ключик, отпер замок саквояжа  и  вытащил  из  него  плотно
набитый портфель потертой коричневой кожи.
   - Фамилия как?.. - спросил кладовщик, с профессиональной четкостью выводя
цифры и буквы.  -  Сударев?  Так  и  запишем:  Су-да-рев.  Номер  документа?
Шестьсот восемьдесят пять сто двадцать один, -  повторял  он,  заполняя  под
копирку квитанцию химическим карандашо м.
   - А страховать-то будете на какую  сумму?..  Не  будете?  И  чего  тут...
Только лишние деньги... На нашей дороге уж вот сколько лет никаких претензий
от пассажиров не поступало. А копеечка - она рубль береж„т.
   Старый кладовщик наблюдал, как аккуратно запрятал  в  бумажник  квитанцию
этот пассажир и как он застегнул на пуговичку внутренний карман, поглотивший
бумажник
   - Правильно! - одобрил старик. - Подальше положишь - поближе возьмешь.  А
другой, тот сует куда придется, а потом шарит по карманам почем зря, плачет:
батюшки, потерял... А вы сами не из ученых будете?
   Предположение об учености  атлетического  пассажира  могло  возникнуть  у
кладовщика в связи с упоминанием о книгах,  связавшимся  с  аккуратностью  и
очень четкой манерой выговаривать слова. Видимо, старик охотно  поболтал  бы
со вновь прибывшим, но тот, точно не
   услышав вопроса, кивнул головой и направился в сторону вокзала.
   Человек, значившийся по паспорту и называвший себя Сударевым, вошел в еще
пустой вокзальный ресторан и сел за столиком у  стенки.  Он  заказал  стопку
водки, осушил ее мелкими глотками, закусил бутербродом  с  красной  икрой  и
зеленым луком. Затем спросил чаю.
   Прихлебывая ложечкой из стакана, он внимательно  вглядывался  в  масляное
панно на противоположной стене ресторанного зала.
   Панно было очень  большое,  но  художник  изобразил  только  две  фигуры:
человека и волка. Может быть, и без большого мастерства, но смело и  выпукло
кисть художника выхватила их из сине-черного мрака студеной вьюжной ночи. По
снежному, пустому полю  брел  офицер  гитлеровской  армии.  Он  озирался  на
крадущегося по следам волка. Было видно, что зверь еще остерегается, еще  не
решается броситься на человека. Но минута, когда захватчик совсем  ослабеет,
казалось, была уже близка... Сударев подозвал официантку, спросил:
   - Что это у вас за картина?
   - Эта? Называется "Хищники". Говорят, на куйбышевском вокзале есть  такая
же, только еще больше. А эту по заказу нам  рисовал  наш  местный  художник,
Василевский. Картина выдающаяся, всем пассажирам очень нравится. Фриц  очень
хорош, страшный. А про волка все наши охотники говорили - как есть живой...
   Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но Сударев перебил:
   - Что там, на кухне, есть из горячих блюд?
   - Рановато еще, только повар пришел, - ответила официантка.  -  Я  сейчас
узнаю.
   Вернувшись, она сообщила раннему пассажиру, что супов нет никаких, а  вот
свиную отбивную с горошком или  рыбу  жареную  можно  получить  минут  через
двадцать. Сударев выбрал отбивную.
   Он терпеливо ждал, ел медленно, со вкусом, отрезая  кусок  за  куском;  в
меру жирная, сочная свинина была запита стаканом легкого белого вина.
   Время шло. В ресторане появились посетители.  По  соседству  с  Сударевым
устроилась компания железнодорожников, занявшаяся пивом. Сударев расплатился
и вышел.
   После прихода поезда минуло больше двух часов, и городок успел оживиться.
Шел девятый час,  магазины  уже  открылись.  Сударев  пересек  привокзальную
площадь и вскоре оказался около городского базара. Глядя на ряды продавцов и
толпу между рядами, он приостано вился.
   Базарный  день.  Высокими   насыпями   лежали   груды   местных   овощей:
многоцветные, спелые, твердые; кучи  и  местных  и  привозных  с  юга  дынь,
арбузов, яблок, груш,  слив.  За  овощным  рядом  белыми  передниками  манил
молочный. За ним расположился мясной и птичий. Кузов ы приехавших  на  базар
колхозных автомашин ломились от продуктов. Казалось, что  маленький  городок
не найдет в себе сил поглотить все предложенное ему веселое, яркое  изобилие
плодов земли...
   Главная  улица  начиналась  от  базара.   Она   плавно   поднималась   на
возвышенность к центру  города.  Сударев  шел  медленно,  как  на  прогулке.
