все же лучше что-то делать, двигаться, чем лечь и притвориться мертвым.
   Алонов заставлял себя не думать о том, что  с  ним  случится,  когда  его
плечи и спина действительно поднимутся выше, чем это  нужно.  Как  высоко  и
насколько выше - этого-то уж он совсем не знал. Будь что будет! Нужно ползти
как можно скорее, как только можно
   скорее...
   Куда удобнее и безопаснее было бы ползти, будь свободны  обе  руки.  А  у
Алонова в правой руке ружье -  тяжелое  и  длинное  охотничье  ружье.  Кроме
заботы о себе самом, нужно все время думать, чтобы случайно не забить стволы
землей. Ведь ружье с забитыми ствола ми не ружье. Тогда нечего вообще тащить
его с собой!..
   Конечно, куда удобнее было бы держать ружье за концы стволов  -  прикрыть
ладонью, тогда земля не попадет внутрь. Но так нельзя волочить ружье,  когда
оно заряжено и курки взведены. Немыслимо следить сразу за  всем  и  вдобавок
думать, не соскользнул ли предох ранитель бескурковки, не  цепляются  ли  за
что-то спусковые крючки.
   Вероятно, если бы Алонова спросили, когда и как он  решил  ползти  именно
так, а не иначе, он не сумел бы ответить: времени обдумывать, решать у  него
не нашлось.
   Просто Алонов знал особенности ружья - этого, его ружья.  У  него  спуски
предельно мягкие. Для выстрела достаточно  чуть-чуть  нажать;  и  это  самое
важное для охотника "чуть-чуть" отлично  удавалось  Алонову.  В  его  глазах
такое свойство ружья было одним  из  важн  ых  его  достоинств.  Алонов  сам
бархатным подпилком отшлифовывал боевые выступы, пока не добился  того,  что
выстрел получался как бы незаметно для стрелка - не  столько  усилием  мышц,
как усилием воли. Когда Алонов еще только начинал стрелять, он обнаружил у
   себя сквернейшую привычку дергать за  спуск,  "срывать  выстрел".  Многие
охотники всю  жизнь  не  могут  избавиться  от  этой  привычки  и  живут  не
стрелками, а стрельчишками. Поэтому и Алонов вначале  мазал  и  мазал,  хотя
глаз у него был от природы верным и с самого раннего возраста он умел  лучше
любого мальчишки попасть в цель камнем или мячом. Мягкие спуски отучили  его
дергать, и теперь он стрелял безупречно метко. Отладил он  и  предохранитель
так, что тот легко подавался от нажима большим пальцем. Вот и пришлось
   ему сейчас расплачиваться за достоинства ружья.
   Однако он даже и не подумал расстаться с оружием. Хотя держать  ружье  за
ложе, оберегая предохранитель и спуски, вытягивать левую  руку,  подтягивать
правую ногу, перебрасывать тело  вперед  и  стараться  не  поднимать  спину,
плечи, бедро - делать все  сразу,  быс  тро,  без  перерывов  -  было  очень
неудобно, очень трудно...
   Добраться до рощи, доползти до опушки, скрыться - вот что главное,  самое
главное! Но где была роща, Алонов в эти секунды  толком  не  знал.  Как  это
произошло? Да, сначала он метнулся в  степь.  Пробежал  сколько-то  -  шагов
двести или триста. Потом укрылся за т еми кустами, откуда пополз.  Он  знал,
что ползет к роще. Сейчас ему нужно добраться до деревьев.  Далеко  ли  они?
Если близко, то можно вскочить и добежать. А если еще далеко? Как быть,  как
узнать?.. Он не решался поднять голову, не мог себя  заставить,  если  бы  и
решился, - слишком сильно боялся.
   На какое расстояние удавалось Алонову передвигаться каждый раз, когда  он
отталкивался ногой? Это еще можно было сообразить. Но  сколько  раз  он  уже
проделал одно и то же движение, как долго ползет - этого  Алонов  совершенно
не помнил.
   Ему казалось, что он ползет невозможно медленно и невозможно долго. Страх
был слишком силен. А ведь на самом деле Алонов скользил быстро,  решительно,
даже, пожалуй, умело.  В  этом  не  было  его  заслуги:  страх  тоже  бывает
учителем. Но ружье Алонов все же не
   бросил!
   Но почему он не слышит своих преследователей? Где они  и  что  делают?  В
растерянности Алонов подумал, что эти люди дошли до кустов, оттуда наблюдают
за ним и сейчас обнаружат его.
