ть  к  груди  женщину,  которая  ему
принадлежит. Муж может проснуться, увидеть, свести на нет все его расчеты  и
меры предосторожности. Этот человек - постоянное  препятствие.  И  любовник,
распластавшись на земле, прячась  за  юбками,  дрожа  и  негодуя,  безмолвно
осыпал поцелуями ботинок и белый чулок Терезы. Она лежала не  шевелясь,  как
мертвая. Лоран подумал, что она спит.
     Он встал и прислонился к дереву; спину у него ломило. Тут  он  заметил,
что молодая женщина смотрит в небо, широко раскрыв влажные глаза.  Лицо  ее,
обрамленное  запрокинутыми   руками,   было   матово-бледное,   холодное   и
неподвижное. Тереза задумалась. Застывший ее взгляд казался темной  бездной,
где  парит  беспросветная  ночь.  Любовник  стоял  позади  нее,  но  она  не
шевельнулась, не взглянула на него.
     Лоран любовался ею, и ему было страшновато, что она  так  неподвижна  и
ничем не отвечает на его взгляд. Ее мертвенное лицо, белевшее на фоне черных
волос, повергло его в какой-то ужас, полный жгучих желаний. Ему хотелось  бы
наклониться и поцелуем закрыть эти большие, пристально смотрящие  глаза.  Но
возле нее, чуть ли не среди ее юбок, спал Камилл.  Это  жалкое  существо,  с
хилым, неуклюжим  телом,  тихонько  похрапывало;  из-под  шляпы,  наполовину
скрывавшей его  лицо,  виднелся  раскрытый  рот,  сведенный  сном  в  глупую
гримасу;  редкие  рыжеватые  волоски,  покрывавшие   тщедушный   подбородок,
обозначились  грязными  полосками  на  мертвенно-бледной  коже;  он   лежал,
запрокинув голову, и виднелась его  тощая,  морщинистая  шея  с  выступающим
кирпично-красным кадыком, который приподнимался при каждом вздохе.  В  такой
позе Камилл был удручающе безобразен.
     Лоран посмотрел на него и вдруг поднял ногу. Он хотел было одним ударом
раздавить его.
     Тереза  еле  сдержала  возглас.  Она  побледнела,  зажмурилась,   потом
отвернулась, как бы защищаясь от брызг крови.
     Несколько мгновений Лоран стоял, занеся ногу над лицом  спящего.  Потом
медленно опустил ее и отошел на несколько шагов. Он сообразил, что так убить
Камилла было бы глупо. Из-за этой раздавленной головы вся полиция  обрушится
на него. Он хотел избавиться от Камилла только для того, чтобы  жениться  на
Терезе; он намеревался после преступления зажить на вольной  воле,  как  тот
убийца ломового, о котором рассказывал Мишо.
     Он подошел к реке, тупо посмотрел, как течет вода. Потом резко повернул
назад в рощу; в этот миг он окончательно избрал определенный план,  замыслил
убийство удобное и вполне безопасное для него самого.
     Чтобы разбудить Камилла, он стал щекотать ему  нос  соломинкой.  Камилл
чихнул, встал; проделка приятеля привела его в восторг. Он любил  Лорана  за
его постоянные шутки; они  очень  смешили  его.  Потом  он  растолкал  жену,
которая лежала с закрытыми глазами; Тереза поднялась,  стряхнула  с  помятых
юбок приставшие листья, и друзья двинулись  дальше,  ломая  попадавшиеся  по
пути веточки.
     Они переправились на берег и пошли по дорожкам, по тропинкам, где им то
и дело встречались принаряженные компании. Вдоль изгородей бегали девушки  в
светлых платьях; с песней проплывали  гребцы;  вереницы  мещанских  парочек,
стариков, приказчиков с женами медленно тянулись вдоль рвов. Каждая  дорожка
превратилась в многолюдную, шумную  улицу.  Только  солнце  хранило  обычное
величавое  спокойствие;  оно  клонилось  к  горизонту  и  устилало  багряные
деревья, белые дороги широкими пеленами бледного света. С похолодевшего неба
стала спускаться пронизывающая свежесть.
     Камилл уже не шел под  руку  с  Терезой;  он  разговаривал  с  Лораном,
смеялся его шуткам и выходкам, а тот Потешно  перепрыгивал  через  канавы  и
кидал вверх большие камни. Молодая женщина шла  по  другой  стороне  дороги,
склонив голову; время от  времени  она  нагибалась,  чтобы  сорвать  травку.
Немного отстав, она останавливалась  и  издали  наблюдала  за  любовником  и
мужем.
