орые могут торговать собой. Тереза еще не вернулась,  он  стал  терпеливо
поджидать ее. Когда она пришла, он заговорил с ней наигранно ласковым  тоном
и не заикнулся об утренней слежке. Она была  под  хмельком;  от  ее  кое-как
застегнутого платья шел резкий запах вина и табачного дыма,  которым  бывают
пропитаны кабачки. Она очень устала, лицо ее было все в  белых  пятнах,  она
пошатывалась, измученная за день, проведенный в постыдном занятии.
     Обед проходил тихо. Тереза ничего не ела.  За  десертом  Лоран  положил
локти на стол и без обиняков потребовал у нее пять тысяч франков.
     - Не дам, - сухо ответила она. - Предоставь тебе волю, так мы  окажемся
на соломе... Разве ты не знаешь, в каком мы положении. Нам грозит нищета.
     - Возможно, - возразил он спокойно. -  Но  мне  все  равно,  мне  нужны
деньги.
     - Не дам, сказала: не дам. Ты  бросил  должность,  торговля  совсем  не
идет, а на проценты с моего  приданого  нам  не  прожить.  Мне  каждый  день
приходится брать из основного капитала, чтобы кормить тебя и  выдавать  тебе
сто франков в месяц, которые ты у меня  выцарапал.  Не  получишь  больше  ни
гроша, понял? И не проси.
     - Не отказывай не  подумавши.  Говорю  тебе  -  мне  нужны  пять  тысяч
франков, и я их получу. Все равно дашь.
     Его спокойная настойчивость вывела Терезу из  себя,  хмель  еще  больше
овладел ею.
     - Понимаю, - закричала она, - ты хочешь кончить тем же, с чего начал...
Уже четыре года мы содержим тебя. Ты явился  сюда  только  для  того,  чтобы
здесь есть и пить,  и  с  тех  пор  живешь  на  наш  счет.  Он,  видите  ли,
лодырничает,  он  прекрасно  устроился,  живет  себе  сложа  руки,  на  моем
попечении... Нет, не рассчитывай, не получишь ничего,  ни  гроша...  Сказать
тебе, кто ты такой? Ты...
     И она сказала. Лоран пожал плечами и рассмеялся. Он только заметил:
     - Хорошим же словечкам ты учишься там, где теперь проводишь время.
     Это единственный намек, который он себе  позволил  насчет  ее  любовных
похождений. Тереза резко вскинула голову и язвительно возразила:
     - Во всяком случае, я не живу с убийцами.
     Лоран побледнел. Он немного помолчал, пристально глядя на  жену,  потом
дрожащим голосом сказал:
     - Послушай, деточка, не будем сердиться, из этого  ничего  хорошего  не
получится ни для тебя, ни для меня. Терпение мое лопается. Нам разумнее было
бы прийти к соглашению, если мы хотим избежать беды... Я прошу у  тебя  пять
тысяч франков потому, что они мне необходимы; могу даже  пояснить,  что  они
нужны мне для того, чтобы обеспечить нам спокойную жизнь.
     Он как-то странно улыбнулся и продолжал:
     - Итак, подумай хорошенько и дай мне окончательный ответ.
     - Все уже обдумано, - ответила Тереза, -  я  сказала:  не  получишь  ни
гроша.
     Лоран в ярости вскочил. Она испугалась,  что  он  побьет  ее;  она  вся
съежилась, но решила не уступать. Однако Лоран даже не  подошел  к  ней;  он
только холодно сказал, что устал так жить и намерен рассказать  об  убийстве
полицейскому комиссару их участка.
     - Ты толкаешь меня на крайности,  -  сказал  он,  -  ты  делаешь  жизнь
невыносимой. Я предпочитаю покончить со всем этим... Нас отдадут под  суд  и
осудят. Вот и все.
     - Вздумал напугать меня? - закричала жена. - Я устала не меньше тебя. Я
сама пойду к комиссару, если ты не пойдешь. Что ж, я готова  последовать  за
тобою на плаху, я ведь не трусиха, как ты... Ну, идем со мной к комиссару.
     Она встала, уже направилась к двери.
     - Ладно, - пробормотал Лоран, - пойдем вместе.
     Оказавшись внизу, в магазине, они в тревоге, в ужасе взглянули друг  на
друга. Их словно пригвоздили к полу. Нескольких секунд, потраченных на спуск
по лестнице, оказалось  достаточно,  чтобы  перед  ними,  словно  при  свете
молнии,  возникли  неминуемые  последствия   признания.   Им   представились
жандармы, тюрьма, суд присяжных, гильотина  -  все  это  встало  перед  ними
внезапно и с поразительной ясностью.  Сердце  у  них  упало,  им  захотелось
броситься друг другу в ноги и умолять не  ходить  в  полицию,  не  доносить.
