л в сапожках под  костюмными  брюками,  он
был очень серьезен, пил чай и вытирал усы тыльной стороной  ладони.  Комнаты
были     забиты     журналистами,     богемой,     художниками,     поэтами,
женщинами-общественницами. МБМ отчаялся привлечь внимание Эммы Голдмен.  Она
занималась с каждым из гостей, была страшно  загружена,  но  все  держала  в
голове. Нужно было представлять людей друг  другу,  разным  персонам  давать
разные задания о том, что они должны сделать, куда им нужно пойти, что нужно
выяснить, о чем написать. Он чувствовал себя полным невеждой.  Эмма  Голдмен
пошла на кухню  за  пирогом.  "Слушай,  -  сказала  она  Младшему  Брату,  -
возьми-ка эти  чашки  и  расставь  их  в  большой  комнате".  Он  был  очень
благодарен, что она и его, наконец, воткнула в свою систему полезных  людей.
Плакаты "Матушки-Земли" висели по всем стенам. Высокий длинноволосый человек
разливал пунш. Это был тот самый, что предложил  Младшему  Брату  зайти.  Он
выглядел как шекспировский актер-неудачник. Ногти с черной каемкой.  Пил  он
не меньше, чем разливал.  Приветствовал  людей  малоотчетливым  пением.  Все
смеялись, болтая с ним. Его звали  Бен  Райтмен,  это  был  Эммин  сожитель.
Что-то там у него было на макушке, какое-то выбритое пятно.  Заметив  взгляд
Младшего Брата, он объяснил,  что  это  случилось  в  Сан-Диего  -  его  там
вымазали дегтем и вываляли в перьях. Эмма туда отправилась выступать, а  он,
как ее менеджер, снимал залы, договаривался с людьми. Однако там не  хотели,
чтобы Эмма выступала. Они схватили его, увезли куда-то, раздели  и  вымазали
дегтем. Прижигали его сигаретами и  даже  делали  кое-что  похуже.  Пока  он
рассказывал, лицо его потемнело, улыбка исчезла. Вокруг собрались слушатели.
Черпачок для пунша в его руке  позванивал  о  край  чаши.  Заметив  это,  он
странно улыбнулся - похоже, он не мог оторвать  руки  от  черпака.  "Они  не
хотели, чтобы "момма" выступала в Канзас-Сити, в Лос-Анджелесе, в Спокане, -
сказал он. - Однако она выступила. Мы там все тюряги знаем. Мы выиграли. Моя
"момма" еще выступит в Сан-Диего". Он засмеялся над своей рукой -  трясется,
и все. Черпачок позванивал о край чаши.
   В этот  момент  какой-то  человек  протолкался  к  столу  и  сказал:  "Вы
полагаете, Райтмен, что мир правильно устроен, если  вас  так  непринужденно
вываляли в перьях? - Это был совершенно лысый коротышка в очках  с  толстыми
стеклами, с большим мокрым ртом и очень болезненным цветом лица - кожа,  как
воск. - Вся наша энергия уходит только на то, чтобы защитить самих себя.  Мы
следуем их стратегии, а  не  своей  собственной.  Боюсь,  что  вы  этого  не
понимаете. Какая же здесь победа, бедный Райтмен, если какой-нибудь  либерал
с комплексом вины берет вас из тюрьмы на поруки? Он делает это  только  ради
самоудовлетворения. Куда развивается мир?" Двое мужчин смотрели в упор  друг
на друга. Туг Голдмен дружелюбно позвала из-за  мужских  спин:  "Саша!"  Она
обошла вокруг стола, вытирая руки о фартук,  и  встала  рядом  с  Райтменом.
Мягко вынула  черпачок  из  его  руки.  "Саша,  мой  милый,  -  сказала  она
болезненному человечку, - если  мы  сначала  научим  их  ценить  собственные
идеалы, потом мы сможем научить их нашим".
