переводил взгляд с одной на другую и наконец пришел к  выводу,  что
ему больше нравится Флорабела; она была красивая, по крайней мере, такой ему
представлялась:  он  не  настолько  хорошо  ее   разглядел,   чтобы   решить
окончательно. Во всяком случае, сестра не была сорванцом, а к  сорванцам  он
питал особую ненависть еще со  времен  Айлин  Отис.  Айлин  Отис,  маленькая
мясистая хулиганка из их квартала в Нью-Орлеане, имела обыкновение  устроить
ему засаду, сорвать с него штаны и закинуть на дерево. Тому уже  много  лет,
но до сих пор при воспоминании о ней он приходил в бешенство.  Рыжая  сестра
Флорабелы показалась ему второй Айлин Отис.
   - А у нас, знаешь, прелестный автомобиль, - сказала Флорабела. -  Зеленый
"шевроле", в него шестеро помещаются, и никто друг у дружки  на  коленях  не
сидит, и в  нем  настоящие  занавески  -  поднимаются  и  опускаются,  когда
дергаешь за игрушечных младенчиков. Папа выиграл  этот  "шевроле"  у  одного
человека на петушиных боях - что было с его стороны  очень  умно,  по-моему,
хотя мама другого мнения. Мама исключительно честная  и  петушиных  боев  не
признает. Это я к чему говорю: вообще-то мы к чужим  не  подсаживаемся,  тем
более к незнакомым... конечно, Джизуса Фивера мы знаем... немножко.  А  тебя
как зовут? Джоул? А фамилия? Нокс... Ага, Джоул Нокс, я это к  тому  говорю,
что обыкновенно нас возит в город папа на  автомобиле...  -  Она  трещала  и
трещала, и он с удовольствием слушал,  пока  не  оглянулся  на  сестру;  ему
показалось, что она смотрит на него странно. Их взгляды встретились, и  луна
помогла прочесть выражение: без улыбки, но с веселым  интересом  они  словно
сообщали друг другу: А ты тоже  -  ничего  особенного...  -  а  один  раз  я
прищемила Айдабеле руку дверцей,  -  Флорабела  продолжала  рассказывать  об
автомобиле, - и теперь у ней ноготь на большом пальце совсем не растет: весь
толстый, черный. А она не плакала и не злилась  -  очень  мужественно  с  ее
стороны; я бы, например, не могла с  таким  противным,  страшным...  Протяни
сюда руку, сестра.
   - Отстань от меня, а то протяну сейчас - по такому месту, куда не ждешь.
   Флорабела фыркнула и  недовольно  взглянула  на  Джоула,  потому  что  он
засмеялся.
   - Обращаться с Айдабелой как с человеком совершенно бесполезно, - зловеще
произнесла она. - Любой тебе скажет. Так дерзко  ведет  себя  -  никогда  не
подумаешь, что она тоже из обеспеченной семьи, правда?
   Джоул помалкивал, зная, что любой  его  ответ  кому-нибудь  из  двоих  не
понравится.
   - Вот именно, - сказала Флорабела, истолковав его молчание в свою пользу,
- никогда не подумаешь. А ведь мы близнецы, родились в один  день,  я  -  на
десять минут раньше, так что я старшая;  нам  обеим  двенадцать  лет,  пошел
тринадцатый. Флорабела и Айдабела. Прилипает - прямо в рифму. Мама  считает,
что это очень мило, но...
   Остального Джоул не услышал - он вдруг заметил, что  Айдабела  больше  не
идет за повозкой. Она осталась далеко позади и бежала, бежала,  как  бледный
зверь,  по  озеру  бурьяна  вдоль  обочины,  к  островку  кизила,  мертвенно
белевшему вдали, словно пенная полоса прибоя на черном берегу. Но прежде чем
он привлек к этому внимание  Флорабелы,  сестра  ее  скрылась  среди  лунных
деревьев.
