бросил
газетное дело. Денег не было. Друзья решили ему
помочь. Литературовед Тамара Юрьевна Хмельницкая
позвонила двадцати шести знакомым. Все согласились
давать ежемесячно по три рубля. Требовался
человек, обладающий  досугом, который бы
непосредственно всем этим занимался,
     Я тогда был секретарем Пановой, хорошо
зарабатывал и навещал ее через день. Тамара Юрьевна
предложила мне собирать эти деньги и отвозить Риду.
Я, конечно, согласился.
У меня был список из двадцати шести фамилий.
Я принялся за дело. Первое время чувствовал себя
неловко. Но большинство участников  мероприятия
легко и охотно выкладывали свою долю.
Алексей Иванович  Пантелеев сказал:
     --  Деньги у меня есть. Чтобы не беспокоить вас
каждый  месяц, я дам тридцать шесть рублей сразу.
Понадобится  больше --  звоните.
     --  Спасибо, -- говорю.
     --  Это вам спасибо...
Метод  показался разумным. Звоню  богачу N.
Предлагаю  ему такой же вариант. Еду на
Петроградскую. Незнакомая дама выносит три рубля.
Зайти не предлагает.
Мы  стояли  в прихожей. Я сильно  покраснел.
Взгляд ее говорил, казалось:
     --  Смотри, не пропей!
А мой, казалось, отвечал:
     --  Не извольте сумлеваться, ваше благородие...
У литератора Брянского я просидел часа два. Все
темы были  исчерпаны. Денег он все не предлагал.
     --  Знаете, -- говорю, --  мне пора.
Наступила пауза.
     -- Я трешку  дам, -- сказал он, -- конечно, дам.
Только, по-моему, Рид Грачев не сумасшедший,
     --  Как не сумасшедший?
     --  А так. Не сумасшедший  и все. Поумнее нас
с вами.
     -- Но  его же лечили! Есть заключение врача...
     -- Я думаю, он притворяется.
     -- Ладно, --  говорю, --  мы собираем деньги не
потому, что  Рид больной. А  потому, что он  наш
товарищ. И  находится в крайне стесненных
обстоятельствах.
     -- Я тоже  нахожусь в стесненных обстоятельствах.
Я продал ульи.
     -- Что?!
     -- Я имел  семь ульев на даче. И вынужден был
три улья продать. А дача -- вы бы поглядели! Одно
название...
     -- Что ж, тогда я пойду.
     -- Нет, я дам. Конечно, дам. Просто Рид не
сумасшедший. Знаете, кто действительно сумасшедший?
     Лерман  из журнала  "Нена". Я дал в "Неву"
замечательный исповедальный роман "Одержимость",
а Лерман  мне пишет, что  это "гипертрофированная
служебная характеристика". Вы знаете Лермана?
     -- Знаю, -- говорю, --  это самый  талантливый
критик в Ленинграде...
С писателем Рафаловичем встреча была короткой.
     --  Вот деньги, -- сказал он, -- где расписаться?
     --  Нигде. Это же не официальное  мероприятие.
     --  Ясно. И все-таки для порядка?
     --  Вы  не беспокойтесь, -- говорю, --  я деньги
передам.
     --  Как вам не стыдно! Я вам абсолютно доверяю.
Но я привык расписываться. Иначе как-то не солидно...
     --  Ну хорошо. Распишитесь вот тут.
     --  Это же ваша записная книжка.
     --  Да, я собираю автографы.
     --  А что-нибудь порядка ведомости?
     --  Порядка ведомости -- нету.
Рафалович со вздохом произнес:
     --  Ладно. Берите так...
Конечно, уклонился я от этого поручения. Мои
обязанности взяла на себя Тамара Юрьевна Хмельницкая.
Помочь  Риду не удалось. Он совершенно невменяем...

     ДИРЕКТОР КОНДРАШЕВ

     Есть один документ, характеризующий наши
литературно-издательские порядки. (Копия снята в
Ленинградском обкоме. ) Предыстория документа такова.
Вышла  нашумевшая  книга -- "Мастера русского
стихотворного перевода". Ей была предпослана статья
Эткинда. Коротко одна из его мыслей заключалась в
следующем. Большие художники не имели возможности
печатать оригинальные стихи. Чтобы заработать
на хлеб, они становились переводчиками. Уровень
переводов возрос за счет качества литературы в целом.

