иги, и, роясь в них,  Джоул  наткнулся  на
собрание  шотландских   легенд.   В   одной   рассказывалось   о   человеке,
неосмотрительно составившем волшебное зелье, которое  позволило  ему  читать
мысли других людей и заглядывать глубоко в их души; такое открылось ему  зло
и так потрясло его, что глаза его превратились в незаживающие язвы, и в этом
состоянии он провел  остаток  дней.  Легенда  подействовала  на  Джоула,  он
наполовину поверил в то, что глазам мистера Сансома открыто  содержание  его
мыслей, и  старался  поэтому  направить  их  в  сторону  от  всего  личного,
"...смешайте  сахар,  муку  и  соль,  добавьте  яичные  желтки.   Непрерывно
помешивая, влейте кипящее молоко..." То и  дело  он  ощущал  уколы  совести:
почему его не так трогает несчастье мистера  Сансома,  почему  он  не  может
полюбить его? Не  видеть  бы  никогда  мистера  Сансома!  Тогда  он  мог  бы
по-прежнему представлять себе отца в том или ином чудесном облике - человека
с мужественным  добрым  голосом,  настоящего  отца.  А  этот  мистер  Сансом
определенно ему не отец. Этот мистер Сансом - просто-напросто пара  безумных
глаз. "...выложите на испеченный лист теста, покройте  белками,  взбитыми  с
сахаром, и снова запеките. Дозировка дана для  девятидюймового  пирога".  Он
отложил журнал, женский журнал, который выписывала Эйми, и  стал  поправлять
подушки. Голова мистера Сансома каталась с боку на бок, говоря:  "нет,  нет,
нет"; голос же, царапающий, словно в  горло  была  загнана  горсть  булавок,
произносил другое: "Добый мачик добый" снова и снова. "Мачик, добый  мачик",
- сказал он, уронив  красный  теннисный  мяч,  и,  когда  Джоул  подал  его,
недельная улыбка стала еще стеклянной; она белела  на  сером  лице  скелета.
Внезапно  за  окнами  раздался   пронзительный   свист.   Джоул   обернулся,
прислушался. Три свистка, затем уханье совы. Он подошел  к  окну.  Это  была
Айдабела; она стояла  в  саду,  и  рядом  с  ней  -  Генри.  Окно  никак  не
открывалось, Джоул помахал ей, но она его не видела; он устремился к  двери.
"Зой, - сказал мистер Сансом и отправил на  пол  все  мячи,  какие  были  на
кровати, - мачик зой, зой!"
 
   Завернув на секунду в свою комнату, чтобы пристегнуть саблю, он сбежал по
лестнице и выскочил в сад. Впервые за все время их знакомства Джоул  увидел,
как Айдабела ему обрадовалась: ее серьезное, озабоченное лицо  разгладилось,
и он подумал даже, что она его обнимет - таким движением подняла  она  руки;
вместо этого, однако, она нагнулась и обняла Генри, стиснув ему шею так, что
старик даже заскулил.
   - Что-то случилось? - спросил он первым,  потому  что  она  молчала  и  в
каком-то смысле не обращала на него внимания - а именно,  не  удивилась  его
сабле, - и когда она сказала: "Мы боялись, что тебя нет дома", в  голосе  ее
не было и следа всегдашней грубости. Джоул ощутил себя  более  сильным,  чем
она, ощутил уверенность, которой никогда не чувствовал  в  обществе  прежней
Айдабелы-сорванца. Он присел на корточки рядом с  ней  в  тени  дома,  среди
склонившихся тюльпанов, под  сенью  листьев  таро,  исчерченных  серебряными
следами улиток. Веснушчатое лицо ее было бледно, и на щеке  алела  припухшая
царапина от ногтя.
   - Кто это тебя? - спросил он.
   - Флорабела. Гад паршивый, - произнесла она с побелевшими губами.
   - Девочка не может быть гадом, - возразил он.