   - А она не боится в темноте? - перебил он соседку  и  показал  туда,  где
скрылась Айдабела.
   - Этот ребенок ничего не боится, - последовал категорический ответ. -  Ты
за нее не волнуйся, она догонит нас, когда ей заблагорассудится.
   - Но лес же?..
   - Ну, у сестры свои фантазии, а почему - спрашивать  без  толку.  Я  тебе
сказала, мы близнецы с ней, но мама говорит, что  Господь  не  посылает  нам
добра без худа. - Флорабела зевнула, откинулась назад, и ее  длинные  волосы
рассыпались по плечам. - Никаких опасностей не признает;  мы  еще  маленькие
были, а она уже шныряла возле Скалли, заглядывала в окошки.  Один  раз  даже
умудрилась разглядеть кузена  Рандольфа.  -  Она  лениво  протянула  руку  и
поймала золотого светляка, мигавшего над головой. - Тебе нравится там?
   - Где?
   - В Лендинге, глупый.
   Джоул ответил:
   - Может, и понравится, я там еще не был. - Лицо  ее  было  близко,  и  он
увидел, что ее разочаровал ответ. - А ты где живешь?
   Она махнула бесплотной рукой.
   - А вон там вон. Мы недалеко от Лендинга, так что  приходи  как-нибудь  в
гости. - Она подбросила светляка, и он повис в воздухе, как маленькая  луна.
- Понятно, я не знала, живешь ты в Лендинге или не живешь. Этих Скалли никто
не видит. Да  там  сам  Господь  может  жить,  а  всем  будет  невдомек.  Ты
родственник?.. - Но ее прервал ужасный, леденящий душу вопль и громкий треск
в кромешной темноте.
   Из кустарника на дорогу выскочила Айдабела. Она махала руками  и  яростно
завывала.
   - Дура несчастная! - взвизгнула ее сестра.
   Джоул остался нем, потому что сердце у него запрыгнуло куда-то  в  горло.
Он обернулся - посмотреть, как отнесся  к  этому  Джизус  Фивер,  но  старик
дремал по-прежнему, и мул, как ни странно, тоже не вскинулся.
   - Ну как, ничего, а? - сказала Айдабела. - Небось подумали, за  вами  сам
черт гонится?
   - Не черт, сестра, - ответила ей Флорабела, - черт  в  тебе  сидит.  -  И
Джоулу: - Она получит, когда я скажу папе: она почему незаметно  подобралась
- потому что срезала через низину, а папа ей сколько раз  об  этом  говорил.
Она все время  там  околачивается,  ищет  амбровую  смолу:  и  когда-нибудь,
попомни мои слова, мокасиновая змея отгрызет ей ногу под корень.
   Айдабела вернулась с веткой кизила и теперь страстно нюхала цветы.
   - Меня уже кусала змея, - сказала она.
   - Да, это правда, - подтвердила ее сестра. - Ты бы видел ее  ногу,  Джоул
Нокс. Раздулась, как дыня, и  все  волосы  у  ней  выпали;  ух,  два  месяца
хворала, мы с мамой просто сбились с ног.
   - Хорошо еще, что не умерла, - сказал Джоул.
   - Умерла бы, - сказала Айдабела, - если бы была, как  ты,  не  знала  чем
лечиться.
   - Да, она не растерялась,  -  признала  Флорабела.  -  Сразу  кинулась  в
курятник, схватила петуха и  разорвала:  такого  кудахтанья  я  отродясь  не
слышала. Горячая куриная кровь вытягивает яд.
   - А тебя змея кусала, мальчик? - поинтересовалась Айдабела.
   - Нет, - ответил он, почему-то чувствуя себя  виноватым,  -  меня  машина
чуть не переехала.
   Айдабела задумалась над сообщением.
   - Машина чуть не переехала, - повторила она, и в сиплом голосе прозвучала
зависть.
   - Напрасно ты ей сказал, - сердито  упрекнула  его  Флорабела.  -  С  нее
станется выбежать на шоссе и кинуться под колеса.
