блюдается у лиц, брошенных  друг  к
другу сильным нервным потрясением.
     Больше года Тереза и Лоран легко несли цепь, которою они были скованы и
привязаны друг к другу; за острым кризисом, вызванным убийством, последовали
упадок сил, отвращение, потребность в покое и забвении, и  тут  преступникам
стало казаться, будто  они  свободны,  будто  железные  узы  уже  больше  не
связывают их; цепь ослабела  и  волочилась  по  земле;  сами  они  отдыхали,
пребывали в каком-то блаженном оцепенении, искали любви где-то  на  стороне,
рассчитывали, что отныне жизнь их будет мудро уравновешена. Но в  тот  день,
когда  они  под   влиянием   обстоятельств   вновь   обменялись   страстными
признаниями, цепь внезапно натянулась и повлекла их с такой силой,  что  они
почувствовали себя навеки прикованными друг к другу.
     И Тереза сразу же принялась исподволь подготавливать их свадьбу. Задача
была трудная, чреватая опасностями. Любовники боялись, как бы  не  допустить
какую-нибудь  неосторожность,   не   возбудить   подозрений,   внезапно   не
обнаружить,  насколько  они  были  заинтересованы  в  смерти  Камилла.   Они
понимали, что сами не могут заговорить о браке, и  благоразумно  разработали
план, в результате которого то, о чем они не могли заикнуться,  должно  было
быть им предложено  самой  г-жой  Ракен  и  ее  друзьями.  Следовало  только
подсказать этим простачкам мысль  о  новом  замужестве  Терезы,  а  главное,
внушить им, что идея исходит от них самих, что она от начала до конца  -  их
создание.
     Пришлось разыграть длительную и тонкую комедию. Тереза и Лоран обдумали
соответстующие  им  роли;  они  подвигались  к  намеченной  цели  с  крайней
осторожностью, рассчитывая малейший жест, малейшую фразу.  В  сущности,  ими
овладело нетерпение, от которого нервы их были напряжены  и  взвинчены.  Они
жили в состоянии постоянного возбуждения. Только крайняя трусость и подлость
помогали им улыбаться и притворяться спокойными.
     И они поторопились положить всему этому конец лишь потому, что  уже  не
могли больше жить в одиночестве, вдали друг от друга. Каждую ночь им являлся
утопленник, бессонница валила их на ложе,  устланное  рдеющими  угольями,  и
переворачивала их раскаленными щипцами. Нервное  состояние,  в  котором  они
пребывали, еще сильнее распаляло по  вечерам  их  кровь  и  вызывало  у  них
чудовищные галлюцинации. Едва начинало смеркаться, Тереза  уже  не  решалась
подняться  к  себе  наверх;  когда  ей  приходилось  запереться  до  утра  в
просторной спальне, ею овладевала  страшная  тревога,  и  стоило  ей  только
погасить свет, как комната наполнялась  странными  отсветами  и  целым  роем
призраков.
     В конце концов Тереза  перестала  тушить  свечу,  перестала  стремиться
заснуть, чтобы не закрывать глаз. Когда же веки ее смыкались  от  усталости,
во тьме ей тотчас же являлся Камилл, она вскакивала и  открывала  глаза.  По
утрам она с трудом передвигала ноги, потому что ей удавалось вздремнуть лишь
час-другой, после рассвета. Что же касается Лорана, то  после  того  вечера,
когда он почувствовал страх, проходя мимо подвала, он  совсем  стал  трусом;
раньше он жил доверчиво,  словно  животное,  теперь  же  от  малейшего  шума
вздрагивал и бледнел, как мальчишка. Его вдруг проняла и с тех  пор  уже  не
покидала дрожь ужаса.  По  ночам  он  терзался  еще  больше  Терезы;  в  его
огромном, ослабевшем и подлом теле страх производил еще большие опустошения.
Сгущающиеся сумерки погружали его в жестокую тревогу. Несколько  раз  он  не
решался вернуться домой, а всю ночь напролет  бродил  по  пустынным  улицам.
Однажды  в  проливной  дождь  он  до  рассвета  просидел  под  мостом.  Весь
скорчившись, прозябнув,  не  осмеливаясь  встать  с  места  и  подняться  на
набережную, он часов шесть смотрел, как  в  белесом  сумраке  течет  грязная
вода; временами он от ужаса прижимался к сырой земле:  ему  чудилось,  будто
под аркой моста, вниз по  течению,  плывут  длинные  вереницы  утопленников.