Поглядывая на каменные двух- и трехэтажные дома с магазинами в первых этажах
- многие дома были старинной постройки, - он
   вскоре оказался у  городского  сада.  Не  раздумывая,  Сударев  пошел  по
средней аллее.
   Тянул легкий, теплый ветерок, становилось почти жарко, и Сударев  выбирал
теневую сторону. Пальто он перекинул через руку. Аллея привела приезжего  на
площадку летнего театра, заполненную длинными скамьями перед полусферической
раковиной эстрады.
   С другой стороны, вблизи  от  выхода  из  парка,  приезжий  заметил  тир.
Несмотря  на  ранний  час,  несколько  молодых  людей,   заядлых   любителей
стрелкового спорта, уже толпились там. Сударев подошел поближе и прислонился
к дереву, наблюдая за стрелками.
   Тоненький   юноша,   поощряемый   товарищами,   старательно   целился   в
нарисованный на доске кувшин с  цветами,  но  промахнулся:  пулька  оставила
метку сантиметрах в пяти от  центра.  Заведующий  тиром  перезарядил  легкую
винтовку  и  снова  предложил  ее  неудачливому  стрел  ку.  Но  к  винтовке
протянулась другая рука:
   - А ну, погоди!.. Я тебе покажу,  как  нужно  бить.  Ружье  взял  высокий
мужчина лет тридцати пяти, худой, сутуловатый. Он откинул левой рукой  очень
длинные темные волосы франтовской прически, оперся  локтями  на  прилавок  и
прицелился. Сударев видел его спину с остро поднятыми плечами, сухую складку
кожи на тощей бритой шее под расстегнутым воротом синей рубашки с  короткими
рукавами.
   После выстрела перевернулась фигурка медведя.
   - Так! - удовлетворенно сказал высокий. - Повторим...
   Он вызвал бурный  восторг  пары  мальчишек,  бескорыстных  болельщиков  и
завсегдатаев недоступного для них  тира,  повалив  еще  две  мишени.  Но  на
четвертом выстреле он промазал, хотя кто-то и  сказал,  что  пулька  ударила
почти в яблочко. Высокий не смутился промах ом. Передавая юноше винтовку, он
говорил:
   - Вот так стреляй! Дыхание и все такое...  А  главное,  думай  одно:  что
хочешь ему в самое сердце влепить. Угробить  его,  чтоб  не  жил  на  свете.
Понятно? Со злобой касайся спуска! Тогда и попадешь  наверное...  А  что  на
четвертый раз я спуделял, так это  со  вчер  ашнего,  -  добавил  высокий  и
спросил сам себя: - Пойти, что ли, опохмелиться?
   У  него  было  лицо  с  резкими  чертами,  с  густыми  черными   бровями,
сходящимися над острым, тонким носом. Лицо заметное и отнюдь  не  уродливое.
Если бы не глаза, которые были слишком близко  поставлены  друг  к  другу  и
слегка, кажется, косили, этот человек был бы весьма недурен  собой.  Сударев
заметил, что на правой руке меткого стрелка не хватало мизинца, а  четвертый
палец был искривлен.
   Дождавшись, когда худенький  юноша,  вопреки  советам  опытного  стрелка,
опять промахнулся, Сударев пошел своей дорогой, больше  не  прислушиваясь  к
легким хлопкам выстрелов за его спиной.
   Выйдя из парка, Сударев немного замялся при выборе дальнейшего  пути.  Со
стороны могло показаться, что он старается припомнить известные когда-то,  а
ныне позабытые места. На самом деле это было совсем не так: Сударев  посетил
город впервые в жизни. Он восп ользовался  случайной  встречей  в  вагоне  с
человеком, отлично знавшим этот степной городок, сумел подробно  расспросить
его. Внимательный и обязательный спутник даже нарисовал, от  нечего  делать,
схему улиц. Доверяя своей памяти, Сударев не счел нужным сохра  нить  листок
бумаги.
   Выйдя из парка, Сударев оказался на небольшой площади, сильно растянутой,
в ущерб ширине, вдоль парковой ограды. От  нее  вниз  расходились  пять  или
шесть довольно узких улиц, из которых лишь одна, против  ворот  парка,  была
замощена булыжником.
   Отсюда отлично просматривалась вся часть города, противоположная вокзалу.
Здесь преобладали одноэтажные деревянные дома с садами, садиками и огородами
на усадьбах. В  эту  сторону  город  не  рос,  не  расширялся.  Новое  время
обосновалось вблизи вокзала и дальш е за ним. А  тут  все  оставалось  почти
таким же, как до революции.
