- Что ж, отлично, - ответил Камилл, покраснев от удовольствия. - Будешь
у нас обедать... Я завьюсь у парикмахера и надену черный сюртук.
     Пробило восемь. Пришли Гриве и Мишо. Вслед за ними появились  Оливье  с
Сюзанной.
     Камилл  представил  своего  приятеля  гостям.  Грийе  поджал  губы.  Он
ненавидел Лорана, потому что, по  его  мнению,  молодому  чиновнику  слишком
скоро повысили жалованье. К  тому  же  появление  нового  гостя  было  целым
событием; завсегдатаи Ракенов встретили незнакомца с  некоторым  холодком  -
иначе и быть не могло.
     Лоран держался добродушным малым. Он разобрался в обстоятельствах,  ему
захотелось понравиться, сразу же прижиться. Он рассказывал  всякую  всячину,
весь вечер оживлял общество своим громким  смехом  и  завоевал  расположение
даже старика Гриве,
     В тот вечер  Тереза  не  искала  повода  спуститься  в  лавку.  Она  до
одиннадцати часов просидела  на  месте  за  игрой  и  беседой,  но  избегала
взглядов  Лорана,  который,  впрочем,  и  не  обращал   на   нее   внимания.
Жизнерадостность этого парня, его  густой  голос,  смачный  хохот,  сильный,
терпкий запах, исходивший от него, смущали молодую женщину и как-то  странно
волновали ее.

VI

     С того дня Лоран почти каждый вечер приходил к Ракенам. Он жил на улице
Сен-Виктор, против Винной пристани, в меблированной комнатке на  антресолях,
за которую с него брали восемнадцать франков в месяц; в комнатке было  около
шести квадратных метров, а освещалась она  покатым  окном,  прорубленным  на
крыше, через которое виднелась узкая полоска  неба.  В  свою  каморку  Лоран
всегда старался вернуться как можно позже. За недостатком денег он  не  имел
возможности проводить время за столиком в кафе, а потому до встречи с Камил-
лом обычно засиживался в закусочной, где обедал по вечерам; он курил  трубку
и попивал кофе с ромом, это обходилось ему в три су. Потом он тихо  брел  по
улице Сен-Виктор, прогуливался по набережной, а в теплые  ночи  присаживался
на скамейки.
     Магазин в пассаже Пон-Неф  стал  для  него  прелестным,  теплым,  тихим
убежищем, где его ждали дружеские речи и всяческие знаки'  внимания.  Теперь
он сберегал три су, которые стоял ему кофе, и с упоением  пил  отличный  чай
г-жи  Ракен.  Он  просиживал  здесь  до  десяти  часов,  переваривая   обед,
подремывая, чувствуя себя как дома; он уходил только после того, как Камилл,
при его помощи, запирал магазин.
     Как-то вечером он принес с собою мольберт и ящик с красками. На  другой
день он собирался приступить к портрету Камилла. Купили холст, все тщательно
подготовили. Наконец  художник  взялся  за  дело;  он  устроился  в  спальне
супругов - там, уверял он, светлее.
     Три вечера ушло на прорисовку головы. Он  старательно  водил  углем  по
холсту - мелкими, робкими движениями; сделанный им рисунок, сухой и жесткий,
забавно  напоминал  примитивы.  Он  срисовал  лицо   Камилла,   как   ученик
срисовывает обнаженную натуру, - неумело, с неуклюжей точностью, придававшей
портрету какое-то насупленное выражение. На четвертый  день  он  выдавил  на
палитру крошечные холмики краски и начал писать самыми кончиками кистей;  он
покрывал холст грязноватыми  жидкими  точками,  наносил  на  него  короткие,
частые штрихи, словно работал карандашом.
     По окончании каждого сеанса г-жа Ракен и Камилл приходили в неописуемый
восторг. Лоран говорил, что еще надо подождать, сходство появится.
     С того дня, как началась работа над портретом, Тереза уже  не  выходила
из комнаты, преображенной в мастерскую. Она предоставила тетке одной  сидеть
за конторкой; она пользовалась малейшим поводом, чтобы подняться  наверх,  и
замирала на месте, наблюдая за работой Лорана.
     По-прежнему серьезная, печальная и даже еще более молчаливая и бледная,
она садилась и следила за движением кисти.  Однако  зрелище  это,  казалось,
само по себе не особенно занимало ее;  она  приходила,  подчиняясь  какой-то
силе, которая влекла ее сюда, и  сидела  как  пригвожденная.  Лоран  изредка
оборачивался, улыбался, спрашивал, нравится ли ей портрет. Она еле отвечала,
вздрагивала, потом снова впадала в безмолвный восторг.