   При мысли, что кто-то стоит там,  внимательно  осматривает  местность  и,
может быть, уже приглядывается к нему, Алонов замер. Всем телом  он  ощутил,
как чей-то взгляд остановился на нем. Конец...
   Алонов не мог представить себе  лица  этого  человека  -  он  плохо  умел
вызывать в воображении даже слишком хорошо знакомые фигуры и  образы,  -  но
ясно представлял себе, почти видел, как этот человек вжимает  в  выем  плеча
приклад ружья и жмурит левый  глаз.  Прям  ая  линия  протянулась  от  глаза
стрелка, через прорезь прицела легла на мушку, коснулась затылка  Алонова  и
уперлась между лопатками.
   Ужас сковал его. Скорее, пусть  это  будет  скорее!  Он  чувствовал  себя
совершенно беззащитным. Ему хотелось крикнуть: "Ну, стреляй же, стреляй!"  -
а правая нога непроизвольно согнулась в колене, левая рука вытянулась  будто
бы сама, и Алонов опять пополз.
   Вероятно, именно в эти секунды наступил перелом... Пот струился по  лицу,
заливал глаза.
   Выстрела не было. Алонов чувствовал, что сзади, в спину, между лопатками,
в это самое беззащитное почему-то место, больше не  давит  страшная  прямая,
которая превратится в пулю.
   Голову Алонов все время держал очень низко. Подбородком и левой щекой  он
касался земли. Его разгоряченное лицо царапали  и  резали  острые  подсохшие
травы, жесткие стебли дурмана и чертополоха, но он не чувствовал этого.
   На голове у Алонова была смятая, выгоревшая от солнца  фуражка  из  ткани
защитного цвета. Внезапно он  уперся,  почти  ударился  теменем  во  что-то.
Поднял лицо. Перед глазами - так близко, как никогда, - была растрескавшаяся
кора дерева или пня. Крупный черный муравей,  зацепившись  задними  лапками,
вытянул челюсти и воинственно подогнул брюшко. Заметив невиданное  чудовище,
муравей изготовился к бою и бросал вызов.
   Но человек, хотя и смотрел на муравья, видел только дерево. Вдруг  Алонов
вспомнил, что в его патронташе есть несколько настоящих зарядов -  не  дробь
номер четыре, как в патронниках ружья.
   Эти настоящие, для особых случаев, заряды Алонов делал сам, -  он  вообще
любил многое делать сам. Не его выдумка: такие пули ему пришлось  увидеть  в
каком-то старом прейскуранте охотничьих ружей.  Нужно  выточить  из  мягкого
сухого дерева без сучков правильны й цилиндр  чуть  толще  канала  ствола  и
разрезать  заготовку  на  куски  по  пяти  сантиметров  длиной.  На   кусках
нарезаются продольные ребрышки. На один конец насаживается и  привинчивается
хорошо уравновешенная, точной формы, длинная свинцовая пуля, а другой коне ц
вставляется в заряженную порохом  гильзу.  Такой  заряд  годится  на  самого
крупного зверя. И полет очень точный. А под пыжи кладут больше трех  граммов
хорошего бездымного пороха "Сокол", то есть почти в два раза больше, чем для
дробовых зарядов. Это можно
   себе позволить, если стволы ружья хорошей стали.
   Когда Алонов полз, он не думал об этих зарядах, он забыл о них. Теперь  -
другое дело!
   Муравей по-прежнему угрожал Алонову. Но человек и не заметил его.
   Алонов подскочил так, точно земля стала  пружиной,  сделал  два  или  три
прыжка, упал за деревьями. Падая, он услышал выстрел, но  где  прошла  пуля,
откуда стреляли - он не заметил.
   2
   В ушах сильно шумело.  Звук  выстрела  показался  Алонову  очень  слабым,
каким-то легким, ненастоящим  -  как  в  парковом  тире  степного  районного
города, где ему приходилось изредка  бывать.  Откуда  же  все-таки  стреляли
сейчас? Да и стреляли ли? Нет,  это  только  по  казалось.  Обман  слуха  от
слишком настойчивого ожидания.
   Стоя на коленях в густой траве за деревьями, Алонов  снял  мягкую,  мятую
фуражку, вытер лицо и нахлобучил опять, козырьком назад.
   Сердце билось толчками, в груди что-то теснилось, мешая дышать.
   Перехватив левой рукой ружье,  Алонов  ощупал  срезы  стволов.  Они  были
чисты. Отвел большим пальцем  правой  руки  рычаг  и  переломил  двустволку.