     Теперь читаем:

     Заведующему  Отделом  культуры
Ленинградского обкома КПСС
     тов. Александрову Г. П.

     Клеветническое утверждение Е. Эткинда о характере
развития нашей литературы в советский период во
вступительной статье к книге "Мастера русского
стихотворного перевода" не может не вызвать у
меня возмущения.
     Хотя с января 1968 года редакция "Библиотеки поэта" не
подведомственна мне в смысле прохождения рукописей, но я,
как руководитель отделения издательства, как коммунист, не
имею  права оправдывать себя юридическим невмешательством.
Есть сторона политико-моральная, обязывающая каждого члена
партии любыми средствами бороться за чистоту нашей идеологии.
     Строгие административные меры, которые будут предприняты
руководством издательства к людям, непосредственно
допустившим  антисоветский выпад Эткинда -- это естественно, но
главный вывод из случившегося, главное состоит в том, чтобы
повысить в издательстве воспитательную работу в соответствии
с решением апрельского Пленума ЦК КПСС, исключить малейшую
возможность протащить в отдельных произведениях взгляды,
чуждые  социалистической идеологии нашего общества.

     Директор  Ленинградского отделения
издательства ^Советский писатель"
     Г. Ф. Кондрашев
     11. 10. 68

     Чего можно ждать от издательств, если "ключевые
позиции" в них занимают такие люди?..

     В ТЕНИ ЧУЖОГО  ЮБИЛЕЯ

     Летом 68-го года меня отыскал по телефону незнакомый
человек. Назвался режиссером Аристарховым. Сказал,
что у него есть заманчивое предложение.
Мы  встретились. Режиссер производил впечатление
человека, изнуренного многодневным запоем.
(Что с готовностью и подтвердил. ) Вид его говорил о
тяжком  финансовом бессилии.
Аристархов  предложил  мне написать сценарий
документального фильма  о  Бунине. Приближался
юбилей  нобелевского лауреата.
Я позвонил моему бедствующему  товарищу, филологу
Арьеву. Вдвоем мы написали заявку на шестнадцати
страницах.
Мы  любовались своим произведением. В нем были
четко сформулированы идейные предпосылки. Все-таки
Бунин --  эмигрант. Бежал от коммунистов, скончался в
эмиграции. При этом -- классик русской литературы.
Один из четырех русских нобелевских лауреатов.
Мы  выдвинули  термин "духовная репатриация"
Бунина и очень этим гордились. Упоминая о
приближающемся  столетии Бунина, мы взывали к чувству
национальной гордости. Мы украсили заявку готовыми
фрагментами будущего сценария. Наконец, выразили
скромную готовность посетить Францию, чтобы
тщательнее исследовать архивы Бунина.
Аристархов восхищался нашим кинематографическим
чутьем. Ведь опыта мы не имели.
     --  Саму заявку можно экранизировать, -- говорил
Аристархов, -- я ее не только чувствую, я ее вижу!
Его левый  карман был  надорван. Полуботинки
требовали ремонта. Шнурки отсутствовали.
То и дело он начинал бредить:
     --  Экипаж  с поднятым верхом... Галки фиолетовыми
пятнами отражаются  в куполе собора... Стон
колодезного журавля... Веранда... Брошенный мольберт...
Далее он цитировал стихи Бунина:
     --  Что ж, камин затоплю, буду пить...
И Аристархов, действительно, запил. Бунин
отодвинулся на второй план.
     --  У нас, -- говорил режиссер, -- есть техническая
лаборатория. И там стоит электрофон, который
записывает шепот на расстоянии четырехсот метров.
Спрашивается, чем же  тогда располагает КГБ?..
Аристархов пил месяца два. Мы раздобыли адрес
студии. Узнали  фамилию  редактора. Послали ему
заявку, минуя Аристархова. Ответ пришел  месяца
через три.