   - Нет, она настоящий гад. Но это я не о ней. - Айдабела  втащила  пса  на
колени; сонно-покорный, он подставил брюхо, и она начала  выбирать  блох.  -
Это я про папочку моего, старого гада. У нас там война  вышла,  с  битьем  и
таской - у меня с ним и с Флорабелой. Из-за  Генри:  застрелить  его  хотел,
Флорабела науськала... У  Генри,  говорит,  смертельная  болезнь  -  собачье
вранье это, с начала до конца. Я, кажись, ей нос сломала и зубов сколько-то.
Кровища из нее хлестала, что из свиньи, когда мы с  Генри  подались  оттуда.
Всю ночь в потемках шлялись. - Она вдруг засмеялась сипло, как всегда.  -  А
рассвело - знаешь, кого увидели? Зу Фивер. Чуть дышит,  столько  барахла  на
себя взвалила... Ух, ну, мы  огорчились,  за  Джизуса-то.  Ты  смотри,  умер
старик, а никто и слыхом не слыхал. Говорила я тебе: никто не знает,  что  в
Лендинге творится.
   Джоул подумал: а что в других местах - кто-нибудь  знает?  Только  мистер
Сансом. Он знает все; каким-то непонятным образом  его  глаза  обегают  весь
мир: сию секунду они наблюдают за ним - в этом Джоул  не  сомневался.  И  не
исключено, что  если  бы  у  него  был  рассудок,  он  открыл  бы  Рандольфу
местонахождение Пепе Альвареса.
   - Ты не бойся, Генри, - сказала Айдабела,  раздавив  блоху.  -  Они  тебя
пальцем не тронут.
   - А что ты собираешься делать?  -  спросил  Джоул.  -  Домой-то  придется
когда-нибудь идти?
   Она потерла нос и уставилась на него широко раскрытыми,  даже  умоляющими
глазами; будь это кто-нибудь  другой,  Джоул  подумал  бы,  что  она  с  ним
заигрывает.
   - Может, да, а может, нет, - сказала она. - За этим и пришла  к  тебе.  -
Вдруг, деловито  столкнув  Генри  с  колен,  она  задушевно,  по-приятельски
положила руку Джоулу на плечо: -  А  ты  не  хочешь  удрать?  -  И,  не  дав
ответить, торопливо  продолжала:  -  Вечером  можно  пойти  в  город,  когда
стемнеет. Там цирк приехал, народу будет полно. Охота еще разок  посмотреть;
в этом году, говорят, у них чертово колесо и...
   - А потом куда пойдем? - спросил он.
   Айдабела открыла рот... закрыла. Должно быть, она  не  особенно  об  этом
задумывалась - и, поскольку теперь весь мир был к их услугам,  единственное,
что пришло ей в голову:
   - Дальше, пойдем дальше, пока не попадем в хорошее место.
   - Можем поехать в Калифорнию, будем виноград собирать, - предложил он.  -
На Западе можно жениться с двенадцати лет.
   - Я не хочу жениться, - сказала она, краснея. - Кто  это  сказал,  что  я
хочу жениться? Ты вот что, пацан: или ты веди себя прилично, веди себя,  как
будто мы братья, или пошел на фиг. И девчоночьим делом - виноград собирать -
мы заниматься не будем. Я думала,  мы  во  флот  запишемся;  а  можно  Генри
научить всяким штукам и поступить в цирк.  Слушай,  а  ты  можешь  научиться
фокусам?
   Тут он вспомнил, что так и не сходил к отшельнику за обещанным  амулетом;
если они с Айдабелой сбегут,  амулет  им  обязательно  понадобится  -  и  он
спросил, знает ли она дорогу к гостинице "Морок".
   - Примерно, - сказала она. - Лесом, через амбровую низину, а потом  через
ручей, где мельница... У-у, это далеко. А зачем нам туда вообще?
   Объяснить он не мог, конечно, потому что Маленький Свет велел молчать про
амулет.