   Черта строений и садов резко  обрывалась  на  берегах  речки,  опоясавшей
окраину. За речкой виднелось несколько разбросанных среди огородов  домиков.
Дальше без края лежала холмистая степь с  отдельными  пятнами  рощ.  Сударев
глядел вдаль внимательно, пожалуй, з адумчиво.
   Прохожих почти не было. Так и говорил вагонный знакомый Сударева:
   - У них  там  запарковая,  поречная  сторона  -  самое  тихое,  спокойное
местечко для отдыха - как в деревне.
   2
   Глядя в степь и на  мирную,  сонную  панораму  окраины  городка,  Сударев
немного задержался. Он не хотел расспрашивать о дороге.  Как  бы  от  нечего
делать, он прошелся  по  противоположной  стороне  площади,  посматривая  на
недавно, к его счастью, подновленные и чет кие надписи на  углах  обрезанных
площадью узких кварталов. Скоро нашлась нужная ему улица, и он направился по
ней, считая в уме перекрестки.
   Было уже видно, как конец улицы упирался в речку,  когда,  пройдя  шестой
квартал, Сударев повернул влево, в тихий, заросший травой переулок. Здесь он
еще больше замедлил шаг.
   В переулке не было ни души. Сударев остановился у ворот дома номер  семь.
Табличка с названием улицы "Веселая" и с  номером  была  прибита  на  столбе
высоких ворот. Самого дома не было видно за сплошным, крепким забором. Около
ворот  была  калитка  с  прорезью  дл  я  почтового  ящика  и  с   надписью:
"Остерегайтесь злых собак".
   Не доверяя этой общеупотребительной надписи, Сударев потянул  за  кольцо,
соединенное с внутренней щеколдой, и приоткрыл калитку. Но ему пришлось  тут
же захлопнуть ее: во дворе раздался злобный басистый лай. Отступив,  Сударев
слышал, как собака бросилась н а калитку.  В  соседнем  дворе  тоже  залаяла
собака.
   Сударев отошел и  присел  у  забора  на  оставшийся  от  сломанной  лавки
столбик.  Посередине  переулка  табунок  белых  гусей   щипал   травку   под
предводительством солиднейшего гусака...
   Вскоре  Сударев   услышал   за   забором   хрипловатый   мужской   голос,
успокаивающий собаку. Лай прекратился, и калитка  приоткрылась.  Искоса,  не
поворачивая  головы,  Сударев  увидел,  как  через  толстую   доску   порога
перешагнула и остановилась  нога  в  высоком  сапоге.  Су  дарев  глянул  на
высунувшееся лицо, встал, подошел к калитке. Хозяин  стоял,  всматриваясь  в
гостя.  Когда  Сударев  подошел  вплотную,  рот  хозяина  под  рыжими  усами
беззвучно раскрылся.

   - Что, Клебановский, не хотите узнавать? - спросил Сударев.
   Хозяин заморгал. Явно не связывая, как говорится,  концы  с  концами,  он
издал какой-то невнятный звук, точно  подавился,  и  поспешно  согласился  с
нежданным гостем:
   - Да, не узнал... не узнаю...
   Видя, что Клебановский не двигается с  места,  Сударев  сказал  негромким
голосом, но очень решительно и строго:
   - Что же вы торчите? Пойдем в дом. Там вы меня узнаете!
   - Сейчас, сию минуту! - заторопился Клебановский. - Конечно,  войдите.  -
Его лицо беспрестанно меняло выражение. Казалось, он только что проснулся.
   Сударев переступил  через  порог.  Большая  лохматая  собака  с  рычанием
кинулась на незнакомого человека.  Сударев  как-то  особенно  быстро  принял
оборонительную позу: он собирался, используя портфель как щит, схватить  пса
под нижнюю челюсть. Но Клебановский усп ел взять злющего сторожа за ошейник.
   - Черт бы вас взял с вашей собакой! Да уймите же вы  ее!  Вы  весь  город
переполошите! - со злостью выговорил Сударев.
   - Ничего, ничего. Не беспокойтесь, я его сейчас... Ничего, - задыхающимся
голосом повторял хозяин, оттаскивая пса в угол двора.
   - Спокойно! - кричал он на собаку, с трудом продевая карабин толстой цепи
в кольцо ошейника. - Тебе говорят! Ложись! Тубо!
   Крупный волкодав лег. Из его горла продолжало рваться рокочущее,  грозное
рычание.