     Экспериментальная творческая киностудия
     Москва, Воровского, 33

     Уважаемые  товарищи Арьев и Довлатов!
     Могу сообщить вам, что заявка на фильм о Бунине произвела
яркое впечатление. Чувствуется знание темы, владение
материалом, литературная и кинематографическая
подготовленность авторов.
     Но, увы, экспериментальная творческая киностудия лишена
возможности производить документальные фильмы.
     Хочу открыть вам маленький секрет -- ваша заявка
используется в качестве учебного пособия для
начинающих авторов.

     С уважением и наилучшими  пожеланиями
член сценарно-реуакиионной коллегии ЭТК
     (Л. Гуревич)
     24 сентября 1968 г.

     Письмо было довольно загадочным. Мы долго исследовали
противоречивый текст. Арьев произнес с каким-то непонятным
удовлетворением:
     --  Нам отказали. Причины не имеют значения.
Через неделю я получил открытку из Москвы:

     Наивный Сережа!
     Гуревичу не верьте. Вот истинные причины отказа. Бунин
нахально родился в 1870 году. Почти одновременно с товарищем
Лениным. Юбилей вождя  мирового пролетариата, конечно же,
затмил юбилей белоэмигранта.
Короче, ваш изысканный Бунин провалился. Мой неотесанный
Шолохов  оплачен и запускается в производство.

     Целую. Ваш Евгений Рейн.

     ВОСТОК ЕСТЬ ВОСТОК

     Мне  позвонил драматург Александр Володин:
     --  Сергей, хотите заработать?
     --  Очень, -- сказал я.
     --  Жду  вас на "Ленфильме". Приехали двое из
Тбилиси. Члены ЦК  комсомола Грузии. Окончили в
Москве  сценарные курсы. Имеют  предписание --
снять дипломную художественную короткометражку
на "Ленфильме".
     -- А  я-то при чем?
     -- Сценарий  ужасный. Надо его переписать. Тут
уже составляют договор. Вы будете третьим соавтором.
Заработаете рублей четыреста.
     -- Ого!
Я приехал на "Ленфильм". Грузины производили
сильное впечатление. Это вам не Аристархов! Замшевые
куртки, джинсы, ковбойские сапожки... Один
представился:
     -- Джон.
Второй сказал:
     -- Гриша.
Сценарием они были вполне довольны. Попытку
"Ленфильма" навязать им соавтора восприняли
мужественно. Это взятка, решили они, - которую
необходимо дать студии. То есть все правильно. В
грузинских традициях.
Я быстро прочитал сценарий. Действительно, жалкое
произведение. Дорожная кутерьма с пощечинами.
Уцененный Чаплин.
     -- Картина будет немая, -- сказал Джон, -- в манере
тридцатых годов.
Гриша украдкой  заглянул в какие-то бумаги,
страшно напрягся и произнес:
     -- В рамках обусловленного молчания...
Мы уединились, чтобы все обсудить. Джон и Гриша
вели себя миролюбиво. Я был неотвратимым злом,
той данью, которую гений вынужден платить
современному  обществу.
С нами  заключили  договор. Я., взял экземпляр
сценария, чтобы дома его переписать.
На прощание грузины сказали:
     -- Мы  по своим убеждениям  джасис-сс-с...
     -- Кто? --  не понял я.
     -- Джасис-сс-с...
Я растерялся: "Джазисты, что ли?.. "
     --  Кто? -- еще  раз спрашиваю.
     --  Джойсисты, последователи Джойса, -- объяснил
сообразительный Володин.
Вот уж не подумал бы, читая сценарии. Начинался
он так:
"Большой вагон. Сидит Гурам. Билета нет... "
Неделю  я переписывал сценарий. В моей редакции
он назывался:
"Ослик должен  быть худым".
Первые кадры были такие. С нарастающим шумом
мчится поезд. Неожиданно замедляет ход. Тормозит.
Из окна высовывается машинист. Терпеливо ждет, В
чем дело? Камера  приближается. Через рельсы
переползает майский жук...
Володин текст одобрил:
     --  Неплохо, --  сказал он, -- даже здорово!
Я встретился с грузинами. Они внимательно
читали текст, передавая друг другу страницы.
Наконец Джон сказал:
     --  Хороший  сценарий. Не хуже того, что был. Я
посвящаю  его тебе, Гриша!
     --  А я -- тебе, Джон!
Мы  отвезли сценарий на "Ленфильм". Через
несколько дней позвонил Володин:
     --  Сергей, я вас жутко подвел. Непредвиденная
история. Грузины оказались самозванцами,
мошенниками. То есть, они действительно члены ЦК
комсомола. Но все остальное -- липа. Они не заканчивали
сценарных курсов. У них фальшивые  справки, дипломы,
предписания. А "Ленфильм" без особых предписаний
короткометражек не снимает. Но деньги вы получите.
Я спросил:
     --  Грузины арестованы?
     --  Грузины пьют коньяк в буфете...
Денег я нс получил. Зашел к руководителю Второго
творческого об'единения Дмитрию Молдавскому.
Начал  ему объяснять, как и что, Молдавский
рассеянно улыбался. Вдруг я заметил, что он меня
рисует. И довольно похоже. Я понял, что
разговаривать с ним бесполезно, и ушел.
Володин говорил потом:
     --  Знаете, я все понимаю. То, что эти жулики в
ЦК, --  понимаю. То, что бездарные, -- понимаю. То,
что у них фальшивые  бумаги, -- понимаю. То, что
"Ленфильм"  вам не заплатил, -- понимаю. Я одного
понять не в силах. Одно мне  кажется совершенно
непонятным! То, что эти мошенники осмелились не
угостить вас коньяком!..
А я вдруг подумал -- надо уезжать из Ленинграда...