     Возвращаясь вечерами на улицу Сен-Виктор, Лоран обдумывал  положение  и
долго рассуждал: стоит ли ему сделаться любовником Терезы или не стоит?
     "Это такая женщина,  которая  станет  моей  любовницей,  как  только  я
захочу, - думал он. - Она вечно торчит  у  меня  за  спиной,  рассматривает,
измеряет, взвешивает меня... Она дрожит, на лице у нее  появляется  какое-то
особое, молчаливое и страстное выражение. Можно не сомневаться  -  ей  нужен
любовник; об этом ясно говорят ее глаза... Ведь, сказать по правде, Камилл -
ничтожество".
     Лоран в душе потешался, вспоминая, как хил и  бесцветен  его  приятель.
Потом продолжал:
     "Ей скучно в этой лавчонке... Я-то хожу туда потому, что  мне  деваться
некуда. А то меня ничем не заманить бы в пассаж  Пон-Неф.  До  чего  же  там
сыро, угрюмо... Женщина там задохнуться может... Я ей  нравлюсь,  уверен.  В
таком случае чем я хуже всякого другого?"
     Он останавливался, им овладевало чувство собственного превосходства, он
сосредоточенно смотрел, как текут воды Сены.
     "Ну, будь что будет, - восклицал он, - при  первом  же  удобном  случае
поцелую ее... Ручаюсь, что она сразу повалится мне на руки".
     Он отправился дальше, и у него возникали сомнения.
     "Но ведь она дурнушка, - думал он. - У нее длинный нос, большой рот.  К
тому же я ничуть не влюблен в нее.  Еще  влипнешь  в  какую-нибудь  скверную
историю. Все это надо как следует взвесить..."
     Будучи по натуре своей очень осторожным, Лоран  обдумывал  эти  вопросы
целую неделю. Он заранее учитывал все осложнения,  какие  может  повлечь  за
собою связь с Терезой; он решил сделать попытку лишь после того, как  пришел
к выводу, что эта связь будет для него действительно выгодна.
     Правда, Тереза не в его  вкусе;  но  ведь  она  достанется  ему  даром;
женщины, которых он покупал по дешевке, уж конечно, не были ни красивее,  ни
желаннее Терезы. Хотя бы ради экономии  имеет  смысл  воспользоваться  женою
приятеля. Вдобавок он уже давно не удовлетворял своих желаний; деньги - вещь
редкая, ему приходилось подавлять свою  плоть,  а  поэтому  обидно  было  бы
упустить случай немного полакомиться. Наконец, такая связь, если все  здраво
взвесить, не может  иметь  дурных  последствий:  в  интересах  Терезы  будет
сохранить ее в тайне; как только ему вздумается, он легко может бросить  ее;
даже если допустить, что Камилл откроет истину и рассвирепеет, то ничего  не
стоит пристукнуть его, вздумай он шуметь. Дело представлялось Лорану во всех
отношениях легким и заманчивым.
     С тех пор он жил в приятной безмятежности, выжидая, когда пробьет  час.
Он решил при первом же удобном случае действовать напрямик. Ему рисовались в
будущем приятнейшие вечера. Все  Ракены  будут  содействовать  его  счастью:
Тереза умерит волнение его крови; г-жа Ракен будет с ним ласкова, как  мать;
Камилл станет развлекать его разговорами, чтобы по вечерам в лавочке ему  не
было особенно скучно.
     Работа над портретом близилась к концу, а  подходящего  случая  все  не
представлялось. Тереза по-прежнему сидела рядом, подавленная и  озабоченная,
но Камилл не выходил из комнаты, и Лоран досадовал, что не может услать  его
куда-нибудь хоть на час. Как бы то ни  было,  в  один  прекрасный  день  ему
пришлось сказать, что завтра портрет будет закончен.  Г-жа  Ракен  объявила,
что они пообедают все вместе и отпразднуют успех художника.
     На другой день, после того как Лоран сделал последние мазки, вся  семья
собралась   и   стала   восторгаться   сходством   портрета.   Портрет   был
отвратительный, мутно-серый, с большими лиловатыми пятнами. Даже самые яркие
краски превращались под кистью Лорана - в грязные и  тусклые;  сам  того  не
желая, он сильно преувеличил бледность модели, и  физиономия  Камилла  стала
напоминать зеленоватое лицо утопленника; из-за неправильности рисунка  черты
его исказились, и это делало зловещее сходство  еще  более  разительным.  Но
Камилл был в восторге; он считал, что на портрете у него весьма  благородная
внешность.