Когда же усталость загоняла его домой, он запирался в своей каморке  на  два
оборота ключа и до самой зари терзался в страшных приступах  лихорадки.  Его
упорно преследовал один и тот  же  кошмар:  ему  казалось,  что  из  пылких,
страстных объятий Терезы он попадает в холодные, скользкие руки Камилла; ему
снилось, будто  любовница  душит  его  жгучими  ласками,  а  потом  -  будто
утопленник прижимает его ледяными руками к своей  разложившейся  груди;  эти
резкие,  сменяющиеся  ощущения  неги  и  отвращения,  эти   последовательные
прикосновения то к телу, пылающему страстью, то к телу  холодному,  дряблому
от речного ила, доводили Лорана до такого отчаяния, что  он  весь  трепетал,
задыхался, начинал хрипеть.
     И с каждым днем смятение любовников усиливалось,  каждый  день  кошмары
давили их все сильнее, доводя  их  до  безумия.  Они  полагались  только  на
взаимные поцелуи в надежде побороть бессонницу. Из предосторожности  они  не
решались где-нибудь встретиться, зато ждали дня свадьбы как дня спасения, за
которым последует блаженная ночь.
     Поэтому они жаждали этого союза так сильно, как сильно было их  желание
спокойно уснуть. В дни апатии они  еще  на  этот  счет  колебались,  позабыв
эгоистические и страстные побуждения, которые как бы замерли, после того как
толкнули их на убийство. Теперь жар снова обжигал их, в глубинах их  страсти
и эгоизма вновь оживали чувства, побудившие их убить  Камилла,  чтобы  затем
вкусить радостей, которые, по их расчетам, должен им принести законный брак.
Впрочем, в их ответственнейшем решении вступить в открытый союз складывалось
и  глухое  отчаяние.  В  глубине  души  у  них  таился  страх.  Желаниям  их
сопутствовал трепет ужаса. Они как бы склонились друг над другом, словно над
пропастью, бездонность которой притягивала их; они безмолвно  нагнулись  над
бездной  своего  существа,  пытались  за  что-то  уцепиться,  а  между   тем
мучительно-сладостное  головокружение   лишало   их   сил   и   подсказывало
безрассудное  желание  броситься  вниз.  Но  нынешнее  положение,  тревожное
ожидание и трусливая похоть рождали властную потребность забыться, окунуться
в мечты о будущих любовных упоениях и безмятежных радостях. Чем  больше  они
возбуждались друг возле друга, тем яснее чувствовали весь ужас той пропасти,
в которую собирались броситься,  и  тем  больше  старались  уверить  себя  в
будущем счастье, перебирая  в  уме  неопровержимые  факты,  которые  роковым
образом толкали их на брак.
     Тереза хотела этого брака только потому, что ее  мучил  страх,  а  тело
требовало  неистовых  ласк  Лорана.  Она  находилась  во   власти   нервного
расстройства, которое чуть ли не сводило ее с ума.  По  правде  говоря,  она
особенно и не рассуждала, она кидалась в пучину страсти потому,  что  ум  ее
был  развращен  прочитанными   романами,   а   плоть   возбуждена   жестокой
бессонницей, которая терзала ее уже несколько недель.