   Вечеринка затянулась  до  утра.  Младший  Брат  уже  потерял  надежду  на
внимание Эммы. Он  сел  в  позе  лотоса  на  старый  диван  с  продавленными
пружинами. Вдруг он заметил, что комната пуста, а Голдмен сидит на  кухонном
стуле прямо напротив него. Он оказался последним  гостем.  Безотчетно  слезы
потекли из его глаз. "Вы  действительно  удивились,  что  я  узнала  вас?  -
спросила Голдмен. - Да как же я могла забыть? Кто  мог  бы  забыть  подобное
зрелище, мой язычник? - Она притронулась к его щеке и смахнула  слезинку.  -
Так трагично, так трагично. - Вздох. - И это все, чего вы хотите от жизни? -
Ее магнетические глаза пронзали его сквозь толстые стекла очков. Она  сидела
раздвинув ноги, руки на коленях. - Я не знаю, где она. Но  даже  если  бы  я
сказала вам, что хорошего? Предположим, вы бы ее вернули. Она будет  с  вами
некоторое  время,  а  потом  сбежит,  разве  нет?"  Он  кивнул.  "Вы  ужасно
выглядите, - сказала Голдмен. - Что вы с собой сделали? Не едите? Не  дышите
свежим воздухом? Вы постарели  на  десять  лет.  Я  вам  не  сочувствую.  Вы
думаете, вы какойто особенный, если  потеряли  свою  любовь?  Это  случается
ежедневно и с другими. Предположим, она все-таки согласится жить с вами.  Вы
буржуазный тип, вы захотите жениться. Меньше чем за  год  вы  сломаете  друг
друга. Вы увидите, как она начнет стареть и сереть прямо  на  ваших  глазах.
Будете сидеть за столом и глазеть друг на друга, чувствуя лишь ужасные путы,
которые вы считали любовью. Поверьте мне и  держитесь  от  этого  подальше".
Младший Брат плакал. "Вы правы, - говорил  он,  -  конечно,  вы  правы".  Он
поцеловал ее руку. У нее  была  маленькая  кисть  с  распухшими  пальцами  и
увеличенными суставами. "Я совсем, совсем ее не помню, -  рыдал  он.  -  Это
была лишь моя мечта". Голд-мен оставалась непримиримой. "Как вам жалко себя!
Какая вкуснейшая эмоция! Я вам кое-что скажу.  Сегодня  здесь  были  в  этой
комнате мой нынешний любовник и два  прежних.  Дружба  всего  дороже.  Общие
идеалы, уважение к человеческой персоне в целом. Почему вы  отвергаете  вашу
собственную свободу? Почему вам обязательно надо за кого-то уцепиться, чтобы
жить?"
   Голова его склонялась все ниже, он смотрел в пол. Вдруг  он  почувствовал
ее пальцы под подбородком. Она подняла его голову и отклонила  ее  назад.  В
глаза   ему   с   любопытством   смотрели   Голдмен   и   Райтмен.    Сквозь
отрешенно-придурковатую  улыбку  Райтмена  светился  золотой  зуб.   Голдмен
сказала: "Он напоминает мне Чолгоша" (Леон Чолгош -  американский  анархист,
убивший  президента  Мак-Кинли  -  Прим.  перев.).  Райтмен   сказал:   "Это
образованный, буржуазный субъект". - "Но в глазах все тот же бедный мальчик,
- сказала Эмма, - все тот же бедный опасный мальчик". Младший Брат вообразил
себя в очереди на рукопожатие к президенту Мак-Кинли. Носовой платок обмотан
вокруг руки.  В  платке  пистолет.  Мак-Кинли  падает  навзничь.  Жилет  его
окрашивается кровью. Крики ужаса.
   Когда он уходил, Эмма Голдмен обняла его в дверях. Ее губы, на  удивление
мягкие, прижались к его щеке. Он был взят. Шаг назад.  Партийная  литература
из-под мышки - на пол. Согнувшись в дверях  и  смеясь,  они  стали  собирать
книги.