     Вдоволь налюбовавшись своим изображением, он заявил,  что  отправляется
за шампанским. Г-жа Ракен спустилась в лавку.  Художник  остался  наедине  с
Терезой.
     Молодая женщина сидела сгорбившись и рассеянно смотрела куда-то  вдаль.
Она с тревогой как  бы  ждала  чего-то.  Лоран  колебался;  он  рассматривал
портрет, играл кистями. Но медлить было нельзя: Камилл  вот-вот  должен  был
вернуться, такого случая  могло  больше  не  представиться.  Художник  резко
повернулся и оказался с  Терезой  лицом  к  лицу.  Несколько  мгновений  они
смотрели друг на друга.
     Потом Лоран порывисто нагнулся и прижал молодую  женщину  к  груди.  Он
запрокинул ей голову, прижавшись губами к ее  губам.  У  нее  вырвался  жест
возмущения - дикого, безудержного, потом  она  сразу  поникла  и  скользнула
вниз, на пол. Они не проронили ни слова. Слияние их было безмолвно и грубо.

VII

     С самого же начала  любовники  поняли,  что  связь  их  предопределена,
неизбежна, вполне естественна. Они с первой  же  встречи  начали  обращаться
друг к другу на "ты", стали близки друг  другу  без  смущения,  не  краснея,
словно их близость длилась уже много лет. В новом положении они жили  легко,
безмятежно, не ведая стыда.
     Они сговорились о  свиданиях.  Тереза  не  могла  отлучаться  из  дома,
поэтому было решено, что Лоран будет приходить к ней. Молодая женщина ясным,
уверенным  голосом  изложила  ему,  что  она   придумала.   Свидания   будут
происходить в супружеской  спальне.  Любовник  будет  проникать  туда  через
коридор, выходящий в пассаж, и Тереза станет его впускать в дверь на  черной
лестнице. В это время Камилл будет у себя в конторе, а г-жа Ракен  внизу,  в
лавке. Это было смело и не могло не удаться.
     Лоран одобрил замысел. При всей его осторожности у него была  и  своего
рода звериная, безрассудная отвага - отвага человека  с  увесистым  кулаком.
Сосредоточенный,  спокойный  вид  любовницы  поощрял  его  насладиться  этой
страстью, так смело ему  предложенной.  Он  выдумал  предлог,  отпросился  у
начальника на два часа и поспешил в пассаж Пон-Неф.
     Едва войдя в пассаж, он оказался во власти жгучего вожделения. Торговка
искусственными драгоценностями сидела как раз против входа в коридор. Лорану
пришлось   выжидать,   пока    она    занялась    с    покупательницей,    с
девушкой-работницей, которая  вздумала  купить  у  нее  медное  колечко  или
серьги. Тогда он проворно шмыгнул  в  коридор;  поднялся  по  узкой,  темной
лестнице, нащупывая руками заплесневевшие стены. Он  спотыкался  о  каменные
ступеньки и каждый раз испытывал какое-то жгучее  ощущение,  пронзавшее  ему
грудь. Отворилась дверь. На пороге, в белесом сумраке, он  увидел  Терезу  в
кофте и нижней юбке, - сияющую, с волосами, туго  закрученными  на  затылке.
Она заперла дверь, повисла у него на шее. От нее исходил теплый запах, запах
свежего белья и только что вымытого тела.
     Лоран с удивлением обнаружил, что его любовница очень красивая женщина.
Он никогда не присматривался к ней. Гибкая, сильная  Тереза  сжимала  его  в
объятиях,  запрокидывая  голову,  и  лицо  ее  озарялось   горячим   светом,
страстными улыбками. Облик любовницы как бы  преобразился,  приобрел  что-то
безумное и ласкающее; влажные губы, блестящие  глаза  -  все  в  ней  сияло.
Ластясь и извиваясь, молодая женщина стала странно хороша, она  была  вся  -
порыв. Ее лицо словно осветилось изнутри, по телу как бы пробегало пламя.  И
пылающая кровь, напряженные нервы излучали вокруг нее какие-то горячие токи,
от нее шли пронизывающие, терпкие дуновения.