     ВЕРТИКАЛЬНЫЙ  ГОРОД

     Таллинн  называют  искусственным, кукольным,
бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее.
Значит, для Таллинна естественно быть чуточку
искусственным...
Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и
на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно
потому, что ее так заметно нс хватает
гостям эстонской столицы.
В Эстонии --  нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак.
В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди
из крошечных  рюмок...
Почему я отправился именно в Таллинн? Почему
не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть
влиятельные друзья?..
Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.
Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы,
чувство безнадежности.
Мы  выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в
кармане, журналистское удостоверение, авторучка.
В портфеле -- смена белья,
Знакомых у меня в Таллинне не было. Было два
телефона, кем-то небрежно продиктованных...
Мы  приехали вечером. Телефонный звонок. Первая
удача -- есть где остановиться.
Наутро я уже сидел в кабинете заместителя
редактора "Молодежи Эстонии",
Начал печататься как внештатный автор. Зачем
работал ответственным секретарем в портовой
многотиражке. Еще через месяц пригласили в
отдел информации "Советской Эстонии".
Материальное и гражданское положение несколько
стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот
рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному:
лимон, маслин, жалкие наперстки...

     Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался -- и в
тот же день получай.
Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор. )
Эстонские привилегии шли на убыль. Началось
с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели
четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили
торговать коньяком. Кроме этих частностей были
также другие, идеологические перемены. Однако не
будем забегать вперед...

     СОЛО  НА УНДЕРВУДЕ

     Это было в Таллинне. Захожу в магазин.
Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю.
     "Молнии есть? "
     "Нет".
     "А где ближайший магазин, в которое они
продаются? "
     Продавец ответил:
     "Хельсинки... "

     У меня появились друзья среди таллиннской
интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые.
Я давал им свои рассказы. Город маленький, все
друг друга знают, слухи распространяются быстро.
Мне  сообщили, что в издательстве ждут, когда я
представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых
безобидных рассказов и пошел в издательство.
Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно
приветливо.
Через несколько дней звонит --  очень понравилось.
Даем на рецензию в Тартуский университет.
     --  А можно  самому Лотману?
     --  Вообще-то можно. Юрий  Михайлович  с удовольствием
напишет рецензию, Только я не советую.
Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем
доценту Беззубову. Это очень знающий человек,
специалист но творчеству Леонида Андреева. Вы
любите  Андреева?
     --  Нет. Он пышный  и с  надрывом. Мне вся эта
компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец...
     --  Неважно, Беззубое -- человек широкого диапазона.
     --  Да я не возражаю.,,
Беззубов написал положительную рецензию. Приводить
ее целиком не имеет смысла. Вот последний
абзац:

     "С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы
обладают несомненными  литературными  достоинствами".

