иладельфийского женского комитета. "Не забывай вести себя  как  следует,  -
напутствовал Тятя дочку. - Если тебя о чем-то спрашивают, тут же  что-нибудь
отвечай. Говори громко, чтобы  тебя  услышали".  Тут  он  заметил  за  углом
вокзала на улице длинный ряд милиции в касках, с ружьями на груди. Процессия
вдруг  остановилась  и  попятилась.  Какое-то  смятение  возникло   впереди.
Раздались крики, там и сям неизвестно откуда  появились  полицейские,  толпа
неожиданно закружилась в диком круговороте. Изумленные пассажиры выглядывали
из окон, а полицаи начали отделять матерей от детей. Они волокли  женщин  по
платформе, пинали их и бросали в армейские грузовики, загодя  приготовленные
в конце платформы. Дети бросились врассыпную. Женщина с окровавленным  ртом.
Пар из локомотива,  как  клочья  тумана.  Спокойный  звон  колокола.  Другая
женщина появилась перед Тятей. Она держалась  за  живот  и  пыталась  что-то
сказать. Тятя поднял дочку и швырнул ее в ближайший  вагон.  Женщина  упала.
Тятя подхватил ее под мышки и потащил к  скамье.  Тут  он  привлек  внимание
какого-то полицая, и тот обрушил свою дубинку ему на голову и на плечи. "Что
вы делаете?" - вскричал Тятя. Он не понимал, чего хочет от него этот маньяк,
но тот гнался за ним и бил без устали. Наконец Тятя упал.
   Распоряжение для этой полицейской  акции  было  дано  городским  шерифом,
который категорически запретил детям покидать Лоуренс Массачусетский. Для их
же собственной пользы. Теперь несмышленыши ползали на коленях  по  платформе
среди своих распростертых и  окровавленных  родителей.  Некоторые  бились  в
истерике. За несколько минут полиция очистила платформу, грузовики отъехали,
милиция отмаршировала, и на поле боя остались лишь избитые рыдающие взрослые
и плачущие дети. Там был и Тятя. Чтобы собраться с силами, он  схватился  за
какой-то столб и попытался встать. Он был не совсем в  себе.  Ему  казалось,
что он слышит звуки из прошлого. "Тятя, Тятя", -  звал  его  голос  Малышки.
Вдруг он осознал, что на платформе как-то неестественно светло. Поезд ушел!
   Как будто кто-то хлестнул его кнутом, и он тут же пришел в  себя.  "Тятя,
Тятя!" - звал ее голос. Последний  вагон  отошедшего  поезда  {был}  уже  за
платформой, но почему-то еще не двигался. Он побежал к нему.  "Тятя!  Тятя!"
Тут, конечно, поезд начал медленно двигаться. Тятя  побежал  по  шпалам.  Он
бежал спотыкаясь,  с  протянутыми  руками.  Схватился  за  перила  смотровой
площадки в хвосте поезда. Поезд набирал скорость. Ноги отрывались от  земли.
Шпалы под ним уже  сливались  в  темную  несущуюся  полосу.  Он  то  пытался
коснуться ногой полотна, то подтягивал колени и,  наконец,  повис,  просунув
голову между прутьями решетки, словно узник, алчущий свободы.
 
 
 