     Лоран, как существо более грубое, хоть и поддавался страхам  и  похоти,
все же стремился разумно оправдать принятое решение. Чтобы  доказать  самому
себе, что брак с Терезой необходим и что теперь он  наконец  заживет  вполне
счастливо, а также чтобы рассеять смутные опасения, которые порою  возникали
у  него,  он  снова  принимался  за  былые  расчеты.  Его  отец,   жефосский
крестьянин, не желает умирать, и наследства  ждать  придется,  пожалуй,  еще
очень долго; Лоран даже боялся, как бы наследство вовсе  не  ускользнуло  от
него и не попало в карман одного из  его  двоюродных  братьев,  здоровенного
парня, который, к живейшей радости старика Лорана, тоже  крестьянствовал.  А
сам он так и останется нищим, будет жить  без  женщины,  на  чердаке,  будет
плохо  спать  и  еще  хуже  есть.  Между  тем  он  рассчитывал   всю   жизнь
бездельничать; служба в конторе  начинала  ему  нестерпимо  надоедать;  даже
легкая работа, которую ему поручили, и та была в тягость - до  того  он  был
ленив. В итоге этих размышлений он неизменно приходил к выводу,  что  высшее
счастье - ничего не делать. И тут он вспоминал, что  утопил  Камилла  именно
для того, чтобы жениться на  Терезе  и  после  этого  уже  больше  ничем  не
заниматься.  Конечно,  желание  стать  безраздельным  обладателем  любовницы
сыграло немалую роль в задуманном убийстве, но еще большую роль сыграло тут,
пожалуй, желание занять место Камилла, сделаться предметом забот, какими был
окружен Камилл,  и  наслаждаться  повседневным  благополучием;  если  бы  им
руководила одна только страсть, он не  проявлял  бы  такой  трусости,  такой
осторожности;  истина  заключалась  в  том,  что  он  рассчитывал  убийством
обеспечить себе спокойную,  праздную  жизнь  и  повседневное  удовлетворение
своих потребностей. Все эти мысли, сознательные или  неосознанные,  вновь  и
вновь возникали в его уме. Чтобы  подбодрить  себя,  он  твердил,  что  пора
наконец воспользоваться выгодами, какие сулила  ему  смерть  Камилла.  И  он
перебирал одно за другим все преимущества, все радости, которые ожидают его:
он уйдет со службы, будет наслаждаться упоительным бездельем; он будет пить,
есть досыта, спать вволю, под боком у него постоянно будет  пылкая  женщина,
она принесет успокоение его телу и  нервам;  вскоре  он  наследует  сорок  с
чем-то тысяч г-жи Ракен, - несчастная старуха заметно сходит на нет; словом,
он заживет жизнью блаженной скотины, забудет  все.  С  тех  пор  как  они  с
Терезой окончательно решили пожениться, Лоран беспрестанно твердил себе  все
это; он выискивал и  другие  преимущества  и  бывал  очень  рад,  когда  ему
казалось, что в  недрах  своего  эгоизма  он  отыскал  еще  какой-то  довод,
обязывающий его жениться на вдове утопленника. Но как ни принуждал  он  себя
надеяться, как ни рисовал в воображении будущее, заполненное  восхитительным
бездельем и негой, - все же по телу его часто пробегала внезапная  дрожь,  и
часто тревога заглушала в сердце радость.

XIX

     Тем временем подспудная работа, которой были  заняты  Тереза  и  Лоран,
стала давать плоды. Тереза притворялась, будто она в  страшном  отчаянии,  в
безысходной тоске, и  г-жа  Ракен  в  конце  концов  забеспокоилась.  Старая
торговка спросила, что  именно  так  ее  угнетает.  Тут  молодая  женщина  с
неподражаемым  искусством  разыграла  роль  безутешной  вдовы;  она  туманно
заговорила о своей тоске, удрученности, о  нервном  расстройстве.  На  более
подробные расспросы тетки  она  отвечала,  что  вполне  здорова  и  сама  не
понимает, отчего ей так тяжело; она плачет,  сама  не  зная  почему.  И  тут
следовали нескончаемые вздохи,  молчание  и  безнадежные,  скорбные  улыбки,
говорившие о бездонном горе и душевной пустоте. Видя,  что  молодая  женщина
все больше уходит в себя, медленно гибнет от какого-то скрытого недуга, г-жа
Ракен не на шутку встревожилась; на всем свете у  нее  только  и  оставалась
Тереза, она каждый вечер молила бога не отнимать у нее  племянницу,  которая
должна закрыть ей глаза. В этой  старческой  любви  сказывался  и  некоторый
эгоизм. Она представляла себе, что может утратить Терезу и одиноко умереть в
недрах сырой лавки, и эта мысль отнимала у нее  последнее  слабое  утешение.
Теперь она не спускала с племянницы глаз, она е  ужасом  наблюдала,  как  ее
гложет печаль, она обдумывала, чем бы излечить молодую женщину от ее  немого
отчаяния.
     В этих трудных  обстоятельствах  она  решила  посоветоваться  со  своим
старым другом Мишо. В один из четвергов  она  попросила  его  задержаться  и
поделилась с ним своими опасениями.
     - Я и сам уже давно замечаю, что Тереза не в духе, - ответил  старик  с
грубоватой откровенностью, усвоенной им на службе, - и мне  вполне  понятно,
почему она так пожелтела и стала такой раздражительной.
     - Понятно? - удивилась торговка. - Так говорите же скорее! Может  быть,
нам удастся ее вылечить!
     - Лечение немудреное, - продолжал Мишо, ухмыляясь. - Племянница скучает
потому, что уже почти два года как проводит ночи  одна.  Ей  нужен  муж.  По
глазам видно.
     Грубая откровенность бывшего комиссара нанесла г-же Ракен тяжелый удар.