   Клебановский вернулся к стоящему среди двора Судареву. Возня  с  собакой,
как видно, дала Клебановскому время прийти в себя. Среднего  роста,  полный,
но ловкий в движениях до юркости, с мелкими чертами чуть подпухшего лица, он
остановился перед Сударевым, п отрагивая пальцами растрепанные усы.  Проведя
рукой по взъерошенным волосам, Клебановский догадался пригласить:
   - Что ж, пойдемте в дом.
   Домишко был маленький, под крашенной зеленью железной крышей. Крылечко  с
тремя ступенями под навесом вело к крепкой двери. Створка  была  распахнута,
показывая свою внутреннюю часть, обитую парусиной, хозяйственно прикрывавшей
толстый слой кошмы или войлок а.
   Передний двор отделялся низким частоколом  от  густого,  заросшего  сада.
Приземистое жилое строение одной своей стеной  почти  примыкало  к  уличному
забору, - оставался узкий проход, пригодный для четвероногого сторожа.  Рамы
выходивших во двор трех маленьких о кон  были  закрыты,  но  створки  ставен
откинуты.
   Сопровождаемый хозяином, Сударев попал в сенцы, оттуда в дом. Он оказался
в комнате, служившей и кухней, так как направо высилась  объемистая  русская
печь.
   Большой стол, занимавший центр комнаты, был  заставлен  грязной  посудой,
завален хлебными огрызками, рыбьими и говяжьими костями, дынными и арбузными
корками с воткнутыми в них окурками. Немало  грязи  и  окурков  валялось  на
полу.  Пустые  водочные,  пивные  и  ви  нные  бутылки,  несколько  стульев,
расставленных в совершенном беспорядке,  и  простой  работы  буфет  у  стены
довершали убранство комнаты.
   Разительным  контрастом  были  три  картины  на  стене:   одна,   маслом,
представляла собой очень неплохую копию "Сикстинской мадонны",  выполненную,
надо думать, в прошлом веке; вторая, датируемая той же эпохой, была не менее
качественной копией  "Острова  мертвых"  Б„клина;  третья,  нежная  акварель
морского берега, была, вероятно, современным произведением. Все три  картины
были в хороших, дорогих рамах.
   Взглянув  на  картины,  Сударев   невольно   хмыкнул   и   посмотрел   на
Клебановского с некоторым удивлением. А Клебановский,  между  тем,  исполнял
обязанности хозяина:
   - Вот там у меня еще две комнатки  есть.  А  живу  один.  Просторно,  как
видите.
   Сударев молчал, предоставляя Клебановскому высказываться. Прием отнюдь не
новый, но не теряющий от этого выгоды.
   - Вы ведь с дальней дороги, - продолжал Клебановский после паузы.  -  Так
вы бы прилегли, отдохнули. Право, прилягте, у меня тихо. А  я  тем  временем
порядок бы навел. Нынче я заспался.
   Вероятно, Клебановскому хотелось оттянуть хотя бы  ненадолго  предстоящий
разговор.
   - Я вам мигом  приготовлю  чистую  постельку,  -  убеждал  он  молчавшего
Сударева.
   - Вы что же, так здесь и  живете  все  время  в  одиночестве?  -  опросил
Сударев, будто ничего не слышал из слов хозяина.
   - Один. Совершенно один, как видите. Один как перст, как говорится,  хотя
перстов у человека не один, а десять, - с усмешкой подтвердил Клебановский.
   - Помнится, у вас ведь была... женщина? Или я ошибаюсь?  -  Сударев  чуть
нахмурился.
   - Память у вас отменная, - согласился Клебановский. - Я  сам  уж  забываю
свои дела, а вы вс„ помните. Верно, был женат. Можно  сказать,  и  трудности
вместе переживали. Года три, кажется,  пожили.  А  потом  не  захотела  жить
почему-то. Ушла сама, не гнал. Уже  вто  рой  год  доходит.  Слух  был,  что
померла... - Последние слова он произнес с безыскусственным  безразличием  к
чужой судьбе.
   И вновь возникла  пауза.  Убедившись,  что  неизбежный  разговор  даже  и
отложить не удастся, Клебановский предложил гостю стул, вежливо выждал, пока
тот сядет, и сел сам. Сударев спросил:
   - Кругом у вас спокойно? Соседи... и так далее?
   - Да. Врагов не имею. Рядом люди, к чужой жизни нелюбопытные. Я к ним  не
лезу, они меня не беспокоят.  Только  на  улице  -  здравствуйте,  прощайте.