   17
 
   Тятю спасли два кондуктора. За  руки  и  за  штаны  они  втащили  его  на
смотровую площадку, но прежде им пришлось при помощи рычага вытаскивать  его
пальцы из решетки. Малышка оказалась в поезде, и он, не обращая внимания  на
окружающих, сгреб ее в жадные объятия и  зарыдал.  Потом  он  заметил  пятна
крови на ее новой одежонке. "Куда ты ранена, - страшно закричал он,  -  куда
ты ранена?" Она покачала головой и пальцем показала на него самого. Тогда до
него дошло, что он испачкал ее своей собственной кровью. Она  текла  из  его
головы, скальп был разодран, и седые волосы  становились  черными  прямо  на
глазах.
   Оказавшийся, по счастью, в поезде  доктор  облегчил  Тятины  страдания  и
сделал  ему  укол.  После  этого  он  не  очень-то   отчетливо   представлял
происходящее.
   Он спал поперек двух кресел, сунув руки под  голову.  Он  чувствовал  или
сознавал, что поезд движется, а дочь сидит напротив. Она  смотрела  в  окно.
Они были единственными пассажирами  в  специальном  вагоне  до  Филадельфии.
Иногда до него долетали какие-то неразличимые голоса, но  он  никак  не  мог
побудить себя понять их.  В  то  же  время  он  совершенно  отчетливо  видел
Малышкины глаза,  в  которых  медленно  продвигались  снежные  холмы.  Таким
образом он и проехал до Бостона, а потом до  Нью-Хейвена,  через  Вустерское
Ржаное  и  Нью-Рошелл,  через  паровозные  поля  Нью-Йорка,  через  реку   в
Нью-Джерси и, наконец, в Филадельфию.
   Здесь два наших беженца нашли скамью на станции и на  ней  провели  ночь.
Тятя был еще не в  себе.  К  счастью,  в  кармане  у  него  оказалась  часть
недельной получки, отложенная в уплату за квартиру. Малышка сидела рядом  на
отполированной скамье и с интересом наблюдала петлянье людишек  по  огромной
станции. Был ранний  час,  и  уборщик,  толкая  огромную  щетку,  обихаживал
мраморный пол. Как  обычно,  казалось,  что  Малышка  абсолютно  спокойна  и
полностью принимает  новую  обстановку.  У  Тяти  же  голова  раскалывалась.
Распухшие руки зудели. Он не знал, что делать. Мысли  отсутствовали.  Однако
они были теперь в Филадельфии.
   Утром он подобрал выброшенную газету.  На  первой  полосе  был  подробный
отчет о полицейском терроре в Лоуренсе  Массачусетском.  Обнаружив  вдруг  в
кармане  сигареты.  Тятя  закурил  и  стал  читать.   Передовица   призывала
федеральное правительство расследовать это возмутительное  бесчинство.  Было
ясно теперь, что стачечники победили.  Ну  и  что  дальше?  Ему  послышалось
клацанье ткацких станков. Шесть долларов с мелочью в  неделю.  Нет-нет,  эта
страна  не  даст  ему  ни  дохнуть,  ни  выдохнуть.  Нет   никакого   смысла
возвращаться в Лоуренс, ни малейшего. Плевать на оставшиеся пожитки, на  это
тряпье, плевать. "Что у тебя тут  с  собой?"  -  спросил  он  у  дочки.  Она
показала ему содержимое своего ранца: исподнее  бельишко,  гребешок,  щетка,
шпильки, подвязки, чулки и книжки с силуэтами его собственного  производства
- трамвай и фигуристка. Быть может, с этого момента Тятя начал ощущать,  как
его жизнь неумолимо  отделяется  от  судьбы  рабочего  класса.  "Я  ненавижу
машины", - заявил он своей дочери. Он встал, и она встала,  они  взялись  за
руки и пошли искать выход. Да, кто спорит, ИРМ выиграл, но что он выиграл  -
несколько грошей в получку. Будет ли он теперь владеть мануфактурой?  Хотите
знать ответ? Нет, не будет.
   Совершив утренний туалет  в  общественных  уборных,  они  позавтракали  в
станционном кафе булочками и кофе, а затем  провели  весь  день,  шляясь  по
улицам  Филадельфии.  Милое  дело  -  разглядывать  витрины,  а  если   ноги
замерзнут, можно зайти в универмаг отогреться.  Это  был  огромный  торговый
центр, все проходы  которого  кишели  покупателями.  Малышку  заинтересовали
проволочные  ящички,  что  двигались  по  тросу  над   прилавками.   В   них
перемещались деньги и чеки - от приказчика к кассиру  и  обратно.  Приказчик
дергал за ручку - и коробочка снижалась  ему  в  руки,  дергал  другую  -  и
коробочка уплывала вверх. А манекены-то, манекены,  похожие  на  разросшихся
кукол в атласных тогах и широкополых шляпах, украшенных перьями белой цапли.
"Одна такая шляпка, и поцелуйте ваше недельное жалованье", - сказал Тятя.
   Позже, на другой улице, они увидели длинный  ряд  зданий  с  платформами,
прямо к которым подходили железнодорожные рельсы. Витрины  оптовых  компаний
представляли мало интереса, однако Малышка вдруг застыла у одной из них, где
за грязным стеклом  были  выставлены  безделушки,  изобретения  Франклинской
компании новинок, высылающей товар по почте. В это  время  бизнесмены  стали
извлекать доход из так называемых "новинок", пустив на  поток  разного  рода
дубовые шуточки и "магические трюки". Резиновые розы для лацкана, брызгающие
струйками воды;  коробочки  с  чихательной  пудрой;  телескопы,  оставляющие
черный кружок вокруг глаза; взрывающиеся колоды карт, стеклянные  прессы,  в
которых идет снег, если их потрясти; магические кольца, резиновые египетские
танцовщицы; сонники; взрывающиеся сигары; взрывающиеся спички;  взрывающиеся
самописки; взрывающиеся часы; взрывающиеся яйца.
   Тятя  смотрел  на  эту  витрину  гораздо  дольше  Малышки,  а  когда  она
потянулась уйти, он, напротив, ввел ее внутрь. Он снял шляпу и  обратился  к
мужичку в полосатой рубашке с резинками на  рукавах.  "Ну-ну,  -  дружелюбно
сказал тот, - дайте-ка глянуть". Тятя вытащил из Малышкиного ранца  книгу  с
фигуристкой.  Он  держал  книгу  на  расстоянии  вытянутой  руки  и   щелкал
страницами. Маленькая фигуристка катила прямо на  вас,  а  потом  удалялась,
выписывала "восьмерку", кружилась в пируэте, отвешивала  грациозный  поклон.
Брови у хозяина поползли вверх. "Дайте-ка мне попробовать".
   Часом позже  Тятя  вышел  с  двадцатью  пятью  долларами  наличными  и  с
контрактом  еще  на  четыре  книжки  по  двадцать  пять   долларов   каждая.
Франклинская компания новинок собиралась начать  выпуск  этих  "кинокнижек".
"Пошли, - сказал Тятя своему  единственному  ребенку,  -  мы  снимем  сейчас
комнату в хорошем квартале, накупим еды и примем ванну".
 