   - У меня там важное дело  к  человеку,  -  сказал  он  и,  желая  немного
попугать ее, добавил: - А то с нами случится что-то страшное.
   Оба вздрогнули.
   - Не прячься, я знаю, где ты, я  тебя  слышала.  -  Это  была  Эйми,  она
кричала из окна прямо над ними, но их не видела: листья  таро  скрывали  их,
как зонт. - Надо же, оставил мистера  Сансома,  беспомощного,  -  ты  совсем
сошел с ума?
   Они уползли из-под листьев, прокрались вдоль  стены  дома  и  кинулись  к
дороге, к лесу.
   - Я знаю, что ты здесь, Джоул Нокс, немедленно поднимись, любезный!
   В глубокой низине темная  смола  засыхала  корками  на  стволах  амбровых
деревьев, опутанных вьюнами; там и  сям  опускались  и  поднимались  зеленые
бабочки, похожие на светлые листья яблонь; живая дорожка длинноцветных лилий
(только святым и героям, говорят старики, слышен туш из их раструбов) манила
как будто призрачными руками в кружевных перчатках.  И  Айдабела  все  время
махала руками: комары свирепствовали; как осколки огромного зеркала,  бежали
навстречу и дробились под ногами Джоула комариные болотные лужи.
   - У меня есть деньги, - сказала Айдабела. - Между прочим, почти доллар.
   Джоул вспомнил мелочь, спрятанную в шкатулке, и похвастался, что  у  него
еще больше.
   - Все потратим на цирк, - сказала она и лягушкой сиганула  через  бревно,
похожее на крокодила. - Кому они вообще нужны, деньги? Нам сейчас  уж  точно
не нужны... только на выпивку. Надо заначить столько, чтобы каждый день было
на кока-колу, - у меня мозги сохнут, если не выпью с ледиком. И на сигареты.
Выпить, покурить и Генри - больше мне ничего не нужно.
   - И я немного нужен, да? - сказал он -  неожиданно  для  себя  вслух.  Но
вместо ответа она завела нараспев: "...хорошо макаке по ночам во мраке рыжие
расчесывать вихры..."
   Они задержались, чтобы соскрести смолы для жвачки, и,  пока  стояли,  она
сказала:
   - Папа всю округу из-за  меня  обшарит:  сейчас  пойдет  к  мистеру  Блюи
одалживать гончую. - Она засмеялась, и капли жеваной смолы выдавились у  нее
из углов рта; на волосы ей села зеленая бабочка и  повисла  на  локоне,  как
бант. - Один раз они беглого каторжника ловили -  в  этой  самой  низине,  -
мистер Блюи со своей гончей, и Сэм Редклиф, и Роберта Лейси, и шериф, и  все
собаки с фермы; когда стемнело, видно стало их лампы в лесу  и  собачий  лай
слышен; прямо праздник какой-то: папа с  мужчинами  и  Роберта  напились  до
чертей, и как Роберта ржала, слышно было небось в  Нун-сити...  Знаешь,  мне
жалко стало этого каторжника, и страшно за него: я все думала, что он -  это
я, а я - это он, и нас обоих  ловят.  -  Она  сплюнула  жвачкой  и  засунула
большие пальцы в петли своих защитных  шортов.  -  Но  он  ушел.  Так  и  не
поймали. Кое-кто говорит, что он до сих  пор  тут...  прячется  в  гостинице
"Морок", а может, в Лендинге живет.
   - Кто-то в Лендинге живет! - с энтузиазмом подхватил  Джоул,  но  тут  же
разочарованно добавил: - Только это не беглый, это дама.
   - Дама? Мисс Эйми, что ли?
   - Другая дама, - сказал он и пожалел о том, что начал этот разговор. -  У
ней высокий седой парик и красивое старинное платье, но я не знаю, кто  она,
и вообще, есть ли она на самом деле. - Айдабела только посмотрела  на  него,
как на дурака, и он, смущенно улыбнувшись, сказал: - Я пошутил, просто хотел
напугать тебя.- Не желая отвечать на вопросы, он забежал вперед.  Сабля  при
этом хлопала его по бедру.
