фигурка молодого человека,  затерянного  в
глухом краю безлюдной степи, на не топтанной людьми  полоске  берега,  между
сообщающимися озерами!
   Алонов думал, что немногим более чем через месяц начнется  зима.  Сначала
рамка тоненького льда оденет воду у берегов. Молодой ледок колечками обвяжет
камышинки. Вечером, когда стихнет ветер, вода в камышах окрепнет и на  тихие
плесы потянутся зеркальные яз ыки тонкого  льда.  Угрожающе  нависнет  сизое
угрюмое небо. На  темных  зеркалах  еще  свободной  воды  тревожно  закричат
опоздавшие птицы: "На юг! На юг!.. Торопитесь!.. Спешите!.."
   Озера замрут. Мороз убьет тех,  кто  останется,  -  больных,  ослабевших,
раненых.
   А потом снова придет весна, и снова  птицы  будут  торопиться  с  юга  на
север...
   Что же, он старался и будет стараться  сделать  все,  что  в  его  силах.
"Другой, более умный, более смелый и более опытный, - думал Алонов, - сделал
бы и больше и лучше..." Но сам он ничего иного придумать не мог.
   А так как каждому из нас, людей, все же всегда хочется  считать,  что  мы
сумеем исполнить задуманное, то надеялся и Алонов.
   Он вернулся к занятой врагами гриве и прилег  под  первыми  кустами  -  у
выхода с гривы на берег. Ни дыма, ни  огня  он  не  видел.  Костер  бандитов
находился в глубине, в гуще кустов,  а  дым  ночью  виден,  лишь  когда  его
освещает снизу сильное и высокое пламя.
   Нужно отдохнуть.
   Алонов разрешил себе заснуть до рассвета - на час, на два,  он  не  знал.
Пусть немного отдохнут мускулы и нервы. Алонов не боялся проспать. Он сумеет
проснуться в те предрассветные четверть часа, когда обычно люди спят  крепче
всего, - спят те люди, которых не ждет дело. Которых не  ждет  важное  дело,
самое главное,  для  совершения  которого,  оказывается,  только  и  жил  на
свете...
   Когда рассветет, Алонов должен напасть на бандитов. Ничего иного  ему  не
оставалось. Ничего, кроме боя, он не  мог  придумать.  До  сих  пор  он  мог
свободно выбирать - напасть или  не  напасть.  После  сегодняшнего  дня  бой
сделался неизбежностью.
   Что-то еще нужно сделать, чтобы подготовиться? Алонов достал  из  кармана
коробку с кубышками саранчи и спрятал между корнями  ивы,  выступавшими  над
песком. Врагам не следует знать, что он разгадал их тайну...
   3
   Вверху туман светлел, но на земле было еще почти  темно  -  густой  туман
ограничивал видимость несколькими шагами.
   Алонов приблизительно отдавал себе отчет о расстоянии до  того  места  на
гриве, где вчера диверсанты жгли костер. Но идти самой гривой он не решился:
можно случайно нашуметь, неожиданно наткнуться на  кого-нибудь  из  шайки  -
туман заливал кусты, как вода.
   Алонов пробирался по самому берегу озера - здесь  немного  светлее  и  не
было кустов.
   С рассветом туман  еще  больше  сгустился.  Но  свет  с  неба  все  резче
пробивался вниз, и туман  заколебался.  Над  озерной  водой  и  над  кустами
возникали прослойки водяного пара - волны, начинавшие принимать  причудливые
очертания.
   Алонов шел будто в колодце -  он  видел  кругом  себя  на  шаг,  на  два.
Внезапно его охватило особенное ощущение - точно он побывал здесь  когда-то,
так же шел, - но когда все это было, не мог вспомнить.
   Под ногами лежал сырой, плотный песок.  Алонов  бесшумно  шагал  в  своих
мягких сапогах. Кусты, которыми  поросла  грива,  то  приближались  к  воде,
становясь видимыми, то опять отходили, прячась в тумане. Его  вялые,  мягкие
клочья свисали, цепляясь за ветки, за л истья. Сверху все  больше  и  больше
прибывало света. Туман из серого стал белым, как вата, как  матовое  стекло.
Ощущение неправдоподобного продолжалось.
   С высоты ковыльного плато туман уже скатился,  и  оттуда  можно  было  бы
увидеть, как облако пара над низиной водохранилища все больше редело Кое-где
оно проседало, волнуясь. На высоких местах  из  него  высовывались  и  опять
прятались верхушки деревьев.
   А снизу, над озерами, туман то вдруг подскакивал,  открывая  на  короткий
миг масляно-гладкую темную воду, то снова густел,  тяжелея  и  прижимаясь  к
воде.