Две-три  минуты  они  простояли  не  двигаясь,  скованные  растерянностью  и
страхом. Тереза первая решилась заговорить и пойти на уступку.
     - Впрочем, с моей стороны глупо отказывать тебе в  деньгах,  -  сказала
она. - Рано или поздно ты все равно их проешь. Лучше уж отдать их теперь же.
     Она особенно и не пыталась скрыть свое поражение. Она села за  конторку
и выписала чек на  пять  тысяч,  которые  Лоран  мог  получить  в  банке.  О
полицейском комиссаре в тот вечер речи уже не было.
     Как только в карманах у Лорана появилось золото, он стал пить, якшаться
с уличными девками, повел шумную, разгульную  жизнь.  Он  часто  не  ночевал
дома, днем спал, по ночам кутил, гоняясь за сильными ощущениями  и  стараясь
отвлечься от действительности. Но в результате ему становилось  все  хуже  и
хуже. Когда вокруг него стоял гам, он внимательнее прислушивался к страшному
безмолвию, царившему в его душе; когда  любовница  целовала  его,  когда  он
осушал стакан вина, он вместо наслаждения испытывал гнетущую тоску. Похоть и
чревоугодие уже не радовали его;  от  поцелуев  и  яств  все  существо  его,
остывшее и как бы окоченевшее, еще более обессиливало. Он был всем пресыщен,
и ему  уже  не  удавалось  воспламенить  воображение,  возбудить  аппетит  и
чувственность.  Принуждая  себя  к  разврату,  он  несколько  обострял  свои
страдания - вот и все. А когда он возвращался домой, когда снова видел  г-жу
Ракен и Терезу, он от  усталости  поддавался  чудовищным  приступам  страха;
тогда он давал себе зарок  больше  не  уходить  из  дому,  а  погрузиться  в
страдание, чтобы свыкнуться с ним и одолеть его.
     Тереза тоже стала отлучаться все реже и реже. В течение месяца она, как
и Лоран, проводила жизнь на улицах  и  в  кабачках.  Вечером  она  ненадолго
забегала домой, кормила  г-жу  Ракен,  укладывала  ее  и  снова  уходила  до
следующего дня. Однажды супруги не виделись  четверо  суток.  Потом  Терезой
овладело глубокое отвращение, она почувствовала, что разврат не  удается  ей
так же, как не удалась и комедия раскаяния. Тщетно  таскалась  она  по  всем
меблированным комнатам Латинского квартала,  тщетно  окуналась  в  шумную  и
грязную  жизнь.  Нервы  ее  были  вконец  расстроены;   разгул,   физические
наслаждения уже не вызывали в ней тех встрясок, которые  могли  бы  дать  ей
забвение. Она уподобилась пьянице, у которого глотка настолько обожжена, что
стала нечувствительной даже к самым крепким напиткам.  Похоть  оставляла  ее
безучастной, любовники вызывали у нее только  скуку  и  изнеможение.  И  она
рассталась с ними, поняв,  что  они  ей  бесполезны.  На  нее  напала  такая
отчаянная лень, что она не выходила из дому  и  с  утра  до  ночи  слонялась
нечесаная, неумытая, с  грязными  руками,  в  неопрятной  нижней  юбке.  Она
погрязла в неряшестве.
     Когда убийцы оказались снова лицом к лицу, измученные, исчерпавшие  все
средства спастись друг от друга, они  поняли,  что  у  них  нет  больше  сил
бороться. Разгул не принял их в свое лоно и сбросил в пучину страданий.  Они
оказались все в той же темной,  сырой  квартире;  отныне  они  были  как  бы
заключены в ней, ибо, сколько  ни  искали  они  спасения,  им  не  удавалось
расторгнуть кровавые узы,  которые  связывали  их.  Теперь  они  даже  и  не
помышляли о борьбе, сознавая, что она невозможна. Им стало ясно,  что  факты
так властно влекут их за собою, так подавляют, так связывают их вместе,  что
какое-либо сопротивление просто нелепо. Они опять зажили совместной  жизнью,
но теперь ненависть их превратилась в какое-то бешенство.
     По вечерам снова начались ссоры. Впрочем, побои и крики не прекращались
в  течение  всего  дня.  К  ненависти  присоединилось   недоверие,   и   это
окончательно свело их с ума.