     При  первом  же  поцелуе  она  раскрылась   как   сладострастница.   Ее
неудовлетворенная  плоть  исступленно  погрузилась  в  негу.  Она   как   бы
пробуждалась от сна, она рождалась для страсти. Она переходила из хилых  рук
Камилла в мощные руки Лорана, и прикосновение сильного  мужчины  вызывало  в
ней резкую встряску, которая пробуждала ее тело от сна. Все дремавшие в  ней
инстинкты нервной женщины вспыхнули с невероятной силой; материнская  кровь,
кровь  африканская,  которая  сжигала  ее  внутри,  неистово  заволновалась,
заклокотала  в  ее  худом,  еще  почти  девственном  теле.  Она  отдавалась,
предлагала себя с царственным бесстыдством. И по всему ее телу, с головы  до
ног, пробегала томная дрожь.
     Никогда еще  Лорану  не  попадалось  такой  женщины.  Он  был  изумлен,
растерян. Обычно любовница не встречала его с такой страстью;  он  привык  к
холодным,   безразличным   поцелуям,   к   усталым,   пресыщенным    ласкам.
Всхлипывания, судороги  Терезы  почти  что  пугали  его  и  в  то  же  время
подстрекали его чувственное любопытство. Уходя от  Терезы,  он  шатался  как
пьяный. На другой  день,  когда  к  нему  вернулось  угрюмое,  настороженное
спокойствие, он задумался - возвращаться ли  ему  к  этой  женщине,  поцелуи
которой бросали его в жар. Сначала он твердо решил,  что  больше  к  ней  не
пойдет. Потом стал малодушно колебаться.  Он  хотел  забыть  ее,  больше  не
представлять ее себе обнаженной, не думать о ее нежных и  неистовых  ласках,
но она неотступно была перед ним, неумолимая, простирающая к нему руки.  Это
зрелище  причиняло  ему  физическую  боль,  и  постепенно  она   становилась
нестерпимой.
     Он не устоял,  снова  отпросился  со  службы,  опять  пришел  в  пассаж
Пон-Неф.
     Начиная с этого дня Тереза твердо вошла в его  жизнь.  Он  все  еще  не
хотел этого, он просто подчинялся. Иной раз он приходил в ужас, временами  в
нем просыпалась осторожность, а в общем эта связь неприятно  волновала  его;
но все страхи,  все  тревоги  рассеивались  перед  лицом  желаний.  Свидания
продолжались, они происходили все чаще и чаще.
     Тереза не ведала  таких  сомнений.  Она  отдавалась  чувственности  без
расчета,  шла  напрямик  туда,  куда  толкала  ее  страсть.   Эта   женщина,
подавленная обстоятельствами, но наконец  воспрянувшая,  обнажала  все  свое
существо, рассказывая историю своей жизни.
     Иной раз она обнимала  Лорана,  прижималась  к  его  груди  и  говорила
прерывистым голосом:
     - Ах, если бы ты знал, как много я  выстрадала.  Я  выросла  в  комнате
больного, в сырой тепличной атмосфере. Я спала в одной постели  с  Камиллом;
по ночам я старалась отстраниться от  него,  -  до  того  мне  был  противен
пресный запах, который исходил от его тела. Он был злой  и  упрямый;  он  не
хотел принимать лекарства,  если  я  не  принимала  их;  в  угоду  тете  мне
приходилось  пить  всякую  дрянь.  Не  знаю,  как  только  я  выжила...  Они
превратили меня в дурнушку, милый мой, они меня совсем  обокрали,  и  ты  не
можешь любить меня так, как люблю тебя я.
     Она заливалась слезами, обнимая Лорана, и продолжала с глухой злобой:
     - Я не желаю им зла. Они меня воспитали, они меня приютили  и  избавили
от нищеты... Но  их  гостеприимству  я  предпочла  бы  сиротскую  долю.  Мне
необходим был простор; еще совсем маленькой я мечтала  бродить  по  дорогам,
утопая босыми ногами в пыли, существовать подаянием, кочевать,  как  цыгане.
Мне говорили,  что  моя  мать  была  дочерью  вождя  какого-то  африканского
племени; я часто думала о ней, я поняла, что связана с  нею  узами  крови  и
инстинктов, я хотела бы никогда не расставаться с  нею  и  странствовать  по
пескам, ухватившись за ее шею... Ах, что это была за юность! Я и теперь  еще
содрогаюсь от отвращения и негодования,  едва  только  вспомню  долгие  дни,
которые провела в комнате, где храпел Камилл. Я сидела  на  корточках  возле
камина, тупо наблюдала, как кипят отвары, и чувствовала, что у меня затекают
ноги. Но я боялась пошевелиться, тетя не позволяла шуметь... Позже, в домике
у реки, я испытала настоящую радость; но я уже отупела, я еле могла  ходить,
падала, как только побегу. Потом  меня  заживо  похоронили  в  этой  гнусной
лавчонке.