   Под дорогой в перелеске, позванивая галькой, журчал ручей  и  раздавались
возгласы невидимых лягушек. Айдабела отщипывала лепестки кизила и роняла  по
дороге; потом бросила ветку, подняла лицо к небу и  сперва  замурлыкала  без
слов, а потом запела: "Когда приходит стужа и холодно снаружи,  куда  синица
бедная от холода летит?" Флорабела  подхватила  песню:  "Летит  синица-птица
скорей в сарай укрыться и крылышком накрыться от холода  летит!"  [*Здесь  и
далее стихи в переводе Елены Кассировой] Песня была веселая, они заводили ее
снова и снова, и в конце концов  Джоул  присоединился  к  дуэту;  голоса  их
звучали чисто и нежно, потому что все трое были сопрано, - и Флорабела бодро
бренчала на воображаемом банджо. Потом облако наползло на луну, и в  черноте
пение смолкло.
   Флорабела спрыгнула с повозки.
   - Вон там наш дом. - Она показала на какие-то дебри. - Не забудь, в гости
приходи.
   - Приду, - откликнулся оy, но море тьмы уже поглотило сестер.
 
   Позже  мысль  о  них  вернулась  эхом  и  снова  ушла,  оставив   его   с
первоначальным подозрением, что они ему примерещились. Он тронул свою  щеку,
кукурузную шелуху, взглянул на спящего Джизуса - старик пребывал  как  бы  в
трансе, однако тело его резиново гасило толчки повозки, и Джоул  успокоился.
Уздечка позвякивала, мягкий стук копыт  нагонял  сон,  как  жужжание  летней
послеобеденной мухи. Звездная чаща осыпалась на него, облив огнем,  ослепила
и смежила ему глаза. Уткнув руки в бока, с  неловко  подвернутыми  ногами  и
приоткрытым ртом, он лежал так, будто сон свалил его одним ударом.
   Вдруг завиднелись заборные столбы, мул оживился, припустил рысью, чуть ли
не вскачь по гравийной дорожке, колеса заплевались камешками, и  разбуженный
тряской старик натянул вожжи: "Тпруу, Джон Браун, тпруу". Повозка замерла.
   С большой террасы по ступеням спорхнула женщина;  бредовые  белые  крылья
отсасывали желтый шар высоко поднятого керосинового фонаря. И Джоул, сердито
уставясь на демона сна, не заметил, как женщина  с  любопытством  склонилась
над ним и при чадном керосиновом свете заглянула ему в лицо.
 
 - 2 - 
 
   ПАДАЮ... падаю... надаю! винтовочный ствол шахты, подземный  коридор,  и,
вертясь, как лопасть вентилятора, он низвергается по металлическим спиралям;
на дне, с разинутой пастью, крокодил следит из-под нахлобученных век за  его
полетом; как всегда спасает пробуждение. Крокодил взорвался на солнце. Джоул
моргал, сглатывал горечь с языка  и  не  шевелился.  Необъятная  кровать  со
столбами  для  балдахина  и  грубо  вырезанными  на  высоком   палисандровом
изголовье разнообразными  фруктами  душила  мягкостью,  тело  его  тонуло  в
перяном лоне. Хотя он спал нагишом, под легкой простыней,  она  томила,  как
шерстяное одеяло.
   Шелест платья предупредил его, что он не один в комнате. И  другой  звук,
сухой, ветреный, очень похожий на хлопанье птичьих крыльев;  перевернувшись,
он догадался, что этот звук и разбудил его.
   Широкий светло-желтый простенок напротив  разделял  два  окна,  ливших  в
комнату резкий солнечный свет. Между окнами стояла женщина. Она не  замечала
Джоула; она смотрела на старинное бюро у  противоположной  стены:  на  верху
его, на лаковой шкатулке, неподвижно,  как  чучело,  сидела  птица,  голубая
сойка. Женщина повернулась и затворила окно; потом бочком, жеманными шажками
стала подбираться к сойке.