     Они стали бояться друг друга. Сцена, последовавшая за требованием  пяти
тысяч франков, вскоре стала повторяться и утром и вечером. У обоих появилась
навязчивая мысль, что другой собирается выдать его. Они  только  об  этом  и
думали. Стоило одному  сказать  что-нибудь,  сделать  какой-либо  жест,  как
другому казалось, что он собирается  к  полицейскому  комиссару.  Тогда  они
начинали драться или заклинать друг друга. В припадке  ярости  они  кричали,
что сейчас все разоблачат,  они  до  смерти  пугали  себя  этим;  потом  они
начинали дрожать, унижались друг перед другом, клялись,  заливаясь  горькими
слезами, что будут хранить молчание. Они страдали неимоверно, но не находили
в себе мужества приложить к ране раскаленное железо, чтобы исцелиться. Когда
они грозились признаться  в  преступлении,  ими  руководило  только  желание
напугать друг друга и отделаться от этой мысли;  на  самом  же  деле  у  них
никогда не хватило бы сил покаяться и искать душевного  мира  в  заслуженной
каре.
     Раз двадцать они уже подходили вместе к двери полицейского участка.  То
Лоран хотел  признаться  в  убийстве,  то  собиралась  отдать  себя  в  руки
правосудия Тереза. Но каждый раз они выбегали  на  улицу  вдогонку  друг  за
другом и каждый  раз,  после  взаимных  оскорблений,  сменявшихся  страстной
мольбой, решали еще немного подождать.
     После каждого такого припадка  они  становились  еще  подозрительнее  и
угрюмее.
     Они с утра до ночи  следили  друг  за  другом.  Лоран  совсем  перестал
выходить из квартиры, а Тереза и  не  пустила  бы  его  одного.  Подозрения,
боязнь разоблачений создали между ними какую-то жестокую  близость.  Никогда
еще, со дня свадьбы, не были они так тесно связаны друг с другом  и  никогда
еще так не страдали. Но какие бы муки они ни причиняли друг  другу,  они  не
сводили глаз один с другого и предпочитали терпеть самую жестокую пытку, чем
расстаться хотя бы на час. Если Тереза спускалась в лавку, Лоран следовал за
ней, боясь, как бы она не рассказала чего-нибудь покупательнице; если  Лоран
становился на порог, наблюдая за прохожими, Тереза становилась рядом с  ним,
чтобы проверить, не говорит ли он с кем-нибудь. По  четвергам,  при  гостях,
убийцы устремляли друг на друга умоляющие взгляды, каждый из них со  страхом
прислушивался к тому, что говорит другой; им казалось, что сообщник  вот-вот
сознается, и любой начатой фразе они уже готовы были придать особый смысл.
     Эта война не могла долго продолжаться.
     И Тереза и Лоран, каждый сам по себе, дошли до мысли, что только  новое
преступление избавит их от  последствий  первого.  Чтобы  обрести  некоторый
покой, у них оставалось одно только средство: кому-нибудь из них  надо  было
исчезнуть. Эта мысль явилась  у  них  одновременно;  оба  они  почувствовали
настойчивую необходимость разлуки,  оба  хотели  разлуки  вечной.  Убийство,
представшее в их воображении, казалось им вполне естественным, неотвратимым;
оно было само собою разумеющимся следствием убийства Камилла.  Они  даже  не
задумывались над этим; убийство сообщника казалось им единственным средством
спасения. Лоран решил, что убьет  Терезу,  потому  что  Тереза  мешает  ему,
причиняет нестерпимые страдания и может единым словом погубить  его.  Те  же
соображения привели и Терезу к мысли убить Лорана.
     Твердо  приняв  решение  об  убийстве,  они  немного  успокоились.  Они
занялись его подготовкой. Впрочем, оба они действовали в каком-то бреду, без
особых предосторожностей;  вероятные  последствия  убийства  не  слишком  их
беспокоили, хотя ни побега, ни безнаказанности они себе не  обеспечили.  Они
испытывали необоримую  потребность  убить  друг  друга  и  подчинялись  этой
потребности, как разъяренные звери. Они не хотели признаться в своем  первом
преступлении и очень ловко замели его следы, а теперь готовы были  рисковать
головой, совершая новое убийство, которое даже не помышляли скрыть. Тут было
вопиющее противоречие в поведении, но они даже не замечали его.  Они  просто
решили, если удастся, бежать за границу, захватив с собою  все  деньги.  Вот
уже две недели, как Тереза  взяла  из  банка  те  несколько  тысяч  франков,
которые оставались от ее приданого, и держала их под замком в комоде; Лорану
это было известно. О том, что станется с г-жой Ракен, они ни  на  минуту  не
задумывались.
