ниже
Джоула.
   - В школе на  уроке  древней  истории  нам  надо  было  рисовать  колонны
наподобие этих. Мисс Кадински сказала, что у меня получилось лучше  всех,  и
повесила рисунок на доску объявлений, - похвасталась  она.  -...  Колонны...
Рандольф их  тоже  обожает;  они  были  частью  старой  боковой  террасы,  -
продолжала она задумчиво. - Анджела Ли -  молодая  невеста,  только  что  из
Мемфиса, а я ребенок, младше тебя. Вечерами мы сидели  на  боковой  террасе,
пили вишневую воду, слушали  сверчков  и  ждали  восхода  луны.  Анджела  Ли
вышивала шаль для меня - как-нибудь ее увидишь, Рандольф накрыл  ею  стол  у
себя в комнате... обидно, пропадает вещь. - Она говорила так тихо, как будто
обращалась только к себе самой.
   - А террасу снесло ветром? - спросил Джоул.
   - Сгорела, - сказала она, протирая рукой в  перчатке  кружок  на  пыльном
стекле. - Это случилось в декабре за неделю до Рождества, и в доме  не  было
никого, кроме Джизуса Фивера, а он уже тогда был совсем стариком.  Никто  не
знает, как начался пожар и как кончился; вспыхнул  ни  с  того  ни  с  сего,
уничтожил столовую, музыкальную комнату, библиотеку...  и  погас.  Никто  не
знает.
   - А этот сад - на месте того, что сгорело? Ух и  большущий  же  дом  был,
наверно.
   - Там, где ивы и золотарник, была музыкальная комната, и в ней устраивали
балы; небольшие, конечно, - Анджела Ли немногих принимала  из  местных...  И
все уже умерли, кто бывал на ее вечерах; мистер  Кейси,  насколько  я  знаю,
скончался в прошлом году, а он был последний.
   Джоул глядел  на  зеленую  чащу,  пытаясь  представить  себе  музыкальную
комнату и танцоров ("Анджела Ли играла на арфе,  -  говорила  мисс  Эйми,  -
мистер Кейси на рояле, Джизус Фивер на скрипке, хотя он нигде не  учился,  а
Рандольф-старший пел -  самый  красивый  мужской  голос  в  штате,  так  все
считали"), но ивы были ивами, золотарник - золотарником, а танцоры - умерли,
исчезли. Полосатый кот проскользнул под сиренью, скрылся в высокой траве,  и
сад остекленел, затаился, замер.
   Мисс Эйми вздохнула и неслышно отошла в тенистую глубину комнаты.
   - Твой чемодан на кухне, - сказала она. - Спустимся, посмотрим, чем  тебя
угостит Миссури.
 
   Оконце с матовым  стеклом  освещало  длинный  верхний  коридор  жемчужным
светом, наподобие того, какой нацеживается в комнату во время  дождя.  Обои,
как можно было догадаться, кроваво-красные в прошлом, выцвели во  фреску  из
багровых волдырей и географических пятен. Дверей, включая Джоулову,  было  в
коридоре четыре - внушительных дубовых дверей с тяжелыми бронзовыми ручками,
- и Джоул подумал: какая из них, если ее открыть, приведет к отцу?
   - Мисс Эйми, - сказал  он,  когда  они  стали  спускаться,  -  где  папа?
Пожалуйста, скажите, мне можно его увидеть?
   Она не ответила. Она шла несколькими ступенями ниже его, скользя рукой  в
перчатке по изогнутым темным перилам,  и  каждая  ступенька  вслух  отмечала
изящество ее шажков. Седая прядь в ее блеклых волосах напоминала молнию.
   - Мисс Эйми, я про папу...
   Да что с  ней,  черт  возьми?  Глуховата,  как  двоюродная  сестра  Лоис?
Лестница привела в круглый зал, который он запомнил со вчерашней ночи; здесь
зеркало в рост замкнуло его голубоватое отражение;  зеркало  как  в  комнате
смеха: Джоул колыхался медузой в его искривленном пространстве. Зал был уныл
и не обставлен: только кедровый комод да керосиновый фонарь на нем. Слева  -
арка, за нею  -  сумрак  большой  загроможденной  гостиной;  справа  лиловый
бархатный занавес со многими потертостями, блестящими  как  иней  на  зимней
траве. Она прошла сквозь него, раздвинув складки. Еще один  холл,  еще  одна
дверь.