   Ему казалось, что они далеко ушли, и легко было  даже  представить  себе,
что они заблудились: может, нет вовсе этой гостиницы, чье  название  рождало
образ бесплотно-белого дворца, плывущего сквозь лес подобно пару.  Очутились
перед стеной ежевики; Джоул вынул саблю и прорубил проход.
   - После вас, моя дорогая Айдабела, - сказал он с глубоким  поклоном;  она
свистнула собаку и вошла.
   За ежевикой открылся берег с  крупной  галькой  и  неторопливый  ручей  -
скорее даже речка в этом месте.  Пожелтелый  тростник  заслонял  разрушенную
плотину. Ниже ее на высоких сваях стоял над  водой  странный  дом:  дощатый,
некрашеный и серый, он имел незаконченный вид, как будто строитель испугался
и бросил работу на половине. На лоскутьях кровли загорали три  грифа;  через
небесно-голубые сквозные окна влетали в  дом  и  вылетали  обратно  бабочки.
Джоул ощутил горькое разочарование - неужели это и есть  гостиница  "Морок"?
Но Айдабела сказала: нет, это - старая заброшенная мельница, раньше  фермеры
возили сюда молоть кукурузу.
   - Тут была дорога, она вела в гостиницу,  теперь  -  сплошной  лес,  даже
тропки не осталось.
   Айдабела схватила камень, швырнула в грифов; они снялись и  стали  парить
над берегом. Их тени лениво описывали пересекающиеся круги.
   Вода  здесь  была  глубже,  чем  там,  где  они  купались,  и  темнее   -
грязно-оливковая, бездонная, и Джоул, услышав, что переплывать не  придется,
от облегчения так расхрабрился, что зашел под мельницу, где через ручей была
переброшена тяжелая подгнившая балка.
   - Лучше я первая пойду, - сказала Айдабела. - Старая, провалится еще.
   Однако Джоул протиснулся вперед нее и ступил на дерево;  что  бы  она  ни
говорила, он - мальчик, а она -  девочка,  и  он,  черт  возьми,  больше  не
позволит ей верховодить.
   - Вы с Генри идите за мной, - сказал он, и голос его  прозвучал  гулко  в
подвальном сумраке.
   Светлые отражения воды,  змеясь,  взбегали  вверх  по  гнилым  изъеденным
сваям; медные водяные клопы раскачивались на  хитрых  трапециях  из  паучьей
пряжи, и на мокром истлевшем дереве сидели грибы величиной  с  кулак.  Джоул
переступал робко, балансируя саблей, и, чтобы не  видеть  головокружительной
глубокой  воды,  движущейся  под  самыми   ногами,   неотрывно   глядел   на
противоположный берег, где нагруженные  лозы  рвались  из  красной  глины  к
солнцу и зеленели  призывно.  Но  вдруг  он  почувствовал,  что  никогда  не
перейдет на ту сторону - так и будет качаться между сушей и сушей,  один,  в
потемках.  Затем,  ощутив,  как  вздрогнула  балка  под  тяжестью  Айдабелы,
вспомнил, что он не совсем один. Только... Сердце упало,  остановилось;  все
тело сжали железные обручи.
   Айдабела крикнула:
   - Что там?
   А он не мог ответить. Не мог издать ни  звука,  не  мог  шевельнуться.  В
полушаге от него, свернувшись, лежала мокасиновая змея толщиной с его ногу и
длинная, как бич; копьевидная голова поднялась,  впившись  в  Джоула  узкими
зрачками; и его обожгло, словно яд уже побежал по  жилам.  Айдабела  подошла
сзади и заглянула через его плечо.
   - Черт! - выдохнула она. - Ух черт.