   Сон слетел с него, но  в  первую  секунду  сойка  и  охотница  показались
странным осколком сновидения. Мускулы у него на животе  напряглись:  женщина
подкрадывалась к  бюро,  а  птица  простодушно  суетилась,  прыгала,  дергая
блестящей синей головой, и  вдруг,  когда  женщина  уже  могла  достать  ее,
захлопала крыльями, перелетела через кровать и опустилась на  стул,  где  со
вчерашней ночи валялась  одежда  Джоула.  И  нахлынули  ночные  впечатления:
повозка, сестры, крошка негр в котелке. И женщина эта, жена отца,  ее  звали
мисс Эйми. Вспомнил, как вошел в дом, как спотыкался, то ли в зале, то ли  в
просторном коридоре, при свете свеч, гонявших тени по стенам, как мисс Эйми,
приложив палец к губам и крадучись по-воровски, вела его вверх по изогнутой,
застланной ковром лестнице в другой коридор и к его комнате; все впечатления
сохранились в лунатической лоскутной разрозненности, поэтому  сейчас,  когда
мисс Эйми стояла перед бюро и разглядывала птицу на новом  насесте,  чувство
было такое, будто  он  видит  ее  впервые.  Платье  на  ней  было  из  почти
прозрачной серой материи, на левой руке, неизвестно зачем, - шелковая серая,
в тон,  перчатка,  и  руку  эту  она  держала  чашечкой,  будто  увечную.  В
неопрятных блекло-каштановых косах вилась растрепанная седая прядь. Сама она
была хрупкая, тонкокостая, и глаза на узком нежном  лице  чернели,  как  две
изюмины.
   На этот раз она не стала подкрадываться к сойке, а на цыпочках  отошла  к
камину в другом конце громадной комнаты и, причудливо вывернув  руку,  взяла
железную кочергу. Сойка  прыгала  по  ручке  кресла  и  поклевывала  рубашку
Джоула. Мисс  Эйми  поджала  губы  и  пятью  быстрыми  дамскими  кокетливыми
шажками...
   Кочерга ударила птицу поперек спины и на мгновение припечатала к  креслу;
сойка вырвалась, очертя голову  подлетела  к  окну,  закричала,  забилась  о
стекло, а потом упала на пол, побежала ошалело, скребя раскинутыми  крыльями
по ковру.
   Мисс Эйми поймала ее в углу, сгребла обеими руками и прижала к груди.
   Джоул уткнулся в подушку, зная,  что  сейчас  она  оглянется  на  него  -
выяснить, как на него подействовал весь этот переполох. Он услышал ее шаги и
звук тихо закрывшейся двери.
 
   Оделся он в то же, что носил вчера: в синюю рубашку и запачканные льняные
брюки. Чемодана нигде не  было;  может  быть,  он  оставил  его  в  повозке.
Причесался, сполоснул лицо в раковине, вделанной в  мраморный  столик  возле
палисандровой кровати. Ковер со сложным восточным узором, грязный и  местами
плешивый, покалывал босые подошвы. Воздух в комнате  был  спертый,  затхлый;
пахло старой мебелью и из  камина  давно  остывшими  зимними  топками;  пыль
кружилась, как мошкара, в лучах солнца, и, до чего бы ни  дотронулся  Джоул,
всюду оставался пыльный след: на бюро, на шифоньерке, на умывальном столике.
Этой комнатой явно не пользовались много  лет;  свежими  здесь  были  только
простыни, да и те - пожелтелые.
