не  легко;  но  стоило  им  понять,  что  случилось,   и   они
взволновались так же, как она сама. Один из  мужчин  был  под  хмельком;  но
когда его товарищ крикнул ему, что кто-то провалился  в  Чертову  Шахту,  он
кинулся к луже, сунул в нее голову и воротился трезвым.
     Вместе с обоими мужчинами Сесси  побежала  за  полмили  к  третьему,  и
вместе с ним еще к одному, а двое первых побежали в  другую  сторону.  Потом
достали лошадь, и Сесси упросила ее владельца доскакать до железной дороги с
письмом для Луизы. К этому времени целая деревня уже была на ногах,  и  люди
спешно собирали все необходимое - вороты, канаты, шесты, свечи, фонари - для
отправки к Чертовой Шахте.
     Сесси казалось, что вечность прошла с тех пор, как сна оставила могилу,
в которой лежал заживо погребенный. Ее терзала мысль, что  она  так  надолго
покинула его - точно бросила на произвол судьбы, - и она побежала обратно, а
с нею - человек шесть рабочих, включая пьяного, которого отрезвила  весть  о
несчастье и который оказался  деятельнее  всех.  Когда  подошли  к  Чертовой
Шахте,  там  по-прежнему  царила  тишина  и  безлюдье.  Мужчины  кричали   и
прислушивались так же, как раньше это делала Сесси, осмотрели край пропасти,
сошлись на том, каким образом произошло несчастье,  а  потом  сели  и  стали
дожидаться, когда доставят нужные приспособления.
     От малейшего шума - прогудит ли над  головой  жук,  зашелестит  листва,
шепнет слово один из рабочих - Сесси вздрагивала, думая, что слышит крик  со
дна пропасти. Но ветер безучастно проносился над ней, ни звука  не  долетало
оттуда, и они молча сидели на траве и ждали, ждали. Спустя немного времени к
ним стали по  одиночке  подходить  люди,  узнавшие  о  несчастье,  а  потом,
наконец, начала прибывать и настоящая помощь. Воротилась и Рейчел, приведя с
собой людей и среди них врача, захватившего вино и лекарства. Но почти никто
не надеялся, что провалившегося в Чертову Шахту вытащат оттуда живым.
     Теперь собралось так много народу, что для спасательных работ надо было
установить порядок, и один из рабочих - тот самый, который сначала  был  под
хмельком, - не то по собственному почину, не то с общего согласия взявший на
себя руководство, очистил место по краям шахты и поставил выбранных им людей
широким кольцом вокруг нее. Сперва, кроме тех, кто вызвался работать, только
Сесси и Рейчел были допущены в круг; но после того как из  Кокстауна  прибыл
экстренный поезд, в круг вступили и мистер Грэдграйнд,  и  Луиза,  и  мистер
Баундерби, и щенок.
     Прошло четыре часа с того времени, когда Рейчел и Сесси  присели  здесь
отдохнуть, прежде чем  из  шестов  и  канатов  удалось,  наконец,  соорудить
механизм, с помощью которого два человека могли без риска  спуститься  вниз.
Несмотря на простоту  этого  механизма,  устройство  его  потребовало  много
труда; не хватало то одного, то другого, и за всем пришлось посылать  людей.
Лишь в пять часов пополудни этого  погожего  осеннего  воскресенья  спустили
вниз свечу, чтобы проверить воздух; над краем  шахты  склонились  грубоватые
лица, несколько пар глаз напряженно следили за свечой,  которую  по  команде
спускали люди у ворота. Когда ее опять подняли на  поверхность,  пламя  едва
мерцало, - а потом  в  шахту  плеснули  немного  воды.  Только  после  этого
прицепили бадью и двое людей с фонарями влезли в нее и крикнули: "0пускай!".
     Заскрипел ворот, канат туго натянулся, и среди сотни мужчин  и  женщин,
столпившихся вокруг шахты, не было ни одного не  затаившего  дыхания.  Ворот
остановили по команде, когда канат размотался только  наполовину.  Остановка
ворота показалась  всем  бесконечно  долгой,  и  несколько  женских  голосов
закричали, что случилось новое несчастье! Но врач, стоявший с часами в руке,
сказал, что не прошло еще и пяти минут, и строго потребовал  полной  тишины.
Не успел он договорить, как ворот начал  работать,  выбирая  канат.  Опытный
глаз мог заметить, что ворот идет слишком легко для подъема  двух  людей  и,
стало быть, возвращается только один.