Вытащил из открывшихся патронников ненужные дробовые заряды, пригодные  лишь
для птицы. Не глядя выхватил  из  патронт  аша  пару  патронов  с  торчащими
свинцовыми пулями, дослал в стволы. Ружье захлопнулось  с  резким,  коротким
щелканьем.
   Сердце успокаивалось. Прошло гнетущее ощущение бессилия, беззащитности. В
ушах перестало  шуметь.  Приподнявшись,  Алонов  осматривался,  слушал.  Его
поразила мертвая тишина - не шевелился ни  один  листок.  После  всего,  что
произошло,  полное  спокойствие,  окружи  вшее   Алонова,   показалось   ему
неестественным, угрожающим.
   Было по-прежнему безветренно и жарко. Невысокие деревья -  мелкие  осины,
березняк с частым подлеском из ивняка, кизильника и боярышника с  созревшими
ягодами - все замерло в ожидании.
   Над самым ухом тонко зажужжал комар и сейчас же  смолк,  -  видно,  сразу
нашел место, куда смог вонзить свой острый, гибкий хоботок. Тотчас  зазвенел
второй комар, третий, четвертый... Запах разгоряченного  человеческого  тела
манил  жадных  кровопийц.  Эти  обычн  ые,  мирные   звуки   совершенно   не
воспринимались сознанием, не нарушали общего молчания.
   Алонов слушал, слушал - ничего. Совсем ничего - ни шелеста, ни треска, ни
топота ног. Ничего, что, по его мнению, неизбежно должно было быть. Никого и
нигде.

   Алонов  осторожно  выпрямился,  встал  рядом  с  грязной,  исполосованной
черными трещинами, обезображенной наростами березой, которая забрела  далеко
на юг. Вслушиваясь, он сделал несколько осторожных шагов.
   Кусты закрывали его почти до плеч. Он вышел на самую опушку.
   В южных степях, бедных лесным покровом, иной раз называют лесом  то,  что
севернее едва назовут рощей. Здесь, заняв  место  высохшего  озера,  деревья
заполнили  плоскую  котловину.   В   самой   середине   осталось   небольшое
озерко-болотце с неприглядно-зеленой,  но  пре  сной  водой.  Возможно,  что
когда-то здесь было большое озеро, так как от рощи степь плавно поднималась,
приближая горизонт. Алонов знал, что так было и в другие  стороны  от  рощи.
Сейчас он не думал об этом. Он смотрел на кучку невысоких  кустов  метрах  в
дву хстах от опушки. Кусты  казались  ему  близкими,  но  путь  от  них  был
бесконечным!

   Ни там, ни в степи никого не было - все пустынно, безлюдно.
   И Алонов ощутил  неожиданное,  странное  разочарование.  Он  опять  начал
задыхаться, вспоминая, как полз,  как  его  заставили  ползти.  Так  однажды
пробирался напуганный заяц меж кочек сухого  болота,  жалкий,  трусливый,  с
положенными на спину длинными ушами.
   Вдруг Алонов  насторожился  -  он  почувствовал  чье-то  присутствие,  но
воспринял это присутствие совсем не так, как всего  несколько  минут  назад.
Тогда он боялся, был беззащитен, страх играл им. Теперь страха не  стало.  И
больше не было, не могло быть неожидан ности.
   Неслышно скользя мягкими сапогами-поршнями, Алонов перебежал вдоль опушки
на сто или на сто двадцать шагов и замер в подлеске. По опыту  охотника,  он
отлично знал, что, пока не пошевелится, его не увидят.
   Он ничего не слышал, никого не видел, а перебежал не зря. Там, на  старом
месте, он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Опыт  одиноких  охот  и
далеких прогулок приучил Алонова  доверять  подсказкам  неясных,  но  верных
ощущений. Он повернул голову, потом слегка  расставил  ноги,  чтобы  прочнее
стоять,  и  замер,  глядя  влево.  Потом,  не  шевельнув  ни  одним  листом,
медленно-медленно поднял ружье к плечу.
   Ждать пришлось недолго... а может быть, и долго. Сейчас  у  Алонова  были
опять и выдержка и терпение. Вот на старом месте, куда он выбрался из степи,
среди деревьев появилась высокая фигура. Знакомая фигура...
   Алонов приготовился к  выстрелу,  согнул  спину,  прижал  щекой  приклад.
Вороненые стволы вытянулись  над  тонкими  ветками  кустарника.  Со  стороны
нельзя было увидеть ни стрелка, ни ружье.
   Тот человек вышел на опушку. Да, он  сумел  найти  место,  куда  выбрался
Алонов. Верно нашел. Если бы Алонов остался там...