   Зашнуровывая туфли, Джоул увидел перо сойки.  Оно  плавало  над  головой,
словно зацепившись за паутину. Он поймал его,  отнес  к  бюро  и  положил  в
лаковую шкатулку, обитую изнутри красным плюшем; ему пришло  в  голову,  что
неплохо бы спрятать сюда и патрон Сэма Редклифа. Джоул был большой  любитель
всякого рода сувениров,  хранил  и  регистрировал  разные  пустяки.  У  него
собралось  много  замечательных  коллекций,  и  он  с  болью  оставил  их  в
Нью-Орлеане, послушавшись Эллен. И фотографии  из  журналов,  и  заграничные
монеты, и книги, и камни - ни одной пары похожих,  -  и  чудесное  собрание,
которое он обозначил просто "разное": перо и  патрон  были  бы  там  кстати.
Может быть, Эллен пришлет ему эти  вещи  почтой,  а  может,  он  все  начнет
сначала или же...
   В дверь постучали.
   Это отец, Джоул не сомневался. Наверняка он. А что  сказать:  здравствуй,
папа, отец, мистер Сансом? Привет? Обняться,  пожать  руку,  поцеловать?  Ну
почему он не почистил зубы, почему пропал майоров чемодан с чистой рубашкой?
Он быстро завязал шнурок бантиком, крикнул: "Да?" - и  выпрямился,  готовясь
произвести самое лучшее, самое мужественное впечатление.
   Дверь открылась. На пороге стояла мисс Эйми, бережно поддерживая  руку  в
перчатке другой рукой; она приветливо кивнула,  направилась  к  нему,  и  он
заметил у нее намечающиеся пушистые усики.
   - Доброе утро, - сказал он и с улыбкой протянул  руку.  Конечно,  он  был
разочарован, но вместе с тем почему-то ощутил облегчение.
   С недоуменным выражением на сухоньком личике она посмотрела на протянутую
руку. Покачала головой, прошла мимо и остановилась  перед  окном,  спиной  к
Джоулу.
   - Первый час, - сказала она.
   Улыбка у него на лице вдруг сделалась деревянной и ненужной.  Он  спрятал
руки в карманы.
   - Жаль, что ты приехал вчера  так  поздно:  Рандольф  собирался  устроить
более веселую встречу. - Голос ее  звучал  жеманно,  утомленно  и  напоминал
шипение спускаемого воздушного шарика. - Но это даже к  лучшему:  понимаешь,
бедное  дитя  страдает  астмой,  вчера  у  него  был  ужасный  приступ.   Он
рассердится, что я не сказала ему о твоем приезде, но лучше ему  посидеть  в
комнате - хотя бы до ужина.
   Джоул не знал, что ответить. Он  вспомнил,  что  Сэм  Редклиф  говорил  о
каком-то  двоюродном  брате,  а  одна  из  сестер,  Флорабела,  -  о  кузене
Рандольфе. Во всяком случае, судя  по  словам  Эйми,  Рандольф  должен  быть
мальчиком примерно его возраста.
   - Рандольф - наш двоюродный брат, и очень тебя почитает, -  сказала  она,
повернувшись к нему. Резкий солнечный свет подчеркивал ее  бледность,  а  ее
крохотные глаза теперь смотрели на Джоула  пристально,  с  настороженностью.
Лицо ее было как бы не в фокусе  -  как  будто  под  нерасполагающей  маской
глупого жеманства жила и хотела объявиться совсем другая личность; в минуты,
когда она забывала следить  за  собой,  в  расплывчатости  этой  угадывались
смятение, паника, и речь ее звучала так, как будто она не вполне  уверена  в
том, что означает каждое слово.
   - У тебя остались деньги or тех, что мой муж перевел миссис Кендал''
   - С доллар, наверно, - сказал  он  и  неохотно  протянул  ей  кошелек.  -
Ночевка в кафе дорого стоила.
   - Пожалуйста,  оставь  себе.  Просто  хотела  выяснить:  разумный  ли  ты
мальчик, бережливый? - И вдруг с раздражением спросила: Почему  ты  мнешься?
Тебе надо в одно место?
   - Нет, нет, - он почувствовал себя так, словно  обмочился  при  людях.  -
Нет.