     - Скажи, ты не проголодалась? - крикнул ей наконец Камилл.
     - Проголодалась, - отвечала она.
     - В таком случае идем!
     Тереза не проголодалась; она просто-напросто утомилась, и на душе у нее
было неспокойно. Она ничего не знала о замыслах Лорана, и все же ноги у  нее
подкашивались от тревоги.
     Они опять вышли к реке и  стали  искать  ресторан.  Они  устроились  на
дощатой террасе какого-то трактирчика, провонявшего салом и вином. Заведение
гудело от криков, песен и грохота посуды; все залы, все кабинеты были полны,
посетители разговаривали во весь  голос,  и  тонкие  перегородки  ничуть  не
приглушали весь этот гам, Лестница сотрясалась от беготни официантов.
     Наверху, на балконе, дувший с реки  ветерок  разгонял  трактирный  чад.
Тереза облокотилась о балюстраду и смотрела на пристань. Справа  и  слева  в
два ряда тянулись ярмарочные  балаганы  и  закусочные;  в  беседках,  сквозь
редкие пожелтевшие листья, виднелись белые скатерти,  черные  пятна  пальто,
яркие юбки женщин; люди без шляп сновали взад и вперед, бегали, смеялись,  и
к пронзительному рокоту толпы примешивались надрывающие душу звуки шарманки.
В застывшем воздухе носился запах пыли и жареной рыбы.
     Внизу, на вытоптанной лужайке, девушки из  Латинского  квартала  водили
хоровод  под  детскую  песенку.  Шляпки  у  них  слетели  на  плечи,  волосы
распустились; они держались за руки и играли, словно девочки. Они пели,  как
в былые  дни,  свежими  тоненькими  голосами;  нежный,  девственный  румянец
заливал их обычно бледные  лица,  истрепанные  грубыми  ласками,  в  больших
порочных глазах поблескивали слезинки умиленья. Студенты с белыми  глиняными
трубками в зубах наблюдали за хороводом, отпуская сальные шуточки.
     А подальше, над Сеной, над холмами  спускалась  вечерняя  тишь;  зыбкий
синеватый воздух окутывал деревья прозрачной дымкой.
     - Эй, официант! А как же насчет обеда? -  крикнул  Лоран,  перегнувшись
через перила лестницы.
     Потом, как бы спохватившись, сказал:
     - Послушай, Камилл, а не покататься ли нам перед обедом на лодке?..  За
это время и цыпленок наш изжарится. А то скучища дожидаться целый час.
     - Как  хочешь,  -  равнодушно  ответил  Камилл.  -  Вот  только  Тереза
проголодалась.
     - Нет, нет, я могу подождать,  -  поспешно  ответила  молодая  женщина,
заметив пристальный взгляд Лорана.
     Они спустились  вниз.  Проходя  мимо  конторки,  они  заказали  столик,
выбрали  меню  и  предупредили,  что  вернутся  через  час.  Они   попросили
трактирщика  отвязать  для  них  одну  из  лодок,  которые  он  держал   для
посетителей. Лоран выбрал такую утлую лодочку, что Камилл испугался.
     - Черт возьми, - заметил он, - в ней надо сидеть не шелохнувшись. А  не
то бултых в воду.
     Откровенно говоря, он страшно боялся воды. Когда они  жили  в  Верноне,
Камилл по слабости здоровья не мог барахтаться в Сене; в то  время  как  его
школьные товарищи при первой  возможности  лезли  в  воду,  ему  приходилось
кутаться в теплые одеяла. Лоран отлично плавал и был неутомимым гребцом, а у
Камилла навсегда остался страх перед глубокой водой,  свойственный  детям  и
женщинам. Он постукал ногой по лодке, словно желая убедиться в ее прочности.
     - Чего же ты? Влезай! - весело крикнул ему Лоран. - Все трясешься.
     Камилл шагнул за борт и, пошатываясь, направился на корму. Почувствовав
под ногами доски, он успокоился, уселся и стал шутить, чтобы показать, какой
он храбрый.
     Тереза стояла на берегу,  возле  любовника,  серьезная  и  неподвижная.
Лоран держал в руках веревку. Он склонился к Терезе и быстро прошептал;
     - Имей в виду... я сброшу его в  воду...  Слушайся  меня...  Я  за  все
отвечаю.
     Молодая женщина смертельно побледнела и застыла на месте как вкопанная.
Она вся подобралась, широко раскрыв глаза.
     - Садись же, - добавил Лоран.
     Она не шевелилась. В душе у нее шла страшная борьба. Она  напрягла  всю
свою волю, опасаясь, что вот-вот разразится рыданиями и упадет без чувств.