     Туго натянутый канат круг за кругом  навертывался  на  вал,  все  взоры
впились в отверстие шахты. Показался одна из рабочих и выпрыгнул из бадьи на
землю. Раздался дружный крик: "Жив?" - а потом настала глубокая  напряженная
тишина.
     Когда он сказал "жив", со всех сторон послышались радостные возгласы  и
у многих слезы выступили на глазах.
     - Но он сильно разбился, - продолжал он, как только крики утихли. - Где
врач? Его так покалечило, сэр, что мы не знаем, как его поднять оттуда.
     Совещались все вместе, обступив врача, и с тревогой глядели ему в лицо,
а он, выслушав ответы на свои вопросы,  только  качал  головой.  Солнце  уже
садилось,  и  в  багровом  отблеске  закатного  неба  отчетливо  видны  были
взволнованные, напряженные лица.
     Совещание кончилось тем, что люди опять взялись за ворот, а поднявшийся
на поверхность рабочий опять  спустился  вниз,  прихватив  с  собой  вино  и
кое-какое лекарство. Потом поднялся из ямы второй рабочий. Тем временем,  по
указанию врача, принесли носилки,  застелили  их  всякой  одеждой  и  сверху
накрыли соломой, а сам врач приготовил подобие бинтов и перевязей из шалей и
носовых платков. Все это повесили на руку тому, кто  вторым  вылез  из  ямы,
объяснив ему, что нужно сделать; он стоял, опираясь могучей  рукой  о  шест,
поглядывая то в отверстие шахты, то на окруживших его людей, и фигура  этого
горняка, освещенная фонарем, который он держал в другой руке, далеко не была
наименее заметной в толпе. Уже смерклось, и горели зажженные факелы.
     Из того немногого, что он успел сообщить обступившим его  людям  и  что
немедленно разнеслось среди зрителей, стало известно, что пострадавший лежит
на куче осыпавшейся породы, которой шахта забита до половины, и  что,  кроме
того, силу удара несколько смягчил выступ рыхлой земли на боковой стенке. Он
упал на спину, подмяв под себя одну руку; по его собственным словам, он  все
время лежал не двигаясь, только здоровой рукой доставал крошки хлеба и  мяса
из кармана и несколько раз набирал в горсть  воды.  Как  только  он  получил
письмо, он тотчас  же  оставил  работу,  всю  дорогу  прошел  пешком  и  уже
приближался к усадьбе мистера Баундерби, когда случилось несчастье. А  попал
он в такое опасное место потому, что  он  ни  в  чем  не  виноват  и  спешил
воротиться кратчайшим путем, чтобы снять с себя  обвинение.  Чертова  Шахта,
заключил горняк, крепко ругнув ее, верна себе и недаром так прозвана; по его
мнению, хоть Стивен еще в состоянии говорить, но Чертова Шахта сгубила его.
     Когда  все  было  готово,  ворот  заработал,  и  горняк,  напутствуемый
последними торопливыми советами товарищей и врача, скрылся в пропасти. Как и
в первый раз, канат разматывался круг за  кругом,  потом  по  сигналу  ворот
остановили. Ни один из рабочих не отнял от него руки, все ждали, согнувшись,
держась за вал, готовые начать выбирать канат. Наконец сигнал был  подан,  и
все стоявшие вокруг шахты подались вперед.
     Ибо теперь натянутый до отказа канат шел тяжело, люди с трудом  крутили
вал, и ворот жалобно поскрипывал. Страшно было глядеть на канат -  казалось,
он вот-вот оборвется.  Но  круг  за  кругом  мерно  ложился  на  вал,  потом
появились цепи, прикрепленные к бадье, и, наконец, сама бадья:  по  бокам  -
ее, ухватившись одной рукой за край - зрелище, от которого кружилась  голова
и замирало сердце, - висели оба  горняка,  а  свободной  рукой  они  бережно
поддерживали  привязанное  к  бадье  несчастное  искалеченное   человеческое
существо.
     Шепот сострадания пробежал по толпе, а женщины плакали в голос,  глядя,
как  изувеченное  тело,  в   котором   едва   теплилась   жизнь,   осторожно
перекладывали с железного ложа на соломенное. Сначала к нему подошел  только
врач. Он сделал, что  было  в  его  силах,  попытался,  насколько  возможно,
уложить умирающего поудобнее, но, в сущности, ему  оставалось  только  очень
осторожно прикрыть его; потом он подозвал Рейчел и Сесси. И тут все  увидели
бледное, изможденное лицо, обращенное  к  небу,  и  сломанную  правую  руку,
которая лежала поверх покрывающих его одежд, словно ожидая,  что  чья-нибудь
рука коснется ее.