Она думала, что рана, кровоточащая в ее собственном сердце со дня  страшного
происшествия в Сент-Уене, так же свежа, так  же  мучительна  и  для  молодой
вдовы. Раз сын ее умер, у племянницы, думалось  ей,  уже  никогда  не  будет
мужа. И вдруг Мишо, хихикая, утверждает, что Тереза больна  потому,  что  ей
нужен муж.
     - Выдайте ее поскорее замуж, если не  хотите,  чтобы  она  окончательно
зачахла, - добавил он, уходя.  -  Вот  вам  мой  совет,  дорогая,  и  совет,
поверьте, неплохой.
     Госпоже Ракен трудно было свыкнуться с мыслью, что  ее  сын  уже  всеми
забыт: старик Мишо даже не произнес имени Камилла; говоря о  мнимой  болезни
Терезы, он стал шутить - вот и все. Несчастная мать  поняла,  что  она  одна
хранит в глубине сердца живую память о своем дорогом сыне. Она  плакала,  ей
казалось, что Камилл умер вторично. Наплакавшись, устав  от  сожалений,  она
невольно стала думать о том, что сказал ей Мишо; она постепенно  свыклась  с
мыслью купить немного счастья ценою брака,  который,  по  ее  представлению,
вторично убьет ее сына. Оставаясь наедине с  угрюмой,  подавленной  Терезой,
среди ледяной тишины лавочки, она чувствовала,  как  ее  сердцем  овладевает
страх. Она не принадлежала к числу тех сухих, суровых натур, которые находят
горькую усладу в том, что проводят дни в беспросветном отчаянии; ей  присущи
были  мягкость,  самоотверженность,  нежные  порывы,  -  словом,   то   была
отзывчивая, приветливая толстуха, с деятельно-благожелательным характером. С
тех пор как племянница почти перестала разговаривать и целыми  днями  сидела
неподвижно,  бледная  и  ослабевшая,  жизнь  стала  для  г-жи  Ракен  совсем
невыносима, магазин казался ей теперь сырой могилой; ей хотелось  бы,  чтобы
ее окружала теплая атмосфера любви, хотелось жизни, ласки, чего-то нежного и
радостного, что помогло бы тихо дожидаться кончины. Эти неосознанные желания
привели к тому, что она мысленно согласилась с планом  снова  выдать  Терезу
замуж; она даже немного забыла о сыне; в мертвом существовании, которое  она
вела, настало как бы пробуждение, возродилась  ее  воля,  ум  получил  новую
пищу. Она подыскивала для племянницы мужа, и это занимало  все  ее  помыслы.
Выбор мужа был делом нелегким, ибо несчастная старуха при этом заботилась  о
себе даже больше, чем о Терезе; она хотела так  выдать  ее  замуж,  чтобы  и
самой быть счастливой; она боялась, как бы новый супруг молодой  женщины  не
омрачил последних дней ее старости. Мысль о том,  что  ей  предстоит  ввести
какого-то постороннего человека в свой повседневный обиход, приводила  ее  в
ужас; только эта боязнь и мешала ей откровенно заговорить  с  племянницей  о
браке.
     Пока  Тереза  с  неподражаемым  лицемерием,  выработанным  с   детства,
разыгрывала комедию отчаяния и тоски,  Лоран  взял  на  себя  роль  человека
отзывчивого и предупредительного. Он оказывал  обеим  женщинам  бесчисленные
услуги, особенно г-же Ракен, которую он окружил самой нежной  заботливостью.
Мало-помалу он стал в их доме совершенно необходим; только он и вносил в это
мрачное логово чуточку жизнерадостности. Если вечером его не  оказывалось  в
лавке, старой торговке чего-то  недоставало,  ей  бывало  не  по  себе,  она
страшилась  остаться  наедине   с   удрученной   Терезой.   Впрочем,   Лоран
отсутствовал только изредка и лишь для того, чтобы укрепить свое  положение;
он приходил ежедневно сразу же после  службы  и  сидел  в  магазине  до  его
закрытия. Он исполнял всевозможные поручения, подавал  г-же  Ракен,  которая
передвигалась с трудом, различные  нужные  ей  вещи.  Потом  он  усаживался,
что-нибудь  рассказывал.  Он  выработал  какой-то  актерский  -  ласковый  и
вкрадчивый - голос, которым чаровал  слух  и  сердце  простодушной  старухи.