   Через  час  он  стоял  между  вагонами  на  молочном  поезде,  идущем   в
Нью-Рошелл. Он прикидывал, не кинуться ли под колеса. Он слушал их ритм,  их
устойчивое клацанье, как левая рука в рэгтайме. Скрежет и колотун металла  о
металл, когда буфера вагонов соприкасались, напоминали синкопирование правой
рукой. Самоубийственный  рэг.  Вагоны  подпрыгивали  под  его  ногами.  Луна
гналась за поездом. Он поднимал лицо к небу, как будто даже лунный свет  мог
согреть его.
 
 
 
   23
 
   Однажды в воскресенье цветной гражданин Колхаус Уокер попрощался со своей
невестой и поехал на  своем  "фордике"  в  Нью-Йорк.  Было  уже  пять  часов
пополудни, и тени деревьев лежали поперек дороги.  Путь  его  проходил  мимо
пожарного депо "Эмеральдовский движок" - добровольческой пожарной  компании,
известной лихостью своей  парадной  униформы  и  чрезвычайной  оживленностью
своих пикников. Всякий раз, когда он  проезжал  мимо  пожарки,  двухэтажного
дощатого строения, он видел волонтеров,  которые  стояли  на  улице  и  вели
бесконечный треп, и всякий раз при виде Колхауса они замолкали  и  провожали
его взглядами. Конечно, он знал, что своей одеждой и  своим  автомобилем  он
бесконечно провоцирует белый люд. Он знал, что ходит по острию ножа, и ходил
по нему.
   К этому времени волонтеров стали поддерживать  как  вспомогательную  силу
для муниципальных пожарников, и речь уже шла о том, чтобы моторизировать  их
команды. Пока, однако, этого не случилось. В момент, когда негр приблизился,
упряжка из трех серых лошадей внезапно прогалопировала из  депо  на  дорогу.
Они тащили большую паровую помпу, благодаря которой "Эмеральдовский  движок"
был здесь знаменит. На дороге лошадей осадили, что вынудило Колхауса  Уокера
резко нажать на тормоза.
   Два волонтера вышли из здания и как бы  не  спеша  направились  к  кучеру
помпы, который сидел на облучке, глядя на негра и с понтом  зевая.  Вся  эта
команда была облачена в синие рубашки с зелеными  галстуками,  синие,  грубо
простроченные штаны и сапожищи. Колхаус Уокер отпустил  педаль  сцепления  и
вылез из машины, чтобы завести мотор. Волонтеры подождали, пока он раскрутил
ручку, а потом довели до  его  сведения,  что  он  путешествует  по  частной
платной дороге и что далее он следовать не может, не заплатив двадцать  пять
долларов или не предъявив удостоверения, что он является постоянным  жителем
этого города. "Однако это общественный, вполне свободный проезд, -  возразил
Уокер, - я много раз следовал этим  путем  и  никогда  ничего  не  слышал  о
плате". Он сел за руль. "Позови-ка шефа", - сказал  один  пожарник  другому.
Уокер решил дать задний ход, развернуться и поехать  другим  путем.  В  этот
момент двое других пожарников появились позади машины, таща  двадцатифутовую
лестницу. Еще двое с точно  такой  же  лестницей.  Один,  другой,  третий  с
тачками  свернутых  шлангов,  с  ведрами,  топорами,   крючьями   и   другим
снаряжением. Все это они разложили на улице вокруг машины:  компания  решила
проветрить свои помещения именно в этот день и в этот данный момент - так уж
получилось.  Брандмейстер  выделялся  белой  военной  фуражкой  с  петушиным
заломом. Он вроде был и постарше,  чем  остальные.  Любезнейшим  образом  он
объяснил Колхаусу, что хотя прежде с  него  и  не  брали  платы  за  проезд,
порядок этот оставался в силе, так что, если Колхаус не заплатит,  он  и  не
проедет, значитца. Он сдвинул  фуражку  на  глаза  и  задрал  голову,  чтобы
смотреть  на  негра.  Козырек  и  подбородок  -  дурацкий,  драчливый   вид.