     Ему дали напиться, спрыснули лицо водой, влили в рот  несколько  капель
вина и укрепляющего лекарства. Хоть он и лежал не шевелясь, глядя в небо, он
улыбнулся и сказал: "Рейчел".
     Она опустилась па траву подле него и наклонилась над ним так, что  лицо
ее пришлось между его глазами и небом, - он даже не  мог  перевести  на  нее
взгляд.
     - Рейчел, дорогая.
     Она взяла его за руку. Он опять улыбнулся и сказал:
     - Не выпускай ее!
     - Тебе очень больно, милый мой, дорогой Стивен?
     - Было очень больно, теперь уже нет. Я сильно мучился, и  долго,  очень
долго, но теперь все прошло. Ах, Рейчел, какая морока! С начала и до конца -
одна морока!
     Что-то отдаленно напоминающее прежнего Стивена бледной тенью скользнуло
по его лицу, когда он произнес свое излюбленное слово.
     - Я упал в яму, которая на памяти  еще  ныне  живущих  стариков  стоила
жизни сотням и сотням людей, - отцам, сыновьям, братьям, любимым тысячами  и
тысячами родных, чьими кормильцами они были. Я упал в яму,  которая  сгубила
рудничным газом больше  народу,  нежели  гибнет  в  кровавом  бою.  Я  читал
прошение, - и каждый может прочесть его, - где  люди,  работающие  в  копях,
Христом-богом молили издать такие законы, чтобы труд не убивал их, а пощадил
ради жен и детей, которых они любят не  меньше,  нежели  богатые  и  знатные
любят своих. Когда эта шахта работала, она за зря убивала  людей;  и  нынче,
уже брошенная, она все еще убивает за зря.  Видишь,  мы  каждый  божий  день
умираем за зря, так ли, сяк ли, - морока да и только!
     Он говорил едва слышно, без злобы  или  обиды,  никого  не  обвиняя,  а
просто утверждая бесспорную истину.
     - Твоя сестричка, Рейчел, - ты не забыла ее. А теперь уж  наверняка  не
забудешь, когда я буду подле нее. Ты помнишь,  какая  она  была  хилая,  как
терпеливо сидела весь день на стульчике у окна, пока ты работала на  нее,  и
как она  умерла,  бедная  маленькая  калека,  за  зря  погубленная  смрадным
воздухом, которым дышат рабочие в своих жалких лачугах.  Ах,  морока!  Какая
морока!
     К нему подошла Луиза; но он не видел ее -  лицо  его  было  обращено  к
вечернему небу.
     - Ежели бы во всем, что до нас касается, не было столько мороки,  я  не
лежал бы здесь. Ежели бы между  нами  было  поменьше  мороки,  мои  товарищи
ткачи, мои братья рабочие иначе поняли бы меня. Ежели  бы  мистер  Баундерби
лучше знал меня - ежели бы вообще хоть чуть-чуть знал, - он не осердился  бы
и не подумал на меня, что я мог украсть. Но глянь-ка,  Рейчел!  Глянь-ка  на
небо!
     Проследив за его взглядом, она увидела, что он смотрит на звезду.
     - Она светилась надо мной, - сказал он благоговейно, - когда я  мучился
там, внизу. Она светила мне в душу. Я смотрел на нее и думал о тебе, Рейчел,
и понемножку морока в моих мыслях рассеялась,  -  надеюсь,  что  так.  Ежели
кое-кто неверно понимал меня, то и  я  кое-кого  понимал  неверно.  Когда  я
прочел твое письмо, я сгоряча решил, что молодая леди и ее брат заодно и что
они между собой уговорились так поступить со мной. Когда я провалился в яму,
я злобился на нее и так же несправедливо судил о ней, как другие судили  обо
мне. А надо и в мыслях и в делах своих не поддаваться  злобе,  а  терпеть  и
прощать. И вот, когда я мучился там, а она светилась надо мной, и  я  глядел
на нее, зная, что смерть моя пришла, я молился о том, чтобы все люди сошлись
поближе между собой и лучше понимали бы друг дружку, нежели в мое время.
     Луиза, услышав его  слова,  опустилась  на  колени  напротив  Рейчел  и
наклонилась над ним, чтобы он мог увидеть ее.
     - Вы слышали меня? - спросил он, немного погодя.  -  Я  не  забыл  вас,
сударыня.
     - Да, Стивен, я слышала вас. И я присоединяюсь к вашей молитве.
     - У вас есть отец. Вы можете передать ему мои слова?
     - Он здесь, - сказала Луиза; ей вдруг стало страшно. - Привести  его  к
вам?