Особенно  беспокоился  он  о  здоровье  Терезы,  заботился  как  друг,   как
отзывчивый человек, который  не  может  равнодушно  видеть  страданий  своих
ближних. Несколько раз он беседовал с  г-жой  Ракен  с  глазу  на  глаз;  он
приводил ее в ужас,  притворяясь,  будто  чрезвычайно  напуган  болезненными
изменениями, которые, по его  словам,  ясно  обозначаются  на  лице  молодой
женщины.
     - Скоро мы лишимся ее, - шептал он, и в голосе его слышались  слезы.  -
Нельзя дальше скрывать от себя, что она тяжело  больна.  Ах,  наше  скромное
счастье, наши милые, безмятежные вечера!
     Госпожа Ракен слушала его  с  неизъяснимой  тревогой.  Дерзость  Лорана
доходила до того, что он даже упоминал о Камилле.
     - Сами понимаете, - говорил он торговке,  -  смерть  моего  несчастного
друга была для нее жестоким ударом. Она чахнет уже два года, с  того  самого
рокового дня, когда утратила Камилла. Ничто  уже  не  утешит  ее,  ничто  не
исцелит. Нам остается только примириться с этим.
     Эти бессовестные выдумки доводили старуху до слез. Воспоминание о  сыне
расстраивало, ослепляло ее. Стоило лишь упомянуть Камилла, как она  начинала
рыдать, теряла самообладание;  она  готова  была  расцеловать  всякого,  кто
произносит имя ее несчастного сына. Лоран давно заметил, какой растерянной и
чувствительной становится старуха при одном упоминании о сыне. Он мог  когда
ему вздумается довести ее до слез, мог взволновать ее настолько, что она уже
переставала разбираться в окружающем,  и  он  злоупотреблял  своей  властью,
стремясь поддерживать в ней это  безвольное,  болезненное  состояние,  чтобы
легче было подчинять ее себе. Каждый вечер, преодолевая  внутренний  трепет,
он заводил разговор о редкостных качествах, о добром  сердце,  о  выдающемся
уме Камилла; он расхваливал свою жертву с полнейшим бесстыдством. Иной  раз,
встретившись со странно-пристальным взглядом Терезы, он содрогался,  он  сам
начинал верить всем похвалам, которые расточал по адресу утопленника;  тогда
он сразу умолкал, внезапно охваченный звериной ревностью: у  него  возникало
опасение - не любила ли вдова того, кого он утопил,  того,  кого  он  теперь
расхваливает с настойчивостью одержимого? В продолжение всего разговора г-жа
Ракен заливалась слезами и ничего не видела вокруг себя. Рыдая, она думала о
том, какое у Лорана любящее, благородное  сердце;  только  он  и  вспоминает
своего друга, один только он  еще  говорит  о  нем  дрожащим,  взволнованным
голосом. Она утирала слезы и обращала на молодого  человека  взгляд,  полный
бесконечной нежности; она любила его как родного сына.
     Однажды в четверг, когда Мишо и Гриве уже сидели у Ракенов, в  столовую
вошел Лоран; подойдя к Терезе,  он  участливо,  ласково  осведомился  об  ее
здоровье.  Он  сел  возле  нее,  разыгрывая   перед   присутствующими   роль
преданного,  заботливого  друга.  Молодые  люди  сидели  рядом,  обмениваясь
незначительными фразами; Мишо взглянул на  них,  потом  склонился  к  старой
торговке и сказал ей шепотом, указывая на Лорана:
     - Да вот - чего же  лучше,  вот  муж,  какого  надо  вашей  племяннице.
Пожените их. Если понадобится, мы поможем.
     На лице Мишо появилась озорная улыбка;  по  его  представлению,  Терезе
требовался муж с недюжинными способностями. Г-жу Ракен как бы  осенило:  она
сразу поняла все преимущества, которые брак Терезы и Лорана сулит ей  самой.
Этот брак только укрепит узы, связывающие их, двух женщин, с другом Камилла,
с превосходнейшим человеком, который каждый вечер приходит,  чтобы  развлечь
их. Таким образом, ей не  придется  вводить  в  дом  какого-то  постороннего
человека, не придется подвергать себя опасности; наоборот, дав Терезе  опору
в жизни, она скрасит и свою старость, возле нее  будет  счастливая  чета;  в
лице молодого человека, который уже три года проявляет к ней чисто  сыновнюю
привязанность, она обретет второго сына. Кроме того, ей казалось, что,  если
Тереза выйдет замуж именно за  Лорана,  это  будет  меньшей  изменой  памяти