Тяжеловатый мужчина, толстые лапищи. Волонтеры вокруг усмехались. "Нам нужны
деньги для пожарной машины, - объяснил Шеф.  -  Чтоб,  значитца,  ездить  по
пожарам, как ты тут ездишь по борделям".
   Черный автомобилист спокойно оценивал ситуацию, в которую он попал. Через
дорогу напротив "Эмеральдовского движка" было открытое поле, скатывающееся к
пруду. Можно было бы съехать с дороги и проложить себе путь по  полю  вокруг
этих лестниц и тачек. Однако они так его здесь заклинили, что  вывернуть  не
удастся, а если слишком резко взять руль, наверняка опрокинешься  на  склон.
Ему и в голову не приходило снискать расположение этой кодлы обычным для его
расы путем, то есть попрошайничать и унижаться.
   Внизу у пруда играли два негритянских мальчика  лет  десяти-  двенадцати.
"Эй, ребятишки!" - позвал их
   Колхаус Уокер. Они подбежали. Он выключил двигатель, поставил  машину  на
тормоз и попросил мальчиков присматривать за ней, пока он сходит в город.
   Очень быстро музыкант завернул за угол и зашагал к деловому центру  Через
десять  минут  он  нашел  полицейского,  управлявшего   уличным   семафором.
Полицейский выслушал его жалобу,  потом  покачал  головой,  а  потом  взялся
извлекать из очень внутреннего кармана туго  идущий  носовой  платок,  а  уж
после этого стал прочищать нос. "Да это безвредные ребята, - наконец  сказал
он. - Я их всех знаю. Иди назад и увидишь, что они уже  угомонились".  Уокер
понял, что полицейский выдал ему таким образом максимальную дозу  поддержки.
Впрочем, может быть, он действительно слишком уж чувствителен,  может  быть,
все это не больше чем проказа? Он пошел обратно к Пожарной аллее.
   Лошади с помпой были уведены в депо. Дорога была пуста, а его  автомобиль
стоял  в  поле.  Он  подошел  к  нему.  Машина   была   забрызгана   грязью.
Шестидюймовая рваная дыра зияла на  брезентовой  крыше.  На  заднем  сиденье
красовался холмик свежих человеческих экскрементов.
   Он пошел через улицу к дверям пожарки. Там стоял, скрестив руки на груди,
брандмейстер  в  своей  белой  военной  фуражке.  "Полицейский   департамент
поставил меня в известность, что в  городе  вообще  нет  платных  дорог",  -
сказал  Колхаус  Уокер.  "Законно",  -  сказал  Шеф.  "Любой  человек  может
следовать по этой дороге в любое время, если у него есть в  этом  нужда",  -
сказал Уокер. "Ну", - сказал Шеф. Солнце садилось, внутри  пожарки  зажглись
электрические лампочки.
   Через стеклянные панели дверей негр мог видеть трех серых в их стойлах  и
знаменитую начищенную до блеска помпу у задней стенки. "Я  хотел  бы,  чтобы
мою машину очистили и чтобы повреждения были оплачены". Шеф начал неудержимо
хохотать, двое вышли и присоединились к забаве.
   В этот момент подъехал полицейский фургон. Вышли два офицера  -  один  из
них тот, к кому уже взывал Колхаус Уокер. Он пошел в поле, осмотрел машину и
вернулся  к  пожарке.  "Уилли,  -  сказал  он  Шефу,  -  это   твои   ребята
напакостили?" - "Сейчас я  вам  точно  расскажу,  что  случилось,  -  сказал
брандмейстер. - Черномазый запарковал, значитца, свою проклятую тачку  прямо
на  середине  дороги  перед  станцией.  Нам  пришлось  ее  передвинуть.  Как
считаете, это серьезное дело - заблокировать пожарную команду или не очень?"