     - Прошу вас.
     Луиза воротилась с отцом. Они стояли рядом, рука в руке, и смотрели  на
строгое лицо умирающего.
     - Сэр, вы снимете пятно с моего доброго имени и позаботитесь, чтобы все
узнали, что я не вор. Это я поручаю вам.
     Мистер Грэдграйнд нетвердым голосом спросил, как это сделать?
     - Сэр, - услышал он в ответ, - ваш сын научит  вас,  как  это  сделать.
Спросите его. Я никого не обвиняю, ни единым словом. Однажды вечером я видел
вашего сына и говорил с ним. Я только прошу вас снять пятно с моего имени  -
и я вверяю это вам.
     Врач торопил людей, вызвавшихся  нести  пострадавшего,  и  те,  у  кого
имелись факелы или фонари,  уже  вышли  вперед,  готовясь  освещать  дорогу.
Прежде чем подняли носилки, пока люди совещались, как лучше взяться За  них,
Стивен сказал Рейчел, не сводя глаз со звезды:
     - Каждый раз, когда я приходил в чувство и видел ее свет надо мной, мне
думалось, что это та самая звезда, что привела к  Христу-младенцу.  Наверно,
так оно и есть!
     Носилки подняли, и он был счастлив тем, что его готовятся  нести  в  ту
сторону, куда, как ему чудилось, указывала путь звезда.
     - Рейчел, любимая моя! Не выпускай моей руки. Нынче, дорогая, нам можно
идти вместе!
     - Я буду держать твою руку и не отойду от тебя, Стивен, всю дорогу.
     - Благослови тебя бог! Сделайте милость, кто-нибудь, закройте мне лицо.
     Его бережно несли полями, проселками, по широкому  простору,  и  Рейчел
шла рядом, держа его за руку. Лишь изредка чей-нибудь шепот нарушал скорбное
молчание. Вскоре шествие превратилось в похоронную процессию. Звезда указала
ему путь к богу бедняков; и, претерпев до конца в кротости и всепрощении, он
с миром отошел к своему Спасителю.


ГЛАВА VII

     Погоня за щенком

     Еще прежде, чем разомкнулось кольцо  вокруг  Чертовой  Шахты,  один  из
зрителей внезапно исчез. Мистер Баундерби и его  тень  не  стояли  вместе  с
Луизой, опиравшейся на руку отца,  а  держались  в  сторонке,  поодаль.  Как
только мистера Грэдграйнда позвали к умирающему, Сесси, зорко  следившая  за
происходящим, тихонько подошла сзади  к  этой  мрачной  тени  -  лицо  щенка
выражало такой беспредельный ужас, что он непременно  привлек  бы  внимание,
если бы все взоры не были устремлены на Стивена, - и что-то  прошептала  ему
на ухо. Не поворачивая головы, он обменялся  с  нею  несколькими  словами  и
тотчас скрылся. Поэтому, когда толпа двинулась за носилками, щенка  в  кругу
уже не было.
     Воротившись домой, мистер Грэдграйнд послал мистеру Баундерби  записку,
требуя, чтобы сын  немедленно  пришел  к  нему.  Ответ  гласил,  что  мистер
Баундерби, потеряв Тома в толпе, ушел без него, а Тома после этого не видел,
и потому решил, что тот находится в Каменном Приюте.
     - Я думаю, отец, он сегодня не воротится  в  город,  -  сказала  Луиза.
Мистер Грэдграйнд отвернулся и больше не промолвил ни слова.
     На другое утро он сам отправился в банк,  прямо  к  открытию,  и  найдя
место сына пустым - он сначала не решался взглянуть в ту  сторону,  -  пошел
обратно той же улицей, поджидая мистера  Баундерби;  повстречавшись  с  ним,
мистер Грэдграйнд сообщил ему, что по известным причинам, которые он  вскоре
разъяснит, но о которых просит  пока  не  спрашивать,  он  счел  необходимым
временно устроить сына на работу в другом городе; и что, кроме того, на него
возложен  долг  очистить  память  Стивена  Блекпула  от  клеветы  и  назвать
истинного вора. Мистер Баундерби в полном недоумении остался стоять  посреди
улицы,  глядя  вслед  своему  тестю  и  раздуваясь  все  сильнее,  наподобие
исполинского мыльного пузыря, лишенного, однако, всякой красоты.