   В руках у человека было короткое ружье с тонким стволом; он держал оружие
на изготовку, зажимая приклад под мышкой правой  руки  и  придерживая  ствол
левой.
   Как только Алонов увидел это короткое ружье,  на  мгновение  все  поплыло
перед его глазами. Затаив дыхание, он  коснулся  пальцем  спускового  крючка
правого ствола. Ружье толкнуло его в плечо  и  щеку.  Выстрел  не  показался
громким, а незнакомец исчез, точно его
   сдуло ветром. Алонов не удивился. Как это было нужно  и  как  это  бывало
всегда, ружье выстрелило будто само. Значит, он попал  в  цель  -  тоже  как
всегда.
   "Где, где все остальные?" - думал Алонов, перезаряжая ружье.  Он  спешил,
но успел  заметить,  что  в  его  патронташе  осталось  еще  три  заряда  со
свинцовыми пулями. В остальных была только дробь.
   Сколько человек было в компании, устроившей охоту за ним, - он  не  знал.
Те пятеро или есть и еще люди? Кажется, тогда кто-то сказал,  что  есть  еще
люди, кроме тех пятерых, которых Алонов видел своими глазами.
   От гнева, от ярости, только что испытанных Алоновым, не осталось и следа.
Там, шагах в ста, лежало тело убитого человека. Убитый не встанет.  Сознание
непоправимости случившегося охватило Алонова. Он сам уже не тот,  каким  был
минуту назад, и мир не тот. П роизошло страшное, и ничто не  может  вернуть,
исправить, переделать то, что есть.
   Любимый Алоновым острый, вязкий  запах  бездымного  пороха  и  взрывчатой
смеси капсюля вызывал тошноту. Внезапно Алонов так устал, так  ослабел,  что
едва не выронил ружье. Стараясь не упасть, он прислонился к дереву.
   В роще, в степи все было тихо, спокойно, будто ничего не случилось.
   Алонов опустил голову и увидел свою руку, сжимавшую ложе ружья. И рука  и
ружье показались далекими, чужими. На коже  кисти,  грязной  до  черноты  от
жирной пыли сухой степи, подсыхала яркая кровь из длинной  царапины.  Алонов
машинально дотронулся до подбородк а, почувствовал ссадины.
   Тошнота, слабость начали проходить, и Алонов вспомнил,  что  нельзя  дать
окружить себя в роще. Выждать - ничего лучшего он не умел придумать.
   Саднило и шею под левым ухом. Алонов нащупал  толстый  рубец,  вздувшийся
над воротником рубахи. Откуда взялись ссадины на лице, царапины на  руках  -
он не помнил.  А  это,  на  шее,  -  это  поверхностная  контузия  от  пули,
скользнувшей по самой коже...
   За рощей кто-то крикнул.  Слов  Алонов  не  разобрал.  В  степи  раздался
ответный крик, и там, левее кустов, показались люди: один,  другой,  третий.
Они шли гуськом к роще, и до них было не менее пятисот шагов. Далеко  -  вне
выстрела из гладкоствольного охотничь его ружья.
   Об этом Алонов подумал так, между прочим.  Никакого  желания  стрелять  в
кого бы то ни было он не испытывал. Если бы он мог вернуть свой выстрел!..
   Что это за люди, какая  страшная  бессмыслица  навалилась  на  него?  Тут
Алонов понял: он, а не кто-то другой, отвечает за выстрел, за мертвое  тело.
Ничем, никак он не сможет доказать, что стрелял  для  самозащиты.  Пусть  на
него охотились, но ведь их много - он и сговорятся и  легко  обвинят  его  в
убийстве. Кто-то уже спрашивал Алонова: "Пусть это так, как вы говорите,  но
кто дал вам право подкараулить  напавшего  на  вас  человека  и  лишить  его
жизни?.."
   Трое людей подходили к роще шагах в трехстах от Алонова. И  вновь  кричал
кто-то четвертый, уже вблизи того места, где упал человек с коротким ружьем.
Сейчас они сойдутся и найдут в  траве,  на  опушке,  того,  пятого...  Нужно
уходить, прятаться.
   Пригнувшись,  оглядываясь,  Алонов   побежал   вдоль   опушки,   стараясь
маскироваться кустами. Неглубокая  лощинка  начиналась  в  роще,  уводила  в
степь, протягиваясь позади кустов, где все началось.
   Когда трое вошли в рощу, Алонов почти на четвереньках  побежал  в  степь,
пользуясь лощиной, потом, уже по ровному  месту,  прополз  к  кустам  -  тем
самым, откуда он недавно полз к роще. Почему-то он решил, что  именно  здесь
самое безопасное место.