   В кухне никого. Джоул сел на  тростниковый  стул  перед  большим  столом,
застеленным клетчатой клеенкой, а  мисс  Эйми  вышла  на  заднее  крыльцо  и
закричала: "Эгей, Миссури", - как старая совка.
   Ржавый будильник на столе, лежа ничком, тикал, тикал.  Кухня  просторная,
но темноватая, всего с одним окном - и  за  ним  плотно  сомкнулись  меховые
листья инжира; к тому же и дощатые стены были сине-серые,  цвета  пасмурного
неба, и печь, дровяная реликвия, где сейчас плясал  огонь,  была  черной,  и
черным - конус дымохода, уткнувшийся в низкий потолок. Вытертый линолеум  на
полу, как в кухне у Эллен, - и это было единственное, что  напомнило  Джоулу
дом.
   А потом, когда он сидел один в тихой кухне, им овладела ужасная мысль:  а
что, если отец уже видел его? Вообще, следил за ним с самого приезда, и даже
в эту минуту за ним наблюдает? Такой старый дом должен быть весь продырявлен
тайными ходами, и в картинах вместо  глаз  на  самом  деле  глазки.  И  отец
думает: этот пигмей - самозванец; мой сын был бы  выше,  сильнее,  красивее,
наряднее. Что, если он сказал мисс Эйми: дайте  этому  маленькому  обманщику
поесть и пусть идет своей дорогой? Боже, добрый, милостивый, куда идти-то? В
дальние   страны,   сделаться   там   шарманщиком   с   обезьянкой,   одетой
по-кукольному, или слепым уличным певцом, или нищим продавать карандаши?
   - Бог знает что, Миссури, почему ты не можешь  посидеть  на  одном  месте
больше пяти секунд?
   - Дров нарубить надо. Надо мне дров нарубить?
   - Не дерзи мне.
   - Я никому не дерзю, мисс Эйми.
   - Если это не дерзость - что это?
   - Фьюю!
   Поднялись на крыльцо и распахнули сетчатую  дверь:  мисс  Эйми  с  белым,
скисшим от раздражения лицом  и  грациозная  молодая  негритянка  с  охапкой
щепок, которые она сбросила в ящик у плиты.  За  этим  ящиком  Джоул  увидел
майорский чемодан.
   Расправляя пальцы шелковой перчатки, мисс Эйми сказала:
   - Миссури происходит or Джизуса Фивера. Она его внучка.
   - Счастлив познакомиться с вами, -  в  лучшем  стиле  танц-класса  сказал
Джоул.
   -  Я  тоже,  -  отозвалась  девушка,  занявшись  своим  делом.  -   Добро
пожаловать... - она уронила сковороду, - в Лендинг.
   - Если не остережемся, театральным шепотом возвестила мисс  Эйми,  -  нас
ждут серьезные осложнения. Какой грохот: Рандольф выйдет из себя.
   - Так устаю иногда, - пробормотала Миссури.
   - Она хорошо стряпает... когда в настроении, -сказала мисс Эйми.  -  Тебя
накормят. Но не объедайся - по воскресеньям мы рано ужинаем.
   Миссури спросила:
   - На службу придете, мэм?
   - Сегодня нет, - рассеянно ответила мисс Эйми. - Ему хуже, намного хуже.
   Миссури положила сковороду на полку и  понимающе  кивнула.  Потом,  глядя
Джоулу в глаза:
   - Мы тебя ждем, молодой человек.
   Это напоминало шифрованные переговоры, к которым  часто  прибегали  члены
Секретной девятки Сент-Дивал-стрит для блага и смущения посторонних.
   -  По  воскресеньям  Миссури  и  Джизус  устраивают  у  себя  молитвенные
собрания, - объяснила мисс Эйми.
   - Я играю на аккордеоне, и мы поем, - сказала Миссури. - Очень  весело  у
нас.
   Но Джоул, видя, что мисс Эйми намерена удалиться, не слушал негритянку  -
его занимало сейчас более важное дело:
   - А отец...
   - Да? - Мисс Эйми задержалась в дверях. Язык не повиновался Джоулу.
   - Можно мне... увидеть его? - выдавил он.
   Она потрогала дверную ручку.
   - Понимаешь, он нездоров. Не думаю, что для  него  будет  полезна  сейчас
ваша встреча - ему очень трудно разговаривать. Но  если  ты  хочешь,  -  она
развела руками, - я спрошу.