     Незадолго до  этого  Лоран  встретился  со  своим  школьным  товарищем,
который служил препаратором у  известного  химика,  занимающегося  вопросами
токсикологии. Этот товарищ пригласил Лорана к себе  в  лабораторию,  показал
ему аппаратуру, рассказал о разных ядовитых веществах. Однажды вечером,  уже
после того как Лоран окончательно решился на убийство, Тереза  сидела  перед
ним за столом и пила подслащенную воду; тут  Лоран  вспомнил,  что  видел  в
лаборатории глиняный пузырек с цианистым калием. Ему припомнилось и то,  что
сказал препаратор о страшной силе этого яда, который действует  молниеносно,
почти не оставляя следов, - и Лоран  подумал,  что  именно  такой-то  ему  и
нужен. На другой день ему удалось ускользнуть из дому;  он  зашел  проведать
приятеля и, когда тот отвернулся, выкрал глиняный пузырек.
     В тот же день Тереза,  воспользовавшись  отсутствием  Лорана,  отточила
большой кухонный нож, которым пользовались для колки  сахара;  он  был  весь
зазубрен. Она спрятала нож в дальний угол буфета.

XXXII

     В следующий четверг вечер у Ракенов - так гости по-прежнему звали своих
друзей - прошел особенно весело. Засиделись до половины двенадцатого. Гриве,
уходя, заметил, что никогда еще не проводил время столь приятно.
     Сюзанна, ожидавшая прибавления семейства, без конца рассказывала Терезе
о своих радостях и  огорчениях;  Тереза,  казалось,  слушала  ее  с  большим
интересом; глаза ее были устремлены  в  одну  точку,  губы  поджаты,  голова
временами склонялась вниз; веки, закрываясь, бросали тень на все лицо. Лоран
тоже с неослабным вниманием слушал  рассказы  старика  Мишо  и  Оливье.  Они
болтали без умолку, и Гриве  с  трудом  удавалось  вставить  словечко  в  их
россказни. Впрочем, он относился и к отцу и к сыну  с  явным  уважением;  он
считал, что они превосходные рассказчики. В тот вечер беседа заменила  игру,
и Гриве простодушно воскликнул, что рассказы бывшего полицейского  комиссара
почти так же увлекательны, как партия в домино.
     За все четыре года, что Гриве и семейство Мишо проводили  по  четвергам
вечер у Ракенов,  им  ни  разу  не  прискучили  эти  однообразные  собрания,
повторявшиеся с удручающей регулярностью. Ни на единый миг не возникло у них
подозрения о драме, которая разыгрывалась в этом доме, с виду столь мирном и
приветливом. Оливье не раз замечал,  в  порядке  полицейской  шутки,  что  в
столовой Ракенов пахнет честностью.  Гриве,  чтобы  не  отстать,  назвал  ее
"святилищем мира". За последнее время Терезе два-три раза пришлось объяснять
гостям происхождение синяков, которые были у нее на лице; она говорила,  что
упала и расшиблась. Да никому из друзей и в голову бы  не  пришло,  что  это
следы от кулака Лорана; они были убеждены, что их хозяева - примерная семья,
в которой царят любовь и ласка.
     Параличная больше уже не пыталась разоблачить страшную истину,  скрытую
за унылой безмятежностою  четверговых  собраний.  Наблюдая  терзания  убийц,
предчувствуя взрыв, который рано или поздно должен произойти, как  результат
неизбежного развития фактов, она в  конце  концов  поняла,  что  события  не
нуждаются в  ее  вмешательстве.  С  тех  пор  она  совсем  стушевалась,  она
предоставила действовать  последствиям  убийства  Камилла,  которые  в  свою
очередь должны были убить преступников. Она только молила небо  продлить  ее
дни, чтобы стать свидетельницей ужасной развязки,  которую  она  предвидела;
заветным ее желанием было  утолить  взор  зрелищем  последних  мук,  которые
сломят Терезу и Лорана.
     В тот вечер Гриве  подсел  к  старухе  и  долго  беседовал  с  ней,  по
обыкновению сам и спрашивая и отвечая на вопросы. Но ему не удалось добиться
от  нее  хотя  бы  взгляда.  Когда  пробило  половину  двенадцатого,   гости
засуетились.