 
 
   18
 
   Итак, жизнь нашего художника влилась теперь в поток американской энергии.
Работяги  бастовали  и   умирали,   но   на   городских   улицах   свободный
предприниматель готовил в  ведре  с  горящими  углями  сладкий  картофель  и
продавал его тут же за пару грошей. Улыбчивый шарманщик тоже имел свою булку
с маслом. Фил Скрипач в перчатках с обрезанными пальцами и в дождь и в вёдро
выпиливал свою житуху под окнами особняков. Фрэнки Чистоган пялил  зенки  на
дочек  уолл-стритовских  деляг,  увлекающихся  конным  спортом.   По   всему
континенту купцы нажимали большие  круглые  клавиши  кассовых  машин.  Очень
ценилось тождество. Каждый город желал  иметь  свой  фонтанчик  бельгийского
мрамора, дабы вкушать рядом мороженое и содовую воду. Дантист Паркер повсюду
предлагал совершенно безболезненно  вылечить  зубы.  В  Хайленд-Парке,  штат
Мичиган, первый автомобиль модели "Т" шатко съехал  с  конвейерной  линии  в
траву под ясными небесами. Черный и нескладный коробок, высоко  стоящий  над
землей. Изобретатель смотрел на него  издали.  Котелок-"дерби"  на  затылке.
Челюсти пережевывают соломинку. В левой руке  карманные  часы.  Работодатель
множества людей, среди которых порядочно иностранцев, он твердо  верил,  что
большинство человеческих существ тупы и неспособны  к  достойной  жизни.  Он
изобрел и разработал идею разбивки рабочих операций на  простейшие  элементы
так, чтобы любой олух мог их производить. Вместо того чтобы обучать  каждого
сотням всяких манипуляций, связанных с постройкой  автомобиля,  вместо  того
чтобы таскаться туда-сюда за разными деталями, почему бы  этому  каждому  не
стоять на одном месте, делая одну и ту же операцию снова и снова, между  тем
как детали будут проплывать мимо него на движущихся ремнях. В этом  варианте
мы совершенно независимы от умственных  способностей  трудящегося.  Человек,
который  всовывает  винт,  не  накидывает  на  него   гайку,   так   говорил
изобретатель  своим  сотрудникам.  Человек,  который  накидывает  гайку,  не
закручивает ее. Идея этих движущихся поясов озарила его  однажды  на  бойне,
где он увидел, как коровьи туши, висящие на стропах, проплывают над головами
мясников. Он передвинул языком соломинку из  одного  угла  рта  в  другой  и
посмотрел на часы. Часть его гения состояла в  том,  что  он  казался  своим
сотрудникам и своим конкурентам не таким смекалистым, как они  сами.  Носком
ботинка он повозился в траве. Ровно через шесть минут идентичный  автомобиль
появился на съезде, задержался на один момент, словно показываясь  холодному
утреннему солнцу, а потом скатился вниз и  стукнулся  в  задок  первача.  До
этого Генри Форд был простым производителем машин. Сейчас он  испытал  такой
мощный экстаз, какого до него не сподобился ни один американец, не  исключая
и  Томаса  Джефферсона.  Он  заставил  машину   повторять   саму   себя   до
бесконечности. Производители работ, менеджеры и помощники ринулись к нему  с
рукопожатиями. На их глазах были слезы.  Он  выделил  шестьдесят  секунд  на
выражение чувств, а затем отослал всех по рабочим местам. Он знал, что можно
внести  еще  множество  улучшений,  и  он  был  прав.  Контролируя  скорость
конвейера, он может контролировать уровень выработки.  Он  вовсе  не  хотел,
чтобы  рабочий  горбатил  больше,  чем  надо.  Каждая  секунда  должна  быть
необходима  для  работы,  но  ни  одной  секундой  больше.  Исходя  из  этих
принципов, Форд установил конечную задачу индустриального производства -  не
только части продукции должны быть внутризаменяемы, но и  люди,  выпускающие
эту продукцию, должны быть внутризаменяемы. Вскоре он  начал  выпускать  три
тысячи "тачек" в месяц и продавал их во множестве.  Ему  предстояло  прожить
долгую и активную жизнь. Он любил животных  и  птиц  и  среди  своих  друзей
называл Джона  Бэрроуза,  старого  натуралиста,  изучавшего  жизнь  скромных
лесных тварей - суслика и енота, крапивника и черноголовой синицы чикади.
 