Волонтеры послушно кивали. Полицейский  принял  решение.  Отвел  Колхауса  в
сторону. "Слушай, - сказал он, - сейчас мы вытащим твою жестянку на дорогу и
езжай. Там ничего не поломано. Соскреби говно и забудь всю эту фиговину".  -
"Я ехал своим путем, когда они остановили меня, -"т сказал Колхаус Уокер.  -
Они навалили нечистоты в мой автомобиль и  прорезали  верх.  Я  хочу,  чтобы
машина была чистой, а повреждения оплачены". Офицер начал  теперь  оценивать
манеру его речи, его платье, а главное - сногсшибательный  феномен  владения
собственным автомобилем. Он разозлился. "Если вы не заберете свой автомобиль
и не уберетесь отсюда, я вас обвиню в вождении там, где  не  положено,  так?
езда в пьяном виде, так?  неприглядные  действия,  так?"  -  "Я  не  пью,  -
возразил Колхаус, - я ехал там, где положено, я  не  разрезал  крышу  своего
автомобиля,  и,  наконец,  я  не  испражнялся  в  него.  Я   требую   оплаты
повреждений, я требую извинений". Полицейский глянул на  брандмейстера,  тот
ухмылялся, довольный его замешательством: дескать, ты власть, тебе и карты в
руки. "Вы арестованы, - сказал он Колхаусу, - ну-ка, ты, садись в фургон".
   Ранним вечером на авеню Кругозора зазвонил телефон. Звонил Колхаус Уокер.
Быстро объяснив, что он задержан полицией и  почему,  он  спросил  Отца,  не
может ли тот  внести  залог,  чтобы  он  мог  успеть  в  Нью-Йорк  к  своему
представлению. К чести Отца надо сказать, что он соответствовал  немедленно,
а все дополнительные вопросы отложил на более удобное время. Он вызвал  кеб,
примчался на полицейскую станцию, выписал чек на пятьдесят долларов. Однако,
вернувшись домой и рассказывая о происшествии Матери, он возмутился тем, что
Колхаус Уокер не оценил его джентльменства, не рассыпался в  благодарностях,
но устремился как бешеный к поезду, сказав лишь вежливое "спасибо".
   На следующий вечер  странный  невоскресный  визит  Колхауса  собрал  всех
домочадцев. Скрестив руки, он сидел в гостиной и повествовал всю  историю  в
деталях. В его тоне не было обиды, он как бы декламировал, говорил как будто
бы о ком-то другом, не о  себе.  Мать  сказала:  "Мистер  Уокер,  мне  очень
стыдно, что наша община предстала перед вами этой  бандой  хулиганов".  Отец
сказал: "У этой команды плохая репутация. К счастью, это исключение,  другие
волонтеры-пожарники - вполне достойные люди". Младший Брат,  скрестив  ноги,
сидел на  табурете  у  пианино.  Полностью  захваченный  этой  историей,  он
склонился вперед и внимательно слушал. "Где сейчас машина? - спросил он. - А
что эти два мальчика? Вы  понимаете,  это  же  свидетели".  Пианист  покачал
головой, он провел весь день, разыскивая мальчишек, и нашел наконец,  но  их
родители напрочь отказались участвовать в этом деле. "Для здешних  негров  я
чужак,  -  резонно  сказал  Уокер.  -  Им  здесь  жить,  и  они   не   хотят
неприятностей. Что касается машины, то я ее больше не видел. Я не подойду  к
ней до тех пор, пока она не будет возвращена мне в том  состоянии,  в  каком
она была, когда я ехал от вас вчера вечером".