   Внимание Алонова сосредоточилось в слухе. Тишина была полной,  густой,  и
этот мягкий мир, казалось, не мог издать ни одного звука.  Потом  слева,  от
озера, донесся слабый плеск. Опять на миг подбросило туман, и  Алонов  краем
глаза увидел на воде крупных белы х птиц, неподвижных, как  нарисованных.  В
знакомом звуке, в знакомых  очертаниях  было  что-то  успокаивающее  -  была
жизнь.
   Алонов чувствовал, что привал врагов близок, очень близок, и двигался все
медленнее. Осторожность!.. Осторожность!..
   Он не мог подойти  к  врагам,  ориентируясь  издали  на  огонь  костра  -
туман!.. Туман не был предусмотрен в его плане.
   Приходилось ждать, ждать. Нужно ждать. Нужно  дождаться,  пока  не  будет
видно лучше.
   Выстрелы должны быть точными...
   Алонов ждал.
   Людские голоса прозвучали вправо от  него  и  чуть-чуть  впереди.  Кто-то
совсем близко произнес несколько слов, смысла которых Алонов не уловил.
   Туман редел. Враги рядом и - не спят. Еще немного.
   Шаг, другой. Пауза... Шаг. Пауза... Еще два шага.
   Внимание! Еще шаг... Где они?! Еще шаг...
   Чем ближе подходил Алонов к привалу диверсантов, тем больше им овладевало
спокойствие. Волнения не стало,  он  как-то  охладел  -  пришло  даже  нечто
будничное, спокойное. Только внутри что-то сжималось,  напрягаясь,  каменея,
как мускул. Шаги, которыми он управ лял не замечая, были так плавны и легки,
точно он не шел, а скользил,  увлекаемый  по  гладкой  поверхности  какой-то
особенной силой, оказавшейся в его подчинении.
   Он сделал еще шагов двадцать, длинных и плавных, и свернул от  берега  на
гриву по некрутому подъему среди редких кустов. Когда он повернулся спиной к
озеру,  туман  над  водой  подпрыгнул.  Птицы,  разглядев  человека,  начали
срываться с ночевки, громко хлопая к рыльями.
   Этих звуков Алонов почти не слышал.
   Он уже  различал  слабую  желтизну  огня,  словно  стертого  непрозрачным
воздухом. Ощущал терпкий запах дыма сырого дерева.
   На пути пришелся куст. Алонов обошел его и увидел  расплывшиеся  в  дымке
паров очертания человеческой фигуры. Человек стоял во весь рос г. Правее был
другой, короткий. Он стоял на коленях... Третьего не было.
   Шагов двадцать пять!  Алонов  различал  лицо  стоящего  человека...  Лицо
смотрит. Сейчас оно увидит.
   ...Стоя на коленях, Клебановский подшучивал над Хрипуновым:
   - Чего же ты застыл, флибустьер?  Ты  бы  сходил,  скондотьерил  водички,
чаюху погоняем... Ты что, оглох, что ли, кот в сапогах?..
   Мушка уперлась в грудь врага, стоявшего над костром, и  ружье  выстрелило
само собой, как всегда, как было нужно.
   Слова Клебановского покрыл оглушительный,  как  взрыв,  грохот.  Хрипунов
мешком упал  навзничь,  отброшенный  поперек  костра  ударом  тяжелой  пули.
Сударев, не вставая, схватился за винтовку.
   Ружье еще давило в плечо  Алонова  тяжестью  отдачи,  а  над  мушкой  уже
возникло лицо второго врага - того, который стоял на  коленях.  Но  выстрела
все не было, не было... Выстрела не получалось!  Ружье  не  хотело  стрелять
само собой, как оно стреляло всегда.
   Пять лет владел этим ружьем Алонов и  не  знал,  что  такое  осечка.  Еще
какое-то время он выжимал спусковой крючок, выжимал уже всей силой пальца, а
не привычным и незаметным прикосновением. Он жал,  пока  не  понял  значения
этого решительного отказа оружия.
   Тогда Алонов отступил на несколько шагов и присел, спрятавшись за кустом.
Он резко переломил ружье, чтобы выбрасыватель вышвырнул и стреляную  гильзу,
и предавший стрелка патрон.
   Два заряда на смену были приготовлены не в патронташе, они ждали в левом,
заранее расстегнутом кармане куртки: один  с  последней  пулей  и  второй  с
дробью в тряпке. Все было предусмотрено. Все было сделано по плану. Туман  и
осечка не были предусмотрены: из-  за  тумана  не  было  видно,  где  третий
бандит; из-за осечки  были  потеряны,  может  быть,  уже  три  самые  нужные
секунды.