   ...и  от  ее  прикосновения  силы  вытекли  из  Джоула:   ручей   застыл,
превратился в горизонтальную клетку, и ноги перестали держать, словно  балка
была зыбучим песком. Откуда у змеи глаза мистера Сансома?
   - Руби ее, - приказала Айдабела. - Саблей руби.
   Вот как все было: они шли в гостиницу "Морок", да, в  гостиницу  "Морок",
где плавал под водой мужчина с рубиновым перстнем,  да,  и  Рандольф  листал
свой альманах и писал письма в Гонконг, в  Порт-оф-Спейн,  а  бедный  Джизус
умер, убита кошкой Тоби (нет, Тоби была младенцем), гнездом печной ласточки,
упавшим в огонь. И Зу - она уже в Вашингтоне? И там -  снег?  И  почему  так
пристально смотрит на него мистер Сансом? Это очень,  очень  невежливо  (как
сказала бы Эллен), до крайности  невежливо  со  стороны  мистера  Сансома  -
никогда не закрывать глаза.
   Змея развертывалась с мудреной грацией, вытягивалась к ним, гоня по спине
волну, и Айдабела кричала: "Руби, руби!" - а Джоул по-прежнему  был  всецело
поглощен взглядом мистера Сансома.
   Айдабела развернула его кругом, отодвинула за спину и  выхватила  у  него
саблю.
   - Бабуська, гадина, - тыча саблей, дразнила она змею.
   Та будто опешила на секунду; потом, с  неуловимой  для  глаза  быстротой,
напряглась, как натянутая до звона проволока,  откинулась  назад  и  сделала
выпад.
   - Гадина! - Айдабела, зажмурясь, взмахнула саблей, как косой.  Сброшенная
в пустоту  змея  перевернулась,  ушла  под  воду,  всплыла  на  поверхность;
скрюченную, белым брюхом кверху, течение унесло ее, словно вырванный  корень
лилии.
   Нет, сказал Джоул немного позже, когда победоносная и спокойная  Айдабела
уговаривала его перейти на ту сторону. - Нет, - ибо зачем было теперь искать
отшельника? С опасностью они уже встретились, и амулет ему был не нужен.
 
 - 11 - 
 
   За ужином Эйми объявила:
   - Сегодня у меня день рождения.  Да,  день  рождения  -  и  хоть  бы  кто
вспомнил. Будь с нами Анджела Ли, я испекла бы огромный пирог с сюрпризом  в
каждом ломтике: золотыми колечками,  жемчужинкой  для  моих  жемчужных  бус,
серебряными пряжечками для башмаков... ах, подумать только!
   - Поздравляю вас, - сказал Джоул, хотя здоровья не так  уж  ей  и  желал:
когда он вернулся домой, она бросилась навстречу с определенным намерением -
во всяком случае, так она заявила - разбить о его голову зонтик, ввиду  чего
Рандольф распахнул свою дверь и предупредил ее вполне серьезно, что если она
только дотронется когда-нибудь до мальчика, он свернет ей к чертям шею.
   Рандольф продолжал глодать свиную голяшку, а  Эйми,  полностью  игнорируя
Джоула, сердито смотрела на него, и губы у нее дрожали,  а  брови  всползали
все выше и выше.
   - Ешь, ешь себе, разжирей, как свинья, - сказала она и рукой  в  перчатке
стукнула по столу:  стук  был  как  от  деревяшки,  и  потревоженный  старик
будильник принялся трезвонить; все сидели без движения, пока он  жалобно  не
иссяк.
   Затем морщины на лице у Эйми прорисовались рельефнее вен, и, до нелепости
горько всхлипнув, она разразилась слезами и заикала.