   - К сожалению, у нас нет современных удобств. Рандольф против такого рода
приспособлений. Но там, - она кивнула на умывальник, -  в  нижнем  отделении
для тебя стоит ночной горшок.
   - Да, - сказал убитый Джоул.
   - И электричество мы, конечно, не провели. У нас есть свечи и лампы; и те
и другие приманивают мошек, но все-таки, ты что предпочтешь?
   - То, чего у вас больше, - сказал он, хотя на самом деле  хотел  свечи  -
они напоминали о Секретной девятке Сент-Дивал-стрит, уличном клубе  сыщиков,
которого он был казначеем и официальным историком. И  он  вспомнил  собрания
клуба, когда в бутылках из-под кока-колы горели длинные свечи, украденные  в
магазине мелочей, и Высший агент номер один  Сэмми  Силверстайн  использовал
старую коровью кость в качестве председательского молотка.
   Мисс Эйми взглянула на кочергу, почти закатившуюся под высокое кресло.
   - Ты не мог бы поднять это и поставить  к  камину?  Я  сюда  заходила,  -
объяснила она, пока он выполнял ее просьбу, - а в  комнату  залетела  птица;
так неприятно... тебя не разбудили?
   Джоул замешкался с ответом.
   - Кажется, я что-то слышал. И проснулся.
   - Ну, двенадцати часов сна вполне достаточно.  -  Она  села  в  кресло  и
скрестила ноги, тонкие, как спички; на ней были белые  туфли  без  каблуков,
вроде тех, что носят больничные сестры. - Да, утро кончилось, и опять  жара.
Какое неприятное время - лето.
   Ее  отчужденная  манера  вести  разговор  больше  не  вызывала  у  Джоула
враждебности, а только некоторую неловкость. Вообще женщины  ее  возраста  -
между сорока пятью и пятьюдесятью -  были  с  ним  довольно  ласковы,  и  он
воспринимал их симпатию как должное; если же, в редких случаях, расположения
не возникало, он  знал,  с  какой  легкостью  может  его  добиться:  улыбка,
печальный взгляд, тонкий комплимент:
   - Знаете, мне так нравятся ваши волосы - очень цвет красивый.
   Лесть не произвела явного действия, поэтому:
   - И комната такая хорошая.
   Тут он попал в цель.
   - Я всегда считала, что это самая милая комната  в  доме.  Здесь  родился
кузен Рандольф: на этой самой  кровати.  И  Анджела  Ли,  мать  Рандольфа...
красавица... родом из Мемфиса... здесь умерла... всего несколько лет  назад.
С тех пор мы комнатой не пользовались. - Она вдруг вскинула  голову,  словно
услышав далекий  звук;  прищурилась,  потом  совсем  закрыла  глаза.  -  Ты,
наверное, обратил внимание на вид из окна?
   Джоул признался, что нет, и вежливо подошел к окну. Внизу, под  огненными
волнами зноя, лежал сад - спутанные заросли сирени  и  зебролистой  калатеи,
бегонии, плакучих ив с понурыми ветвями в нежно мерцающем кружеве листьев  и
низкорослых, как на восточной гравюре, вишен, раскинувших полуденному солнцу
свою грубую зелень.  Не  запущенность  была  в  этом  продолговатом  участке
джунглей, а словно кто-то буйный  расшвырял  как  попало  невероятную  смесь
семян. Трава, цветы, кусты и лозы - все сбилось  в  сплошную  массу.  Мощные
магнолии и мыльные деревья охватывали сад глухой стеной. А напротив дома,  в
дальнем  конце,  высилось  нечто  необыкновенное:  как  растопыренная  рука,
торчали из земли пять белых желобчатых  колонн,  сообщая  всему  вокруг  вид
древней, навещаемой призраками руины;  дикий  виноград  карабкался  по  этим
ненадежным опорам, а о среднюю колонну точил когти тигровый кот.
   Мисс Эйми поднялась и стала рядом с ним. Она была сантиметра на три