Сватал тут меня сосед на своей  двоюродной  сестричке  -  значит,  репутация
имеется. В женихи гожусь.  -  Клебановск  ий  усмехнулся.  -  К  забору  кто
подойдет - Бурый голос  подаст.  Здесь  любят  злых  собак.  Местная  порода
повелась. В остальном - что же? Работаю в Заготживсырье товароведом. Живу на
работе смирно, никого не трогаю...
   - А это? - И Сударев указал жестом руки на хаос в комнате. - Кутите?
   - Нельзя же не погулять, - спокойно  возразил  Клебановский.  -  Товарищи
вчера зашли. День субботний. Городишко здесь маленький,  особых  развлечений
нет. Впрочем, и в этом не выделяюсь. Здесь по субботам выпить в обычае. Иные
смотрят - коль не пьет человек,
   значит, не такой он, как другие.
   - Вот что: вы не отговаривайтесь, Клебановский! - прикрикнул Сударев. - И
не валяйте-ка дурака - вы не на митинге! Пьете много? Говорите правду!
   - В меру пью, в меру. Не чаще раза в неделю. В  будни,  на  работе  -  ни
капли. Только дома позволяю себе, -  солидно  оправдывался  Клебановский.  -
Вчера в числе других своего начальника угощал, он остался доволен.  За  кого
вы меня принимаете? Что, не знаю я,  -  городок  маленький,  весь  на  виду,
особенно не разгуляешься. Постоянная моя компания - человечка три, от силы -
четыре. С ними время и провожу обычно. Ребята хорошие, проверенные.
   - Дом этот чей?
   - Мой. Законная  личная  собственность!  -  с  некоторой  даже  гордостью
ответил Клебановский.
   - Хорошо. Итак, я остановлюсь у вас. Поживу с  неделю,  с  вашей  помощью
осмотрюсь. Потом отправимся куда-нибудь в глушь Ненадолго, дней  на  десять.
Нет, конечно, на меньший срок. За эту неделю нужно подобрать трех  спутников
из ваших приятелей. Надежных. Ест ь такие?
   - Найдутся.
   - Вы мне их поскорее покажете... Вот вс„.
   - Придется вас прописать. Хоть здесь у нас и просто, весьма даже  просто,
никаких особых режимов нет, однако же, как говорится, на грех мастера нет, -
молвил хозяин.
   Сударев достал из бумажника  паспортную  книжку  и  передал  ее  хозяину.
Клебановскому не терпелось заглянуть - под каким же наконец именем явился  к
нему нежданный и маложеланный гость. Сделать это сразу было несолидно, да  и
Сударев, поднявшись со стула, напо мнил:
   - Где же мне можно отдохнуть?
   Клебановский открыл одну из двух низких дверей во внутренние комнаты дома
и пригласил гостя войти.
   Крохотная  комнатушка  с  голыми,  давно  не   белеными   стенами   имела
скромнейшую обстановку: два  стула,  тумбочка,  этажерка  и  узкая  кровать,
кое-как покрытая серым одеялом. На ней лежали две подушки в мятых,  несвежих
наволочках. Клетушка имела убогий и какой-то нежилой вид. Но и  здесь  таким
же кричащим контрастом, как  в  первой  комнате,  смотрели  со  стен  четыре
хорошие картины: три русских пейзажа, опять в манере XIX века, и  альпийские
луга...
   - Сию минуту достану белье, - сказал Клебановский и вышел.
   Сударев повесил пальто на спинку стула, положил  портфель  на  сиденье  и
подошел к этажерке. Там лежали центральные и  местные  газеты,  десятка  два
книг - все политического содержания. Тут же нашлись  "Краткий  курс  истории
ВКП (б)" и брошюры с  докладами  и  реше  ниями  последнего  съезда  партии.
Многочисленные  пометки  цветными  карандашами,  загнутые  углы  и  закладки
свидетельствовали, что книгами часто и усердно пользовались.
   - Почитываете? - бросил Сударев вернувшемуся Клебановскому.
   - Э, нет, - возразил тот с чем-то вроде усмешки, - изучаю!  Как  же,  без
этого нельзя, не обойдешься. Авторитета не будет. На работе  -  политкружок.
Приходится готовиться. Заглядываем в источники,  подковываемся  цитатами.  Я
активист, делаю доклады, когда дох одит очередь. А  вы  говорите  -  пью,  -
кольнул он Сударева. - Пьян да умен - два угодья в нем
   Холодно, без выражения, взглянул Сударев на  Клебановского,  который,  не
выпуская из рук принесенного постельного белья, ответил на взгляд гостя чуть
заметной  усмешечкой:  знай,  мол