   Едва Алонов защелкнул ружье, как затрещала винтовка. Выстрелы так  слитно
срывались один за одним, были так близки, что никто не мог бы  сказать,  где
проходят пули.
   Что-то сильно ударило Алонова сверху по голове.
   Блеснуло перед глазами, в глазах завертелись огненные колеса, завертелись
с воем: "У-у-у-у-у..." Враги спрятались за огненными  колесами.  Алонов,  не
выпуская ружье, оперся о землю левой рукой, чтобы не упасть.

   Не вставая и не целясь - мишени  не  было,  -  Сударев  разрядил  магазин
скорострельной винтовки. Он направлял ствол автомата в сторону озера: оттуда
прогремел выстрел, оттуда после выстрела послышалось какое-то щелканье.
   Когда винтовка перестала стрелять, Сударев  выхватил  пустую  кассету  из
приклада и сунул руку в карман. В кармане ничего  не  было.  Он  вспомнил  -
запасные кассеты в мешке. Мешок служил ему изголовьем на постели  из  ивовых
веток.
   Сударев рвал ремешки, застегивающие рюкзак. Внутри кассет  не  оказалось.
Он вспомнил... вырвал кассету из  наружного  карманчика  рюкзака,  вогнал  в
магазин. Он вовсе не так уж и волновался - просто забыл, где  были  кассеты,
так как считал - они никогда не пон адобятся: здесь так безлюдно,  спокойно,
работа кончена. Теперь он мог мирно встретиться с кем  угодно...  Он  спешил
потому, что оказалось - здесь опасно. Когда опасно, нельзя быть безоружным.
   Он лежал, положив палец на спуск. Вставать нельзя.
   Его  мысль  работала  трезво,  быстро.  Его  мозг  был  натренирован   на
неожиданностях - он знал цену осторожной спешки и разумной медлительности
   Сударев  заметил  и   бегство   Клебановского,   и   еще   более   важное
обстоятельство:  нападающий  не   подает   признаков   жизни.   Хрипунов   и
Клебановский были рядом. А выстрел был только один. Значит, и нападавший был
один. Почему он стрелял один раз? У него могло быть
   одноствольное ружье. Почему он не перезарядил?
   Глухое место, очень глухое. Какой-нибудь разбойник, бродяга, набредший на
них в тумане и польстившийся на возможную добычу... Должно  быть,  он  видел
одного Хрипунова, вообразил - легкое дело.
   Было по-прежнему тихо. Сударев не слышал шагов, шелеста  кустов.  Бродяга
убежал, или убит, или ранен. Сударев был уверен, что стрелял из  винтовки  в
нужную сторону. Он буквально полил кусты пулями на  метр  от  земли.  Минуты
бежали. Опасности больше нет.
   Туман быстро рассеивался,  уже  пробились  первые  лучи  солнца.  Сударев
поднялся.  Клебановский  не  возвращался.  Трус!  На  земле   валялись   два
охотничьих ружья. Хрипунов лежал вверх  лицом  поперек  дымившего  без  огня
костра. Пахло тлеющей шерстяной тканью.
   Вероятно,  прошел  уже  добрый  десяток  минут.  Сударев  был  совершенно
спокоен. Все вздор, все пустое! Дело... дело сделано! А эти два дурака! Один
дал убить себя, как курицу; другой  удрал,  бросив  оружие  и  хозяина.  Еще
хорошо, что убит Хрипунов, а не проводни к Клебановский.  Нужно  куда-нибудь
запрятать труп и скорее уходить отсюда.
   Держа винтовку наготове, Сударев оглядывался. Никого нет. Он закричал:
   - Ого-го! Клебановский!.. Болван! Сюда-а!..
   Ответа не было. Какой идиот!..  Сударев  опять  позвал.  Клебановский  не
отзывался.

   Огненные колеса  замедлили  свое  головокружительное  вращение,  умолкли,
сделались прозрачными. На голову легла тяжесть, за воротником рубашки  стало
горячо. Перед Алоновым висели веточки с поникшими редкими листиками. За ними
виднелся низкорослый - он вертел  головой,  осматриваясь.  Торчала  короткая
винтовка. В профиль низкорослый казался жирным жуком без шеи.
   До приклада винтовки было точно такое же расстояние,  как  до  мишеней  в
парковом тире степного городка, где иногда бывал Алонов.  На  этот  раз  его
ружье выстрелило без отказа.

   Сударев не понял, что с ним  произошло.  Винтовка,  как  ему  показалось,
взорвалась и вылетела из  руки.  Да,  взорвалась!..  От  боли  Сударев  даже
присел, схватившись левой рукой за кисть правой.