 
 
   19
 
   Достижения Форда не  вознесли  его,  однако,  на  вершину  пирамиды,  ибо
вершина была уже занята другим человеком.
   Конторы компании Джей Пи Моргана помещались в № 23 по Уолл-стрит. Однажды
утром великий финансист приехал на работу одетый, как обычно, в  темно-синий
костюм, черное пальто с каракулевым воротником и цилиндр. Ему нравилось быть
слегка старомодным. Когда он вышел из лимузина, автомобильная штора упала  к
его  ногам.  Один  из  нескольких  банковских  служащих,   бросившихся   ему
навстречу, распутал штору и повесил ее с внутренней  стороны  дверцы.  Шофер
рассыпался в благодарностях. Тут еще и переговорная трубка слетела со своего
крючка, и другой служащий  водрузил  ее  на  место.  Престраннейшие  падения
каких-то никчемных предметов, почему-то привлекшие особое  внимание  автора.
Пока Морган маршировал в свой банк, помощники, подручные и даже некоторые из
клиентов вились вокруг, как  птицы.  Морган  постукивал  тростью  с  золотым
набалдашником. Это был  один  из  дней  семьдесят  пятого  года  его  жизни.
Дородный шестифутовый мужчина с большой головой в редких  седых  волосах,  с
белыми усами и яростными глазами, посаженными столь близко  друг  к  дружке,
что можно было предположить некоторую психопатологию. Благосклонно  принимая
почтительные поклоны служащих, он прошагал в свой кабинет, скромную  комнату
со стеклянными стенами на основном этаже банка, откуда он, sk виден каждому,
да и этот каждый, между прочим, чувствовал на себе его глаз. Он отдал  шляпу
и пальто. Воротничок крылышками и галстук-фуляр. Водрузившись за столом,  он
не обратил в это утро внимания на депозитные счета, с которых обычно начинал
свой день, но сказал помощникам: "Я хочу познакомиться с  этим  жестянщиком,
ну как его, этого малого, Форд".
   Он  почувствовал  в  размахе  фордовских  дел  жажду  власти,  столь   же
имперской, сколь его собственная.
   Это был первый знак того, что он может быть не одинок  на  этой  планете.
Пирпонт Морган был классический американский  герой.  Человек,  рожденный  в
исключительном достатке, тяжким трудом и безжалостными  кулаками  приумножил
семейный  капитал  за  пределы  всякой  видимости.  Он   контролировал   741
директорат в 112 корпорациях.  Однажды  он  предоставил  заем  правительству
Соединенных Штатов, что спасло данные Штаты от банкротства. Мановением руки,
а также ввозом сотни миллионов в золотых слитках он  остановил  панику  1907
года. В собственных поездах и яхтах он пересекал все  границы  и  повсюду  в
мире чувствовал себя как дома. Монарх  невидимой  транснациональной  империи
капитала,  чей  суверенитет  был  признан  повсюду.  Он  был   своего   рода
ниспровергателем, оставлявшим королям только их территории, но забиравшим  у
них железные дороги и корабельные линии, банки и  тресты,  заводы  и  прочие
полезные вещи. Годами  его  окружали  компании  друзей,  дружков,  знакомых,
которых он всех в грош не ставил. Он  был  бесконечно  разочарован.  Повсюду
мужчины склонялись перед ним, а женщины себя позорили. Лучше чем кто-либо он
знал холод и опустошение неограниченного успеха. Обычные  проявления  ума  и
инстинкт сделали его за последние пятьдесят лет сверхвыдающейся личностью  в
делах разных стран, но он думал о человечестве в целом. Была, впрочем,  одна
вещь, напоминавшая всем - и ему  в  первую  очередь  -  о  его  человеческой
природе: хроническая кожная болезнь, колонизировавшая его нос и превратившая
этот орган в своего рода гигантскую клубнику, подобную премированным  сортам