 
   Куском кукурузного хлеба Джоул досуха  протер  тарелку  после  яичницы  с
мамалыгой, политой мясным соусом.
   - Душа радуется, когда мальчик кушает с удовольствием, - сказала Миссури.
- Только на прибавку не надейся - в спину вступило, хоть ложись  и  помирай.
Глаз не сомкнула  всю  ночь:  у  меня  простреливание  началось  с  детства,
лекарства столько перепила, что целый флот потонет, а пользы - кот наплакал.
Тут подальше на дороге колдунья  жила,  миссис  Гас  Хьюли,  делала  хороший
волшебный отвар -  этот  помогал  несколько.  Белая  дама,  такое  несчастье
потерпела. Упала в старую индейскую могилу, а вылезти не смогла - ветхая вся
уже.
   Высокая, мощная, грациозная, похожая  на  гибкую  черную  кошку,  Миссури
уверенно и бесшумно расхаживала босиком по кухне,  и  в  свободной,  текучей
походке ее была прекрасная, царственная чувственность. Она была узкоглаза  и
черна, как старая чугунная плита; курчавые волосы стояли дыбом на ее голове,
как будто она увидела привидение, а губы были толстые и фиолетовые. Длина ее
шеи заставляла задуматься, потому что  это  был  каприз  природы,  настоящий
человек-жираф, и Джоул вспомнил фотографии,  некогда  вырезанные  из  "Нэшнл
джиографик",  странных  африканских  дам   с   многочисленными   серебряными
ошейниками, вытягивавшими  их  шеи  до  невероятной  высоты.  Ожерелий  она,
понятно, не носила, но середину возвышающейся  шеи  перехватывал  пропотелый
голубой в горошек платок.
   - Мы с дедушкой ждем тебя на нашу службу, - сказала она, налив две  чашки
кофе и по-мужски оседлав стул напротив него. У нас  в  заду  сада  свой  дом
имеется, ты туда подлети после, устроим себе веселье.
   - Приду, если смогу, - я сегодня первый  день  здесь,  и  папа,  наверно,
захочет, чтобы я его навестил, - с надеждой сказал Джоул.
   Миссури вылила свой кофе в блюдце, подула на  него,  перелила  обратно  в
чашку, отсосала и чмокнула губами.
   - Нынче воскресенье, день Господень, объявила она.  -  Ты  веруешь  ли  в
Него? В Его силу исцеляющую веруешь?
   - В церковь хожу, ответил Джоул.
   - Нет, я не о том говорю. К примеру вот, когда  про  Бога  думаешь,  тебе
какие мысли в голову приходят?
   - Ну, всякие, - сказал он,  хотя  на  самом  деле,  когда  ему  случалось
вспомнить, что Бог на небе, наверное, ведет учет  его  поступков,  думал  он
только об одном: о деньгах - о 25-центовых монетах, получаемых от матери  за
каждый  выученный  стих  из  Библии,  о  10-центовых,  вместо  тарелки   для
пожертвований в воскресной  школе  оседавших  в  "Газ-водах  Габальдони",  о
звонком дождичке серебра, просыпаемом прихожанами в церкви. А любил он  Бога
не особенно: слишком часто Бог предавал Джоула.
   - Ну, всякие молитвы читаю.
   - Когда я про Него думаю, я думаю  про  то,  что  сделаю,  когда  дедушка
отойдет, сказала Миссури и поболтала  кофе  во  рту.  Расправлю  крылышки  и
полечу на север в красивый город... Ну, в Вашингтон, округ Колумбия.
   - А здесь тебе плохо жить?
   - Детка, молод ты еще, не все можешь понять.
   - Мне тринадцать лет, - объявил он. - Ты даже удивишься, сколько всего  я
знаю.
   - Эх, мальчик, в  стране  полно  таких  людей  -  все  знают,  ничего  не
понимают. Полно.- И она постукала  пальцем  по  верхним  зубам:  у  нее  был
щегольской золотой зуб, и Джоул подумал, что  постукивание  эго  произведено
для того, чтобы привлечь к нему внимание. - Ну, во-первых, я тут одинокая; я
всегда говорю: ты одиночества не нюхала, покамест в Лендинге  не  пожила.  И
мужчин  тут  нету  для  меня  интересных  -  теперь  нету:  был  один  такой
стервятник, Кег, но он сделал надо мной преступление и на каторгу угодил - и
поделом ему, извергу бесстыжему. Я девочкой четырнадцати лет была, когда  он
эту  вредность  надо  мной  сделал.  Тугой  клубок  мух,   вертевшийся   над
сахарницей, рассыпался во все стороны  от  раздраженного  взмаха  ее  руки.-
Кегом Брауном его звали, вот как.