   И вдруг он увидел перед собой человека. Человек был в нескольких шагах, и
Сударев не заметил, откуда он  появился.  Человек  держал  длинное  ружье  и
целился Судареву прямо в лицо. Появление  человека  оглушило  Сударева,  как
удар дубиной. Длинные стволы загляну ли в глаза, и человек сказал:
   - Руки вверх!..
   Сударев снизу смотрел на  человека  с  длинным  ружьем.  Человек  говорил
негромко.  Голос  был  бесцветен,  спокоен,  как  у  фотографа,  когда   тот
предупреждает: спокойно, снимаю.
   Человек повторил:
   - Поднимите... руки. Или я вас застрелю...
   Голос не был повелителен. Черные  очки  стволов,  заглядывая  Судареву  в
глаза, колебались. Над ними, сверху вниз, смотрели чужие глаза, неподвижные,
стойкие.
   И все существование Сударева повисло на  тоненькой-тоненькой  шелковинке.
Впервые в жизни он  понял,  что  такое  настоящая  смерть,  не  та,  которой
бросаются в разговоре как аргументом, - та, которая наступила. Нужно спасать
жизнь. И Сударев, вобрав голову в пл ечи, отводя глаза, подскочил  и  высоко
вскинул руки. Обе. И здоровую левую, и правую, о боли  в  которой  он  сразу
забыл.
   Алонов думал: "А где же третий?"
   ГЛАВА ПЯТАЯ. ВОЛЯ ПРОТИВ ВОЛИ.
   1
   Действительно, где же третий диверсант, где  Клебановский?  Алонов  узнал
убитого Хрипунова.

   Будь у Алонова время размышлять, он опять, который раз  после  встречи  с
бандитами, заметил бы, как исполнение меняет задуманное.
   Он решил застрелить из трех бандитов двоих, обязательно оставив  в  живых
Сударева. После двух выстрелов он хотел отойти;  гремучая  смесь  в  капсюле
патрона, не сработав от удара бойка, решила иначе.
   А ведь как ясно и просто, по мнению Алонова, развернулись бы  события  по
его плану. Оставшись один, низкорослый Сударев постарается поскорее убраться
из степи. Чтобы выйти с гривы на  берег,  можно  было  воспользоваться  лишь
одним путем. Алонов ждал бы уже н аверху, на краю ковыльного плато. Куда  ни
двинется Сударев - ему не избежать  преследования.  Алонов  не  боялся  быть
замеченным: осложнение, не больше. Вдвоем, втроем - бандиты могли взять  его
облавой. А состязания с Сударевым в беге Алонов  не  опасался  -  он  всегда
сумеет остаться за пределами  прицельной  стрельбы  из  винтовки.  В  худшем
случае получилась бы борьба  на  измор,  за  результаты  которой  Алонов  не
боялся. Таков был план, исполняя который он не выпускал из степи  ни  одного
бандита и брал в плен вожака.
   План сорвался, и не стоит судить, что в нем было реального,  в  чем  были
ошибки. Сейчас следовало спешить. И Алонов скомандовал:
   - Повернитесь ко мне спиной и не двигайтесь! Диверсант послушно  выполнил
приказание. Его поднятые руки раскачивались, вздрагивали.  Сам  он  стоял  в
неловкой позе. Не зная, что сзади, он боялся пошевелиться.
   На подобии постели из нарубленных ивовых веток лежал развязанный походный
мешок. На земле валялись два двуствольных охотничьих ружья.
   Алонов поднял мешок, забросил за спину, подхватил левой  рукой  ружья  за
ремни, сказал диверсанту:
   - Идите прямо, вперед, не торопитесь!
   Сам же Алонов, осматриваясь, подбирая мешок и ружья, торопился  изо  всех
сил: он был уверен, что только быстрота может его спасти. Мысль о  спасшемся
бандите ни на  секунду  не  оставляла  Алонова.  Каждое  мгновение  он  ждал
внезапного  нападения.  Кусты  таили  стр  ашную  опасность.  Третий  бандит
постарается спасти вожака  и  себя,  стороной  опередит,  устроит  засаду  в
кустах. А до выхода с гривы на открытый берег было шагов тысячу, может быть.
Пусть Алонов взял ружья, но разве у бандита не найдется в кармане пистолета.
Наконец, он может и с голыми руками накинуться сзади...
   Не меньшая опасность была и в том, что голова  Алонова  разламывалась  от
боли. Он не заметил, когда началась боль, но сейчас двоилось в  глазах.  Все
оказалось еще сложнее, труднее и неопределеннее,  чем  он  мог  подумать  до
начала действия. Скорее, скорее на о ткрытое место!