     Тереза тяжело дышала; она обеими руками крепко обнимала любовника,  она
мстила за себя, и ее тонкие, трепещущие ноздри нервно вздрагивали.
     - Ты не поверишь, в какую  скверную  женщину  они  меня  превратили,  -
продолжала она. - Они сделали меня лицемерной, лживой... Они задушили меня в
своем мещанском благодушии, и я не понимаю, каким образом в жилах  моих  еще
течет кровь... Я не поднимала глаз, я напускала на себя унылый,  тупой  вид,
точь-в-точь как у них, я жила их мертвой жизнью. Когда  ты  меня  увидел,  я
была как скотина, - правда? Я была хмурая, подавленная, тупая, как животное.
Я уже ни на что не надеялась, я собиралась в один прекрасный день  броситься
в Сену... Но пока не наступила такая прострация, сколько ночей я  провела  в
бессильном гневе! Там, в  Верноне,  в  своей  холодной  комнатке,  я  кусала
подушку, чтобы заглушить вопли, я колотила самое  себя,  я  уличала  себя  в
подлости. Кровь кипела во мне, и я готова была разорвать себя в клочья.  Два
раза я уже совсем собралась уйти, бежать куда  глаза  глядят,  под  открытое
небо; но у меня не  хватило  мужества;  своей  вялой  доброжелательностью  и
тошнотворной нежностью они превратили меня в покорную скотину. Тогда я стала
лгать, я лгала изо дня в день.  Я  была  по-прежнему  ласковой,  по-прежнему
тихой, а сама мечтала о том, как бы укусить, как бы нанести удар.
     Молодая женщина умолкла и вытерла влажные губы о шею Лорана.  Помолчав,
она добавила:
     - Сама не знаю, почему я согласилась выйти за Камилла. Из презрения, по
какой-то беспечности я не стала возражать. Мальчик вызывал  у  меня  чувство
жалости. Когда я играла с ним и дотрагивалась  до  его  рук,  мне  казалось,
будто мои пальцы погружаются в глину. Я вышла за него потому,  что  мне  его
предложила тетя, кроме того, я рассчитывала, что  мне  никогда  не  придется
стеснять себя ни в чем ради него... И в муже  я  вновь  нашла  того  хворого
мальчика, с которым спала, когда мне было шесть лет.  Он  остался  таким  же
хрупким, таким же жалким, и от него шел все тот же  пресный  запах  больного
ребенка, - запах, который был мне так нестерпим прежде... Я говорю тебе  все
это, чтобы ты не ревновал... Мною овладевало  отвращение;  мне  вспоминались
лекарства, которые приходилось пить, я отодвигалась  от  него,  я  проводила
ужасные ночи... Зато тебя, тебя...
     И Тереза приподнималась, откидывалась назад, ее руки тонули  в  широких
руках Лорана, она смотрела на его могучие плечи, на атлетическую шею...
     - Тебя я люблю, тебя я полюбила в тот самый день, когда  Камилл  привел
тебя в лавку... Ты, пожалуй, не уважаешь меня, потому что  я  отдалась  вся,
сразу... Право, сама не знаю, как это  случилось.  Я  гордая,  несдержанная.
Когда ты в первый раз поцеловал меня и повалил  тут  на  пол,  мне  хотелось
избить  тебя...  Не  знаю,  какою  любовью  я  любила  тебя  тогда;   скорее
ненавидела. Один твой  вид  меня  раздражал,  причинял  мне  боль;  в  твоем
присутствии нервы мои так напрягались, что готовы  были  лопнуть,  в  голове
становилось пусто, перед глазами плыли красные пятна. Ох, как я страдала! Но
я жаждала этих страданий, я ждала твоего прихода,  вертелась  вокруг  твоего
стула, чтобы вдыхать твое дыхание, чтобы платьем касаться твоей одежды.  Мне
чудилось, что на  меня  веет  жаркими  дуновениями  твоей  крови,  и  именно
какое-то палящее  облако,  которым  ты  меня  окутывал,  привлекало  меня  и
удерживало возле тебя, несмотря на то что внутренне я  противилась  этому...
Помнишь, когда ты писал тут, какая-то роковая сила все время удерживала меня
возле тебя, я с мучительным наслаждением дышала воздухом, которым дышал  ты.
Я понимаю, вид у меня был такой, точно я выпрашиваю у тебя поцелуй, мне было
стыдно, что я стала какой-то рабой, я чувствовала,  что  уступлю  сразу  же,
стоит теб