   Пальцем она натерла зуб до еще большего блеска,  а  узкие  глаза  ее  тем
временем изучали Джоула; глаза были как две черные виноградины или два диска
черного фарфора и глядели умно из миндалевидных прорезей.
   - Мне город - сладкая отрава, потому что росла в Сент-Луисе - это дедушка
увез меня сюда, чтобы ухаживала за ним в последние  дни.  Дедушке  тогда  за
девяносто было, думали, ему недолго на этом свете осталось,  я  и  приехала.
Тому тринадцать лет, и теперь, сдается мне, дедушка переживет Мафусаила.  Не
думай, дедушку я люблю, но когда  он  умрет,  я  улечу  в  Вашингтон,  округ
Колумбия, или в Бостон, Коннектикут. Вот про что  я  думаю,  когда  думаю  о
Боге.
   - А почему не в Нью-Орлеан? - спросил Джоул. - В Нью-Орлеане какие хочешь
красивые мужчины.
   - Э, в Нью-Орлеан меня не тянет. Не в одних мужчинах дело: я  хочу  туда,
детка, где снег есть, а то все солнце да солнце. Я в снегу  хочу  ходить  по
колено и смотреть,  как  он  падает  с  неба  большими  комьями.  Красота...
красота. Ты видел снег?
   Слегка задохнувшись, Джоул соврал, что  видел  вне  всякого  сомнения,  -
обман простительный, ибо ему страшно хотелось увидеть доподлинный  снег,  на
втором месте после обладания алмазом  "Кохинор",  каковое  было  его  высшей
тайной мечтой. Иногда в пустые, скучные послеобеденные часы он сидел на краю
тротуара на Сент-Дивал-стрит и грезил большими жемчужными снеговыми  тучами,
просеивающимися безмолвно и холодно сквозь ветви сухих, пыльных деревьев.  В
августе сыпался снег и серебрил глазурью тротуар, призрачные  хлопья  коркой
схватывали его волосы, одевали крыши, превращали закопченный старый  квартал
в безмолвную, стылую белую  пустыню,  где  обитал  только  он  да  небольшой
чудо-зверинец: антилопы-альбиносы, птицы юнко с кремовой грудью; встречались
еще и люди, такие фантастические личности, как  Мистер  Мистерия,  эстрадный
маг,   Лаки   Роджерс,   киноартист,   и   Мадам   Вероника,   гадалка    из
кафе-кондитерской во Вье-Карре.
   - Я видел снег во время  бури  в  Канаде,  -  сказал  он,  хотя  севернее
Ричмонда в Виргинии отродясь не бывал. - Мы заблудились в горах, мама и я, и
снег валил прямо тоннами. Целую неделю жили в ледяной  пещере  и  все  время
шлепали друг друга, чтобы  не  уснуть:  уснешь  в  снегу  можешь  вообще  не
проснуться.
   - А что потом? - спросила Миссури, недоверчиво прищурив глаза.
   - А дальше - хуже и хуже. Мама плакала, слезы замерзали у ней  на  щеках,
как маленькие пульки, и все время мерзла...
   Ничто не могло ее согреть - ни теплые шерстяные одеяла, ни  горячий  пунш
тети Эллен.
   По ночам в горах завывали голодные волки, а я молился... Молился в темном
гараже, и в школьной уборной, и в первом ряду кинотеатра "Немо", не  замечая
гангстерских битв на волшебном экране.
   Снег все падал, и большой сугроб завалил выход из пещеры, но, хм...
   Застопорило.  Конец  очередной  субботней  серии,  герой  заперт,  камера
медленно наполняется газом.
   - И?
   - И человек в красном мундире, из канадской конной полиции,  спас  нас...
меня то есть: мама уже замерзла.
   Миссури разоблачила его, причем с брезгливостью:
   - Длинную сказку завернул.
   - Честное слово, святой крест, - Джоул перекрестился.
   - Ага. Твоя мама в постели умерла болезнью. Мистер Рандольф говорил.
   Почему-то, сочиняя эту небылицу, Джоул сам верил каждому  слову;  пещера,
волчий вой - все это казалось реальнее, чем Миссури с ее длинной  шеей,  чем
сумрачная кухня или мисс Эйми.