     - Эй, эй, Лоран! - закричал Камилл. - Посмотри-ка на  Терезу.  Вот  кто
трусит-то... Гадает - садиться, не садиться...
     Он  устроился  на  задней  лавочке,  уперся  локтями  в  борта  и  лихо
раскачивался. Тереза бросила на  него  какой-то  особенный  взгляд;  шуточки
этого ничтожества подстегнули ее как удар бича, и она порывисто  прыгнула  в
лодку. Она уселась на носу.  Лоран  взял  весла.  Лодка  отчалила,  медленно
направляясь к островкам.
     Спускались сумерки. От деревьев падали густые тени,  и  вода  у  берега
была совсем черная. На  середине  реки  тянулись  широкие  бледно-серебряные
полосы. Вскоре лодка вышла на стремнину. Здесь шум с берега слышался  глуше;
песни, крики  доносились  сюда  неясные  и  грустные,  проникнутые  какой-то
печальной истомой. Тут уже не пахло  ни  жареной  рыбой,  ни  пылью.  Тянуло
холодком. Было свежо.
     Лоран перестал грести и пустил лодку по течению.
     Перед  ними   виднелись   красноватые   очертания   длинного   острова.
Темно-коричневые, испещренные серыми пятнами  берега  тянулись,  словно  две
широкие ленты, сходящиеся на горизонте. Вода и небо, казалось, были  скроены
из одной и той же беловатой ткани. Нет ничего печальнее и безмолвнее осенних
сумерек. Лучи света бледнеют в  холодеющем  воздухе,  состарившиеся  деревья
сбрасывают  сухие   листья.   Поля,   спаленные   жгучим   летним   солнцем,
предчувствуют близкую смерть, которая надвигается вместе с первыми  порывами
холодного ветра. В  небесах  -  жалобное  веяние  безнадежности.  С  высоты,
расстилая погребальные саваны, спускается мрак.
     В лодке все молчали. Отдавшись на  волю  течения,  они  наблюдали,  как
последние  лучи  света  покидают  вершины  деревьев.  Лодка  приближалась  к
островкам. Их красноватые  очертания  становились  все  темнее;  в  сумерках
ландшафт все более и более упрощался; Сена,  небо,  островки,  холмы  -  все
теперь превратилось  в  коричневые  и  серые  пятна,  залитые  молочно-белым
туманом. Камилл в конце концов лег на дно лодки, высунул за  борт  голову  и
свесил руки в воду.
     - Черт возьми,  до  чего  холодно!  -  воскликнул  он.  -  Избави  боже
окунуться в такую жижу!
     Лоран промолчал. Он тревожно  всматривался  в  берега;  губы  его  были
сжаты, могучие руки  ерзали  по  коленям.  Тереза,  скованная,  неподвижная,
слегка закинув голову, ждала.
     Лодку тянуло в небольшой темный, узкий пролив между  двумя  островками.
За одним из островков  слышалась  приглушенная  песнь  гребцов,  по-видимому
плывших против течения. Вдали, повыше, на реке не было ни души.
     Вдруг Лоран встал и обхватил Камилла за талию. Конторщик захохотал.
     - Брось, щекотно, - сказал  он,  -  брось,  что  за  шутки!..  Ты  меня
вывалишь.
     Лоран сжал его еще крепче, рванул. Камилл повернулся и увидел страшное,
перекошенное лицо друга. Он не понял; его обуял смутный ужас. Он хотел  было
крикнуть, но почувствовал, что крепкая рука сжимает ему горло. Инстинктивно,
как животное, защищающее свою жизнь, он привстал  на  колени  и  вцепился  в
борт. Несколько мгновений он боролся в таком положении.
     - Тереза! Тереза! - позвал он сдавленным, хрипящим голосом.
     Молодая женщина смотрела, держась  обеими  руками  за  лавочку;  челнок
вертелся на воде, скрипел. Она была не  в  силах  зажмуриться;  от  какой-то
страшной  судороги  глаза  ее  широко  раскрылись,  взгляд  был  прикован  к
отвратительному зрелищу борьбы. Она сидела, онемев и застыв на месте.
     - Тереза! Тереза! - снова прохрипел несчастный.
     При  последнем  его  зове  Тереза  разразилась  рыданиями.   Нервы   не
выдержали. Начался припадок, которого  она  опасалась,  и  она,  вся  дрожа,
бросилась на дно лодки. Она лежала там, скорчившись, обессилев, полумертвая.