   Ни разу за все истекшие три дня он не испытывал  такого  страха.  Даже  в
первые минуты встречи с бандитами, когда  он  полз,  замирая,  не  было  так
страшно. Тогда он был потрясен, испуган, потерялся, но он был свободен...  А
теперь он не мог оторваться от спины
   диверсанта и чувствовал себя совершенно беззащитным, каким-то голым.
   Иногда Алонов пытался оглянуться. Но времени вглядеться в кусты  хоть  на
миг не оставалось. Достаточно было отвести глаза от затылка диверсанта  -  и
сейчас же начинало казаться, что тот успел скрыться. Отпустить Сударева чуть
дальше Алонов не мог: мешали к усты. Он чувствовал, что тупеет  от  головной
боли. Только бы успеть выйти в степь, на чистое место!  Только  бы  поскорее
выйти отсюда!
   Наконец-то нескончаемые кусты разбежались в стороны.
   - Правее! - приказал Алонов.
   Это значило, что он решил выйти из степи  не  через  ковыльное  плато,  а
прямо к северу, на сближение с железнодорожной магистралью.
   Теперь с каждым шагом за спиной Алонова вырастало открытое  пространство,
осматривать которое удавалось и беглым косым взглядом.
   Около следующей гривы Алонов остановил бандита у места своей  ночевки,  у
куста, где была спрятана коробка с кубышками саранчи, и достал улику.
   Озеро было рядом. Алонову не  удалось  далеко  забросить  захваченные  на
привале шайки ружья, но все же они оказались под водой, и найти их мог  лишь
тот, кто знал.
   Алонов чувствовал, что кровь  продолжает  сочиться  по  шее:  от  резкого
движения рана открылась. Его мучила жажда. Он вошел в воду  по  щиколотку  и
постарался напиться горстью. Это плохо удалось, так как он не решался  низко
нагнуться.
   Выйдя на берег, он сказал бандиту:
   - Помните, я  никогда  не  промахиваюсь.  Пейте,  но  не  делайте  лишних
движений.
   Алонов не подумал, что,  давая  возможность  бандиту  утолить  жажду,  он
делает то, чего бандит не сделал бы, поменяйся они ролями...
   Сударев пил, стараясь протянуть время и  рассмотреть  человека,  взявшего
его в плен.
   Диверсант не узнал Алонова, хотя и успел,  конечно,  рассмотреть  его  во
время встречи около рощи с болотцем. Лицо Алонова потемнело от грязи и  было
испачкано кровью. Волосы сбились, на щеках отросла длинная  щетина.  Сударев
заметил, что его противник ранен. Но фигура этого противника показалась  ему
сейчас  едва  ли  не  опаснее,  чем  на  привале.  Забрызганный  кровью,   с
пристальным  взглядом  сверкающих   глаз,   с   ружьем   крупного   калибра,
направленным в лицо... А  хуже  всего  был  голос.  Уж  лучше  бы  кричал  и
ругался...
   И Сударев, заложив руки на шею, пошел дальше. Голос сзади распоряжался:
   - Скорее!.. Не бежать!.. Идите обычным шагом!.. Ускорьте!
   Север и северо-восток. Так Алонов твердо решил ночью. Он был уверен,  что
таков самый близкий путь к линии железной дороги. Или убедил себя в этом? Он
хотел верить - и верил.
   Двое людей обогнули солончак, вчера  поглотивший  Фигурнова.  Поверхность
выровнялась, следы затянуло. И только поломанные корки засохшей грязи  могли
намекнуть на случившееся. Налево тянулся высокий  край  ковыльного  плато  -
берег древнего моря. А древняя отм ель, по  которой  шли  двое  людей,  была
широка, открыта обзору. Алонов  подумал,  что  погони  со  стороны  третьего
бандита может и не быть.
   Вскоре Сударев начал прощупывать  противника.  Он  замедлил  шаги  и,  не
дожидаясь окрика, сказал:
   - Я больше не могу идти с задранными на шею лапами! Вы могли бы убедиться
- я вас слушаюсь. У меня болит правая рука. Вы меня ранили, у меня вывих.
   И опять Алонов сделал то, чего не сделал бы Сударев.
   - Снимите  и  бросьте  пиджак...  Стоп!  Будьте  осторожны...  -  Алонову
показалось, что бандит хочет запустить правую руку в карман брюк. - А теперь
опять поднимите руки и отсчитайте десять шагов! Не оглядывайтесь!..  Стойте!
- предупредил он сзади.
   Алонов присел и ощупал