тем как представить  себе,  что  мисс  Грэдграйнд,
которую она имела счастье знать в детстве, теперь  и  в  самом  деле  миссис
Баундерби, почти невозможно. И весьма примечательно, что чем больше  она  об
этом думает, тем меньше  ей  это  кажется  возможным,  -  "при  столь  явном
несоответствии", - заключила она.
     После обеда, в гостиной, мистер Баундерби учинил суд  над  грабителями:
допросил  свидетелей,  записал  их  показания,  признал  подозреваемых   лиц
виновными и приговорил их к высшей каре, предусмотренной законом.  Засим  он
отпустил Битцера в город, поручив ему  передать  Тому,  чтобы  тот  почтовым
поездом воротился домой.
     Когда внесли свечи, миссис Спарсит прошептала:
     - Умоляю вас, сэр, не грустите. Я хочу видеть  вас  таким  же  веселым,
каким вы были раньше.
     Мистер Баундерби, который под воздействием  этих  попыток  утешить  его
впал в совершенно несвойственное ему и  оттого  крайне  нелепое  элегическое
настроение, тяжко и шумно вздохнул, словно некое морское чудовище.
     - У меня душа за вас болит, - сказала миссис Спарсит. - Почему  бы  вам
не сыграть в трик-трак *, сэр, как в былые дни, когда я имела честь  жить  с
вами под одной кровлей.
     - С той поры, сударыня, я не садился  за  триктрак.  -  отвечал  мистер
Баундерби.
     - Да, сэр, - сочувственно сказала миссис  Спарсит,  -  я  это  знаю.  Я
помню, что  мисс  Грэдграйнд  никогда  не  любила  трик-трак.  Но  ежели  вы
соизволите, сэр, я рада буду сыграть с вами.
     Они сели играть у окна, выходящего в  сад.  Луна  не  показывалась,  но
вечер был теплый, почти душный, в воздухе стоял сильный аромат цветов. Луиза
и мистер Хартхаус прогуливались по саду, и оттуда доносились их  голоса,  но
слов разобрать нельзя было. Миссис Спарсит, сидя за до