     - У вас так уютно, что не хочется уходить, - признался Гриве.
     - Достаточно сказать, - подтвердил Мишо, - что  мне  здесь  никогда  не
хочется спать, а дома я обычно ложусь в девять.
     Оливье счел уместным ввернуть шуточку.
     - Дело в том, - воскликнул он, обнажая желтые зубы, -  что  тут  пахнет
честностью; поэтому-то здесь так и хорошо.
     Гриве стало досадно, что  его  опередили,  и  он  с  напыщенным  жестом
провозгласил:
     - Эта комнатка - "святилище мира".
     Тем временем Сюзанна, завязывая ленты шляпки, сказала Терезе:
     - Завтра я приду в девять.
     - Нет, приходите не раньше двенадцати, - поспешила ответить  Тереза.  -
Утром меня не будет дома.
     Голос у нее был странный, глухой. Она  проводила  гостей  до  коридора.
Лоран тоже спустился с лампой в руках. Оставшись одни, супруги с облегчением
вздохнули, - видимо, весь вечер их снедало глухое нетерпение. Со  вчерашнего
дня они стали еще  мрачнее,  с  глазу  на  глаз  они  чувствовали  себя  еще
тревожнее. Стараясь не смотреть друг на друга, они молча  поднялись  наверх.
Руки их слегка подергивались, и Лорану пришлось поскорее поставить лампу  на
стол, чтобы не выронить ее.
     Перед тем как уложить  г-жу  Ракен,  они  обычно  приводили  в  порядок
столовую, готовили себе стакан подслащенной воды на ночь  и  сновали  вокруг
параличной, пока все не было готово.
     В тот вечер, поднявшись наверх, они присели к столу; взгляд у  них  был
рассеянный, губы побелели. Помолчав с минуту, Лоран спросил, как бы внезапно
очнувшись от сна:
     - Так что ж? Ложиться не будем?
     - Ложимся, ложимся, - отвечала Тереза, вздрогнув, словно от озноба.
     Она встала и взяла графин.
     - Оставь! - вскричал Лоран, стараясь придать голосу обычную  интонацию.
- Я сам приготовлю воду... Займись теткой.
     Он  взял  у  Терезы  графин  и  налил  воды  в  стакан.   Потом,   чуть
отвернувшись, вылил в него содержимое глиняного  пузырька  и  добавил  кусок
сахара. Тем временем Тереза нагнулась над ящиком буфета; она  вынула  оттуда
нож и стала прятать его в широкий карман фартука.
     В этот миг, под влиянием того странного чувства, которое  предупреждает
нас о надвигающейся опасности,  супруги  инстинктивным  движением  повернули
головы. Они посмотрели друг на друга. Тереза увидела в руках Лорана пузырек,
а Лоран заметил нож, сверкнувший в  складках  ее  юбки.  Так,  безмолвные  и
холодные, они несколько мгновений взирали друг на друга, муж  -  стоя  возле
стола, жена - склонившись у буфета. Они все поняли.  Каждый  из  них  замер,
обнаружив у сообщника свою же собственную мысль. Читая по растерянному  лицу
другого  свои  тайные  намерения,  они  почувствовали  взаимную  жалость   и
отвращение.
     Госпожа Ракен, понимавшая,  что  развязка  близка,  наблюдала  за  ними
пристальным, острым взглядом.
     И вдруг Тереза  и  Лоран  разразились  рыданиями.  Сильнейший  припадок
подорвал их силы и бросил, слабых,  как  дети,  в  объятия  друг  друга.  Им
казалось, будто нечто ласковое и умильное пробуждается у них  в  груди.  Они
плакали молча, думая о грязной жизни, которую они вели и которая ждет  их  в
будущем, если у них достанет подлости  и  трусости,  чтобы  жить.  Вспоминая
прошлое, они почувствовали такую усталость и такое отвращение к самим  себе,
что им страстно захотелось покоя, небытия. При виде ножа и стакана с отравой
они обменялись последним благодарным взглядом. Тереза взяла  стакан,  выпила
половину и протянула Лорану; тот осушил его до дна. Это произошло мгновенно.
Сраженные, они рухнули друг на друга, обретя утешение в смерти. Губы молодой
женщины коснулись шеи мужа - того места, где остался шрам от зубов Камилла.
     Трупы  пролежали  всю  ночь  на  полу  столовой,  у  ног  г-жи   Ракен,
скрюченные,  безобразные,  освещенные  желтоватыми  отсветами  лампы.  Поч