калифорнийского  волшебника-селекционера  Лютера  Бэрбанка.  Это   огорчение
явилось к нему, когда он был еще молодым мужчиной. Он становился все  старше
и богаче, а нос все больше. Он  научился  одним  взглядом  осаживать  людей,
которые глазели на это, но сам всю  жизнь  ежедневно,  вставая,  экзаменовал
{это} в зеркале, находя, разумеется, {это} отвратительным, но в то же  время
испытывая странное удовлетворение. Ему казалось, что всякий  раз,  когда  он
делал удачные приобретения, или  манипулировал  закладными,  или  захватывал
новую отрасль индустрии, еще одна почечка на {этом} лопалась и  распускалась
в ярко-красном цветении. Его любимой историей в  литературе  было  сочинение
Натаниэла Готорна "Родимое пятно",  которое  повествовало  об  исключительно
прелестной женщине, чья красота была бы полной, если бы не маленькая родинка
на щеке. Ее муж, ученый, разработал средство для того, чтобы избавить ее  от
этого несовершенства. Она  выпила  лекарство  -  и  что  же:  родинка  стала
исчезать,  но  когда  ее  последние  смутные  очертания  растаяли   и   кожа
очистилась,  дама  тут  же  умерла.  Морган  считал  свой   чудовищный   нос
прикосновением  господа,  знаком  вечности.  Это  было  его  самое   твердое
убеждение.
   Однажды он устроил обед в своей  резиденции  на  Мэдисон  авеню  в  честь
дюжины самых могущественных персон Америки. Он полагал, что собранная вместе
энергия их  умов  может  выгнуть  стены  его  дома.  Рокфеллер  напугал  его
известием о своем хроническом запоре и о том, что большинство идей  приходит
к нему теперь  в  туалете.  Карнеги  задремал  над  своим  бренди.  Гарриман
исторгал банальности, вздор. Собранной вместе элите не о чем было  говорить.
Это устрашило
   Моргана. Сердце дрогнуло. Электрические ветры вселенской  пустыни  прошли
через его мозг. А ведь он приказал слугам  увенчать  лавровыми  венками  эти
черепушки.  Без  исключения,  вся   дюжина   могущественнейших   американцев
выглядела ослами, более того, ослиными жопами. Единственное, что в них было,
это помпезность, уверенность, что богатство дает им право на значительность.
Их бабы боялись улыбнуться. Настоящие ведьмы. Они сидели на  своих  солидных
драпированных задницах, груди нависали над декольте. Ни единой унции смысла.
Ни огонька в глазах. Верные супружницы больших  человеков.  Сознание  своего
значения высосало всю жизнь из их телес. Не показывая своих  чувств,  Морган
спрятался за привычное свирепое выражение. Был призван фотограф.  Вспышка  -
торжественный момент зафиксирован.
   Погрузившись на "Океаник", лайнер компании "Белая звезда",  он  сбежал  в
Европу. Ну, понятное дело, он объединил "Белую  звезду",  "Красную  звезду",
"Америкен",  "Доминион",  "Атлантический  транспорт"  и  "Лейленд"  в   одну
компанию со 120 океанскими судами, потому что презирал  всяческое  рвачество
на море, как и на суше. Ночью он стоял опершись  на  борт  парохода,  слушая
взбухание и опадание тяжелого океана, чувствуя его близость, но не видя его.
Море и небо были неразличимы в темноте. Нечто вроде чайки вымахало вдруг  из
мрака, должно быть, привлеченное его носом, и село  на  поручень  невдалеке.
"Мне нет равных",  -  горько  сказал  Морган  этой  птице.  Недискутабельная
истина. Так или иначе, он катапультировал себя за  пределы  мировой  системы
ценностей.  Этот  факт,  однако,  как  бы  накладывал  на   него   священную
ответственность  поддерживать  иллюзии  в  мужчинах  по  всему  миру.  Масса
ответственности.