   За дверью гостиной, прячась от глаз, все это интервью слушала  Сара.  Она
держала на руках своего бэби. Никто из  присутствующих  не  ощущал  с  такой
силой, как она,  чудовищность  этой  беды.  Она  слышала,  как  Отец  сказал
Колхаусу, что если он намерен преследовать свою цель, ему нужно обратиться к
адвокату. Существует ведь такая вещь, как вызов в суд  свидетелей.  "А  есть
здесь цветные юристы?" - спросил Колхаус. "Я таких не знаю, - сказал Отец, -
но любой адвокат, которому дорога справедливость, возьмется за  это,  так  я
думаю. - Пауза. - Я оплачу все расходы", -  сказал  он  грубоватым  голосом.
Колхаус встал. "Благодарю вас, но это не потребуется". Он положил конверт на
край стола. Пятьдесят долларов наличными. Впоследствии Мать узнала, что  эти
деньги были из его сбережений для свадьбы.
   На следующий день  МБМ  сам  отправился  на  место  инцидента,  поехал  в
Пожарную аллею  на  велосипеде.  "Фордик-Т"  был  самым  тщательным  образом
испохаблен, волонтерами ли или кем-то другим, теперь  уже  это  было  трудно
установить. Передком его загнали в воду, колеса  утонули  в  грязи.  Фары  и
ветровик расколочены. Задние шины спущены. Обивка выпотрошена, а брезентовый
верх исполосован вдоль и поперек.
 
 
 
   24
 
   Младший Брат стоял у пруда. После того вечера  с  Эммой  Голдмен  у  него
начались значительные терзания. Возникло вдруг  удивительное  воодушевление,
поражавшее людей. Он нес всякую околесицу на грани истерии. Фиксировался  на
чем-нибудь и накачивал себя до  жуткого  воодушевления.  Он  не  отходил  от
чертежного стола,  производя  бесконечные  модификации  винтовок  и  гранат.
Отмерялись какие-то маленькие квадратики, производились какие-то вычисления,
кончик карандаша ненасытно впечатлял безответную бумагу.  В  моменты,  когда
некуда было приложить свои силы, он начинал петь, стараясь услышать себя как
бы со стороны. Так, концентрируясь и расходуя огромное  количество  энергии,
он старался удержаться от сползания в громадные дистанции своего  несчастья.
Оно,  однако,  затягивало  его.  Мрак  и  пустота  с  неслыханной  наглостью
колыхались возле его  бровей.  Временами  он  ощущал  засасывающее  кружение
пустоты. Но самым ужасным  было  бесконечное  предательство.  Он  просыпался
утром и видел в окне встающее солнце, садился на кровати, прося,  чтобы  оно
исчезло, но потом находил его за собственными  ушами  или  в  своем  сердце:
предательство!
   Он решил, что он на грани нервного коллапса. Предписал сам себе  холодные
ванны и физические упражнения. Купил велосипед "Колумбия". Ночами перед сном
он доводил себя до изнурения ритмической гимнастикой.
   Ниже этажом Родитель с Родительницей чувствовали, как дом  трясется:  МБМ
прыгал. Они давно привыкли к его эксцентрическим  выходкам.  Он  никогда  не
доверял им, никогда не делился ни надеждами, ни чаяниями,  так  что  они  не
замечали никаких особых изменений в его поведении.  Мать  иногда  приглашала
его присоединиться к ним в гостиной после ужина, если у него нет  планов  на
вечер. Он пытался. Даже как бы участвовал в  беседе.  Удушающая  обстановка,
бахромчатые абажурчики - нет, невозможно.  Он  презирал  их.  Он  считал  их
самодовольными, заурядными и равнодушными  людьми.  Однажды  Родитель  читал
вслух передовицу из местной газеты. Он любил почитать  вслух,  если  находил
что-нибудь  поучительное  или  что-нибудь  эдакое.   Передовица   была   под
заголовком "Глазок весны". "Этот миниатюрный  гость  наших  прудов  и  полей
пришел и кликнул снова, - читал Отец. - Пусть