   - Глупое животное, - всхлипывая, сказала она. - Кто еще тебе когда-нибудь
помогал? Анджела Ли отправила бы тебя на виселицу!  А  я  -  жизнь  за  тебя
положила. - И, перемежая икоту извинениями, икнула раз двенадцать подряд.  -
Вот что скажу тебе, Рандольф: моя  бы  воля,  ни  на  секунду  бы  здесь  не
осталась, уборщицей пошла  бы  к  каким  угодно  потным  неграм;  не  думай,
заработать себе на пропитание я всегда сумею - в любом городе Америки матери
будут присылать ко мне детей, и мы будем организовывать игры: жмурки, шарады
- и я буду брать по десять центов с ребенка. Без куска  хлеба  не  останусь.
Зависеть от тебя мне нет нужды; будь у  меня  хоть  капля  здравого  смысла,
давно бы села и написала письмо в полицию.
   Рандольф положил нож на вилку и промокнул губы рукавом кимоно.
   - Извини, дорогая, - сказал он, -боюсь, что не уследил за твоей мыслью: в
чем именно ты усматриваешь мою вину?
   Его двоюродная сестра покачала головой и глубоко,  прерывисто  вздохнула;
слезы перестали капать, икота прекратилась, и на лице ее  внезапно  возникла
застенчивая улыбка.
   - Сегодня день моего рождения, - чуть слышно прошелестела она.
   - До чего странно. Джоул, тебе не кажется, что день исключительно  теплый
для января?
   Джоул настроил слух на то, что должно было зазвучать за их голосами:  три
свистка и крик совы - сигнал  Айдабелы.  От  нетерпения  ему  казалось,  что
выдохшийся будильник остановил и само время.
   - Да-да, для января, - ведь ты, моя милая, родилась (если верить семейной
библии, хотя верить ей никак нельзя - уж больно много свадеб там  датировано
по ошибке девятью месяцами раньше) января  первого  числа,  вместе  с  Новым
годом.
   Эйми робко, по-черепашьи втянула голову в плечи и снова начала икать,  но
теперь не возмущенно, а горестно.
   - Ну-у, Рандольф... Рандольф, у меня праздничное настроение.
   - Тогда - винца, - сказал он. - И песню на  пианоле;  да  загляни  еще  в
комод - наверняка найдешь там  старые  собачьи  галеты,  кишащие  маленькими
серебряными червячками.
   С лампами они перешли в гостиную, а Джоул,  посланный  наверх  за  вином,
быстро зашел в комнату Рандольфа и открыл окно. Внизу огненные,  только  что
распустившиеся розы горели, как глаза, в августовских  сумерках;  надушенный
ими  воздух  казался  цветным.  Он  свистнул,  шепотом  позвал:   "Айдабела,
Айдабела", - и она появилась с Генри из-за покосившихся колонн.  "Джоул",  -
произнесла она неуверенно, и позади нее ночь перчаткой наделась на  каменную
пятерню, будто согнувшуюся в потемках, чтобы захватить девочку; но  Айдабела
ускользнула от каменной хватки:  откликнувшись  на  зов  Джоула,  она  сразу
подбежала к окну.
   - Ты готов? - Она сплела ошейник из белых роз для Генри, и у нее самой  в
волосах криво торчала роза.
   Айдабела, подумал он, какая ты красивая.
   - Иди к почтовому ящику. Там встретимся.
   Без огня ходить  по  дому  было  уже  темно.  Он  зажег  свечу  на  столе
Рандольфа, подошел к шкафу и отыскал  непочатую  бутылку  хереса.  Когда  он
нагнулся задуть свечу, в глаза ему бросился зеленый листок почтовой бумаги и
на нем, знакомым изящным почерком, начало: "Дорогой мой Пепе". Так  вот  кто
сочинял письма к Эллен - и как же он не  сообразил,  что  мистер  Сансом  не
может написать ни слова? В темном коридоре  свет  лампы  обозначил  контуром
дверь мистера  Сансома,  которую  на  глазах  у  Джоула  медленно  раскрывал
сквозняк; он увидел комнату будто через перевернутый бинокль,  так  схожа  с
миниатюрой была она в своей желтой четкости: и свесившаяся с кровати рука  с
обручальным  кол