     Мистер Грэдграйнд пришел домой, заперся в своем кабинете и  не  выходил
оттуда весь день. Когда Сесси и Луиза стучались к  нему,  он  отвечал  через
затворенную дверь: "Не  сейчас,  дорогие,  -  вечером".  Вечером  они  снова
подошли к его двери, но он сказал: "Нет еще - завтра". Весь день  он  ничего
не ел и, когда смерклось, не потребовал свечи;  и  до  позднего  вечера  они
слышали, как он ходил взад и вперед по своему кабинету.
     Но наутро он вышел к завтраку в обычное  время  и  занял  свое  обычное
место за столом. Теперь это был почти дряхлый, сгорбленный, удрученный горем
старик; но в нем чувствовалось больше мудрости и благородства, нежели  в  те
дни, когда он требовал, чтобы в жизни не было  ничего  кроме  фактов.  Встав
из-за стола, он назначил Луизе и Сесси час, когда прийти к  нему;  и,  низко
опустив седую голову, ушел к себе.
     - Отец, - заговорила Луиза, придя к нему в условленное время, -  у  вас
осталось трое подрастающих детей. Они будут не такие; и я, с божьей помощью,
буду теперь другая.
     Она протянула Сесси руку, словно хотела сказать, что также и с  помощью
Сесси.
     - Как ты думаешь, - спросил мистер Грэдграйнд, - твой злосчастный  брат
уже задумал ограбление, когда пошел с тобой к Блекпулу?
     - Боюсь, что так, отец. Я знаю, что он  сильно  нуждался  в  деньгах  и
очень много натратил.
     - Ему было известно, что бедняга покидает город, и он  злодейски  решил
подвести его под подозрение?
     - Я думаю, отец, что это пришло ему в голову, когда он там сидел.  Ведь
я просила его пойти со мной. Не он предлагал посетить Стивена.
     - Он о чем-то говорил с ним. Что же - он отвел его в сторону?
     - Он выходил с ним из комнаты.  Я  потом  спросила  его,  зачем,  и  он
объяснил мне довольно правдоподобно; но со вчерашнего вечера я  вижу  это  в
ином свете, и когда я теперь припоминаю все  подробности,  я,  увы,  слишком
хорошо могу представить себе, что произошло между ними.
     - Скажи мне, - спросил мистер Грэдграйнд, - что, по-твоему, сделал твой
несчастный брат? Так же велика его вина в твоих глазах, как и в моих?
     - Боюсь, отец, - отвечала она,  замявшись,  -  что  он  чем-то  заманил
Стивена Блекпула либо от моего имени, либо от своего; и тот поверил  ему,  и
перед своим уходом из города два или три  вечера  подряд  с  самыми  лучшими
намерениями стоял возле банка, чего никогда раньше не делал.
     - Ясно! -сказал мистер Грэдграйнд. - Яснее  ясного!  Он  заслонил  лицо
рукой и с минуту сидел молча. Справившись с собой, он сказал:
     -  А  где  его  искать  теперь?  Как  спасти  от  правосудия?  В  нашем
распоряжении всего несколько часов -  дольше  я  не  могу  утаивать  правду.
Никогда нам своими силами не найти его. И за десять тысяч  фунтов  этого  не
сделать.
     - Сесси уже сделала это, отец.
     Он поднял голову, посмотрел на нее, на добрую фею его дома, посмотрел с
глубокой благодарностью и сказал растроганным голосом: - Всегда и всюду  ты,
дитя мое!
     -  Мы  еще  раньше,  до   вчерашнего   дня,   подозревали   правду,   -
переглянувшись с Луизой, объяснила Сесси. -  А  когда  я  увидела,  что  вас
позвали к носилкам, и услышала, что было сказано (ведь я  все  время  стояла
рядом с Рейчел), я незаметно подошла к нему и шепнула: "Не оборачивайтесь ко
мне. Видите, где ваш отец? Бегите, ради него  и  ради  себя!"  Он  уже  весь
дрожал, когда я заговорила с ним, а тут вздрогнул,  затрясся,  как  лист,  и
сказал: "Куда же я пойду? У меня нет денег, и кто захочет прятать  меня?"  Я
вспомнила цирк, в котором когда-то работал мой отец. Я не забыла,  где  цирк
Слири играет в это время года, и я только на днях читала о нем в  газете.  Я
сказала, чтобы он поспешил туда, назвался мистеру Слири  и  попросил  скрыть
его до моего приезда. "Я доберусь туда  до  рассвета",  -  сказал  он.  И  я
видела, как он выскользнул из толпы.
     - Слава богу! - воскликнул мистер Грэдграйнд.  -  Быть  может,  удастся
переправить его за границу.
     Этот план казался им тем более  осуществимым,  что  город,  куда  Сес