     Лоран все тряс Камилла, а другой рукою сдавливал ему горло. Наконец ему
удалось оторвать свою жертву от лодки. Теперь он держал Камилла  в  воздухе,
как ребенка, на вытянутых могучих руках.  При  этом  Лоран  немного  склонил
голову, обнажив шею, и тут несчастный, обезумев от ужаса и ярости, изогнулся
и зубами впился ему в шею. Когда убийца, чуть не вскрикнув от  боли,  резким
движением швырнул свою жертву в реку, в зубах  у  нее  остался  кусочек  его
кожи. Камилл с  воем  рухнул  в  воду.  Он  еще  два-три  раза  всплывал  на
поверхность, и с каждым разом вопли его становились все глуше.
     Лоран не потерял ни секунды. Он поднял воротник  пальто,  чтобы  скрыть
рану. Потом схватил бесчувственную Терезу, ногой опрокинул лодку и  бросился
в Сену с любовницей на руках. Он поддерживал ее над водой и отчаянно звал на
помощь.
     Гребцы, песню которых он слышал из-за острова, изо всех сил гребли в их
сторону. Они догадались, что  случилось  несчастье;  они  вытащили  из  воды
сначала Терезу и уложили ее на скамью, потом Лорана, который  был  в  полном
отчаянии от гибели друга. Он бросился в воду, искал Камилла  в  местах,  где
тот никак не мог быть, и вернулся весь в слезах,  заламывая  руки,  рвал  на
себе волосы. Гребцы старались хоть немного успокоить его, утешить.
     - Это моя вина, - кричал он, - мне не следовало  позволять  несчастному
плясать и возиться в лодке... Мы  незаметно  оказались  все  трое  у  одного
борта, и лодка опрокинулась... Падая, он крикнул мне,  чтобы  я  спасал  его
жену...
     Как всегда бывает в таких  случаях,  среди  гребцов  оказалось  два-три
человека, которые воображали, будто несчастье случилось у них на глазах.
     - Мы вас отлично видели, - говорили они. - Что и говорить,  ведь  лодка
не паркет. Ах, бедная женщина! Что с нею будет, когда она очнется!
     Они снова взялись  за  весла,  повели  за  собою  лодку  потерпевших  и
доставили Терезу и Лорана в ресторан, где заказанный ими обед был уже готов.
Пять минут спустя весть о несчастье разнеслась по  всему  Сент-Уену.  Гребцы
рассказывали о нем как очевидцы.  Перед  рестораном  собралась  сердобольная
толпа.
     Ресторатор и его жена были добрые люди; они  предоставили  пострадавшим
все, что им надо было из одежды. Когда Тереза пришла в себя, у  нее  начался
нервный припадок, она разразилась душераздирающими воплями; пришлось уложить
ее в постель. Человеческая природа пришла на помощь  разыгравшейся  зловещей
комедии.
     Когда молодая женщина немного успокоилась,  Лоран  поручил  ее  заботам
хозяев. Он хотел вернуться в Париж один, якобы для того, чтобы сообщить г-же
Ракен страшную весть как можно осторожнее.  А  на  самом  деле  он  опасался
нервного возбуждения Терезы. Он хотел дать ей время все тщательно рассчитать
и разучить свою роль.
     Обед Камилла съели гребцы.

XII

     В темном углу омнибуса, по дороге в Париж, Лоран  окончательно  обдумал
план действия. Он  был  почти  уверен,  что  все  пройдет  безнаказанно.  Им
овладела гнетущая, тревожная радость, - радость завершенного преступления. У
заставы Клиши он пересел на  извозчика  и  направился  к  старику  Мишо,  на
Сенскую улицу. Было девять часов вечера.
     Бывшего полицейского комиссара он застал за столом, в обществе Оливье и
Сюзанны. Он приехал сюда, чтобы заручиться покровительством на случай,  если
на него падет подозрение, а также и  для  того,  чтобы  не  самому  сообщить
страшную весть г-же Ракен. Мысль о разговоре с ней была ему  как-то  странно
невыносима; он ожидал такого отчаяния, что боялся  не  справиться  со  своей
ролью и показаться недостаточно расстроенным; да  и  горе  матери  было  ему
тягостно, хотя, в сущности, он не особенно задумывался над этим.
     Увидев Лорана в грубой одежде, которая к тому же  была  ему  не  впору,
Мишо устремил на него удивленный  взгляд.  Лоран  упавшим  голосом,  как  бы
задыхаясь от горя и усталости, рассказал о случившемся.
     - Я пришел за вами, - закончил он, - я не знал, как быть с  несчастными
женщинами... на них обрушилось такое страшное  горе...  Я  не  решаюсь  один
явиться к матери. Прошу вас, пойдемте со мной.