     Через три недели со мной  был подписан договор
36/ЕИ-74.

     О моей  книжке  заговорили. Руководитель издательства
Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка
у них за последние годы. В своих интервью
корреспондентам газет директор "Ээсти раамат"
обязательно называл мою фамилию.
Чем был вызван  такой успех? Ведь цену своим
рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.
Дело в литературной ситуации. Среди эстонских
писателей есть очень талантливые. Например -- Ветемаа,
Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все,
что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи
маленькие. Кто там услышит в Москве?
Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на
обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый
контур. Не перепутаешь... Я не хочу сказать, что
это высокое творческое достижение. Просто факт,
свидетельствующий о мягком цензурном  режиме.
Разумеется, есть и в эстонской литературе
категорические табу -- национальный  вопрос, к
примеру. И тем не менее...
С русским языком дело обстоит несколько иначе.
У русских авторов возможностей значительно меньше.
Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится
и на них.
Помимо этого, русская литературная секция в
Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не
принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так
и заинтересовались.
Гранки пришли буквально через месяц. Затем --
вторая корректура. То есть по срокам нечто
фантастическое!..
Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили.
У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор
почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с
ленинградской пропиской. ) Да и тексты оказались не
столь уж безобидными, В общем, тормозили...

     СОЛО  НА УНДЕРВУДЕ

     Аксель Тамм передал мне один разговор.
     Цензор говорила
     "Довлатов критикует армию".
     "Где, покажите".
     Это, конечно, мелочи, детали, но все же... "
     "Покажите хоть одну конкретную фразу".
     "Да вот. "На ремне у дневального болтался
штык".
     "Ну и что? "
     "Как-то неприятно -- болтался штык...
Как-то легкомысленно... "
     Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:
     "Штык -- не член! Он не может стоять!
Он болтается... "

     Как-то вызвал меня главный редактор:
     --  Слушайте, кто ваши друзья в Ленинграде?
     --  Трудно сказать. В основном, начинающие
писатели, художники... А что?
     --  Да ничего. Я тоже бог знает с кем дружу... В
каких-нибудь манифестациях участвовали?
     --  Боже упаси.
     --  Бумаги подписывали?
     --  Какие бумаги?
     --  Вы меня понимаете. Разные.
     --  Разные --  никогда.
     --  Странно.
     --  А что такое?
     --  Отношение к вам странное.
     --  Объясните же наконец...
     --  Ладно. Не переживайте. Все будет хорошо...
Я ожидал  верстку. Жизнь представлялась в
розовом свете...
Тут самое  время отвлечься. Поделиться ярким
эстетическим впечатлением.

     ЧЕРНАЯ МУЗЫКА

     В Таллинне гастролировал Оскар Питерсон,
знаменитый джазовый  импровизатор. Мне довелось по-
бывать на его концерте.
Накануне я пошел к своему редактору:
     --  Хочу  дать информацию  в субботний номер.
Нечто вроде маленькой рецензии.
Редактор Генрих Францевич  Туронок по своему
обыкновению  напугался:
     --  Слушайте, зачем все это? Он -- американец,
надо согласовывать. Мы не в курсе его политических
убеждений. Может  быть, он троцкист?
     --  При  чем тут убеждения? Человек  играет на
рояле,
     --  Все равно, он -- американец.
     --  Во-первых, он -- канадец.
     --  Что значит -- канадец?
     --  Есть такое государство -- Канада. Мало того,
он --  негр. Угнетенное национальное меньшинство.
И  наконец, его знает весь мир. Как же можно нс
откликнуться?
Туронок задумался.
     --  Ладно, пишите. Строк пятьдесят нонпарелью...
Питерсон играл гениально. Я впервые почувствовал,
как обесценивается музыка в грамзаписи.
В субботнем номере появилась моя заметка.
Воспроизвожу  ее не из гордости. Дело в том, что это --
единственный советский отклик на гастроли Питерсона.

     СЕМЬ НОТ В ТИШИНЕ

     В его манере -- ничего от эстрадного шоу: классический
смокинг, уверенность, такт. Белый платок на крышке черного
рояля. Пианист то и дело вытирает лоб. Вдохновенный  труд,
нелегкая работа...