   3
   Один куст колючего боярышника стоял отдельно. Шагах  в  четырех  от  него
несколько кустов так переплелись тонкими стволами и, наверное, корнями,  что
казались оплошной массой  веток  и  листьев.  Над  самой  землей  отмирающая
осенняя листва уже разредилась, и был
   виден лаз в глубину, проделанный волками или лисами.
   Купа  кустов  устроилась  как  раз  на   гривке   степного   водораздела,
невысокого, как все неровности в этих местах,  но  обзор  отсюда  открывался
широкий.  К  северу  простиралась  обширная  плоскость.  Там,  километрах  в
тридцати или тридцати двух, находился разъезд  жел  езной  дороги.  Конечно,
отсюда его не было видно, как нельзя было заметить и дымки паровозов.
   Разбросанные  на  просторе  рощи-колки,  обманывая  глаз,  сливались   на
горизонте в кажущуюся непрерывной линию леса.
   Недалеко лежало открытое, почти круглое  озеро,  поблескивая  под  косыми
лучами низкого солнца. Края озера  были  смоляно-черные.  Вода  в  нем  была
горько-соленой,  и  растительность  останавливалась  на  границе  насыщенной
солями почвы.
   Алонов смотрел на тихую степь с шарами перекати-поля. Они еще не  созрели
и не оторвались от корней, чтобы помчаться с ветром по простору и разбросать
готовые семена. И никого живого в степи не  было.  В  этом  Алонов  убедился
сразу, потратив на осмотр стольк о времени, сколько нужно,  чтобы  повернуть
голову.
   На опушке рощи стояли трое с ружьями в руках. Один  из  них  нагнулся.  И
Алонову нетрудно было понять, на что все смотрят.
   На таком расстоянии он не мог рассмотреть лица. У него было самое обычное
зрение - не слишком сильное, но и не слабое, какое и должно быть  у  каждого
обычного и здорового человека в возрасте  девятнадцати,  двадцати,  двадцати
одного года... Алонов обладал с пособностью, развитой постоянным общением  с
природой, сразу охватывать взглядом широкое пространство.  И  хотя  все  его
внимание, казалось, было приковано к группке людей на опушке,  он  сразу  же
заметил еще одну фигуру. Кто-то оказался и в том месте опушки,
   откуда он, Алонов, только что стрелял. Итак, охота на него, на  человека,
продолжалась.
   Правда, и за зверем так охотиться Алонов не стал бы.  Полагается  обойти,
обложить,  гнать.  Приемов  охоты  много.  Наверное,  и  на  человека  можно
охотиться так же. И Алонов подумал, что останься он в роще, на опушке, выжди
- и он мог легко застрелить и второго из  своих  преследователей.  При  этой
мысли Алонов опять почувствовал ужас и тошноту.
   Один из тех трех, которых Алонов заметил первыми,  крикнул.  Обыскивавший
опушку остановился, обернулся. Кричавший махнул рукой, приглашая вернуться.
   Лежа, Алонов  наблюдал,  как  все  четверо  сошлись  вместе  и  о  чем-то
поспорили, - так ему показалось по жестам. Потом  все  замолчали  и  слушали
одного -  низкорослого,  широкого  мужчину.  Можно  было  подумать,  что  он
приказывает. Вот самый высокий - он был только
   что на опушке - и еще один,  но  не  тот,  кто  приказывал,  нагнулись  и
выпрямились, подняли что-то  тяжелое.  Кусты  закрывали  ношу.  Все  четверо
скрылись за деревьями, ушли в глубь рощи.
   Оставшись один, Алонов старался, представить  себе,  что  они  собираются
делать, зачем и куда унесли убитого.  Они  ушли.  Это  значит,  что  они  не
собираются искать его, во всяком случае здесь, в степи и на открытом  месте.
Но рощу они, конечно, осмотрят. Сейчас  они  заняты.  Можно  воспользоваться
этим временем и уйти очень далеко.
   Алонов не ушел. Он не мог  оторваться  от  этого  места.  Он  не  решался
бежать.
   Несколько  серых  куропаток,  застреленных  сегодня   Алоновым,   лежали,
связанные тонким ремешком с петлями - охотничьей удавкой,  -  между  кустами
кучкой  пестрых  перьев.  Около  кучки,  на  лысинке  земли,  что-то  тускло
блеснуло. Алонов поднял длинную и  тонкую  латун  ную  гильзу.  Таких  гильз
Алонов  никогда  не  видал.  Винтовочная  гильза?  Наверное,  от   короткого
ружья-винтовки с тонким стволом, к