     Пока он говорил, Оливье пристально смотрел на  него,  смотрел  прямо  в
лицо, и этот взгляд приводил Лорана в  ужас.  К  этим  людям,  причастным  к
полиции, убийца бросился очертя голову, в порыве  отваги,  который,  по  его
расчету, и должен был его спасти.  И  все  же  он  не  мог  не  содрогаться,
чувствуя на себе взгляд Оливье: ему  мерещилась  подозрительность  там,  где
было только оцепенение  и  жалость.  Сюзанна  стала  еще  бледнее  обычного;
казалось, она вот-вот лишится чувств. Мысль о смерти страшила и  Оливье,  но
сердце его оставалось безучастным; на лице его появилась  гримаса  скорбного
удивления, и в то же время он по привычке испытующе всматривался  в  Лорана,
ни в малейшей степени, однако, не подозревая страшной истины.  Что  касается
старика Мишо, то у него поминутно вырывались восклицания ужаса,  сочувствия,
изумления; он ерзал на стуле, складывал руки, поднимал глаза к небу.
     - Боже мой! - говорил он  прерывающимся  голосом.  -  Боже  мой!  Какой
ужас!.. Человек выходит из дому, и так вот... сразу... конец... Чудовищно! А
бедная госпожа Ракен, несчастная мать, -  как  мы  ей  скажем?  Конечно,  вы
правильно поступили, что пришли за нами... Мы пойдем вместе...
     Он встал, начал топтаться по  комнате,  метался,  разыскивая  трость  и
шляпу,  и  во  время  этой  суеты  продолжал  расспрашивать  о  подробностях
несчастья, сопровождая восклицаниями каждую фразу.
     Они вчетвером вышли из дому. У входа в пассаж  Пон-Неф  Мишо  остановил
Лорана.
     - Вы не входите, -  сказал  он.  -  Ваше  появление  послужит  жестоким
подтверждением того, что произошло... Этого надо избежать. Несчастная  сразу
же догадается, что случилась беда, и мы будем вынуждены  сказать  ей  правду
без необходимой подготовки. Ждите нас здесь.
     Убийце такое предложение было на руку - он содрогался при одной  мысли,
что ему придется войти в магазин. Он успокоился и стал беспечно ходить  взад
и вперед по тротуару. Временами он забывал о  том,  что  сейчас  происходит,
рассматривал витрины,  посвистывал  сквозь  зубы,  оборачивался  на  женщин,
которые задевали его мимоходом. Так он пробыл на улице около получаса,  и  к
нему постепенно возвращалось обычное хладнокровие.
     Он с самого утра ничего не ел; теперь  он  почувствовал,  что  голоден,
зашел в кондитерскую и наелся пирожными.
     В магазине Ракенов разыгрывалась душераздирающая сцена. Несмотря на все
предосторожности, принятые стариком Мишо, на его старания говорить как можно
мягче и бережнее, настал момент, когда г-жа Ракен поняла,  что  с  ее  сыном
случилось несчастье. С  этого  мгновенья  она  стала  настаивать,  чтобы  ей
сказали правду, и требовала  ее  в  таком  порыве  безнадежности,  с  такими
безудержными слезами и криками, что ее старый друг не выдержал. А когда  она
узнала правду, ее  скорбь  достигла  трагической  силы.  Она  глухо  рыдала,
судорожно откидывалась навзничь; ею овладели безумное отчаяние и  ужас;  она
сидела, задыхаясь, и  время  от  времени  испускала  резкие  вопли,  которые
вырывались из самых глубин ее страдающего существа. Она бросилась бы на пол,
если бы Сюзанна не обняла ее за талию и не  рыдала  у  нее  на  коленях,  по
временам  обращая  к  ней  свое  побелевшее  лицо.  Оливье  с  отцом  стояли
растерянные и молчаливые, эгоистически отвертываясь от тягостного зрелища.
     А несчастной матери представлялся ее сын, которого влекут  мутные  воды
Сены, представлялось его окоченевшее, страшно вздувшееся тело; в то же время
он представлялся ей еще в колыбели, младенцем, каким был, когда она защищала
его от склонившейся над ним смерти. Она даровала  ему  жизнь  больше  десяти
раз, она любила в нем всю ту любовь, которой  окружала  его  целых  тридцать
лет. И вот он умер вдали от нее, внезапно, в холодной, грязной воде,  словно
собака. Она вспоминала, как кутала его в теплые  одеяла.  Сколько  внимания,
какое уютное детство, сколько нежности и ласк, - и все только  затем,  чтобы
нак