   - Не проболтаешься, а, Миссури? Что я врун.
   Она потрепала его по руке.
   - Конечно, нет, мой сладкий. Подумать, так неплохо было бы, кабы  мне  по
четверть доллара платили за каждую мою брехню. А ты еще и плетешь складно, я
люблю такие слушать. Мы с тобой ладить будем отлично: я только на восемь лет
старше, а ты в школе учился. - Голос у нее  был  как  растаявший  шоколад  -
теплый и нежный. - Давай дружить.
   - Давай, - сказал Джоул и поднял в честь этого чашечку с кофе.
   - А еще, зови меня Зу. Зу - мое правильное имя, меня все так звали,  пока
дедушка не выдал, что оно -  от  Миссури;  это,  значит,  штата,  где  город
Сент-Луис. И пошло - мисс Эйми с мистером Рандольфом, они чинные, -  Миссури
то, да Миссури се, с утра до ночи. Тьфу. Ты зови меня Зу.
   Джоул не упустил представившуюся возможность:
   - А мой папа так зовет?
   Она залезла рукой в лиф  своего  бумажного  платья  и  вынула  серебряную
пудреницу. Открыла, взяла щепотку  нюхательного  табаку  и  втянула  широким
носом.
   - "Счастливый миг" - самый лучший сорт.
   - Он очень болен - мистер Сансом? - не отставал Джоул.
   - Нюхни, - сказала она и протянула пудреницу.
   Боясь обидеть ее, он повиновался. Рыжий порошок противно обжег  нос,  как
перец: Джоул чихнул, из глаз хлынула вода,  и  он  пристыженно  закрыл  лицо
руками.
   - Ты смеешься или плачешь, мальчик?
   - Плачу, - хныкнул он и на этот раз почти не  солгал.  -  Все  оглохли  в
доме.
   - Я не глухая, золотко, - ответила Зу,  искренне  расстроившись.  У  меня
спина болит и в желудке дрожание, но я не глухая.
   - А почему тогда все ведут себя так странно? Как спросишь кого-нибудь про
мистера Сансома, так, можно подумать... можно подумать... и в городе  то  же
самое...
   Зу обеспокоенно оглянулась  на  окно,  где  фиговые  листья  прильнули  к
стеклу, как зеленые внимательные уши.
   - Мисс Эйми тебе сказала - он не очень здоровый.
   Мухи опять жужжали над сахарницей, инвалид будильник тикал громко.
   - Он умрет? - спросил Джоул.
   Ножки стула скрежетнули по полу. Зу уже стояла  и  из  колодезного  ведра
споласкивала сковородки в лохани.
   - Мы друзья, и хорошо, - сказала она, повернув к нему голову. - Только не
спрашивай меня никогда про мистера Сансома. Мисс Эйми сама за ним ухаживает.
Ее спрашивай. Мистера  Рандольфа  спрашивай.  Я  вообще  к  мистеру  Сансому
касательства не имею, даже кушать ему не готовлю. Нам с дедушкой своих забот
хватает.
   Джоул защелкнул пудреницу и вертел в  руках,  разглядывая  необыкновенную
работу.  Серебро  было  вырезано  как  панцирь  черепахи,  крышку   украшала
настоящая  бабочка  под  тонким  слоем  стекла;  крылья  бабочки   светились
мглисто-оранжевым светом восходящей луны. Такая тонкая  вещь,  рассудил  он,
предназначалась не для простого табака, а  для  редкостных  золотых  пудр  с
любовными зельями, приворотных порошков.
   - Вот как - своих хватает.
   - Зу, где ты это взяла?
   Она стояла на коленях и, вполголоса ругаясь,  выгребала  из  печки  золу.
Отсветы огня переливались на черном лице и двумя желтыми искрами  плавали  в
черных глазах, вопросительно скосившихся сейчас на Джоула.
   - Коробочку? Мистер Рандольф подарил на Рождество, давно еще. Сам сделал,
он таких красивых штучек много делает.
   Джоул рассматривал пудреницу с глубоким почтением; он мог бы  поклясться,
что она из магазина. С отвращением вспомнил собственные опыты в изготовлении
подарков - вешалок для галстуков, инструментальных ящичков и тому подобного:
жалчайшие поделки  рядом  с  этим.  Утешился  мыслью,  что  кузен  Рандольф,
наверное, старше, чем он предполагал.
   - Я в ней держала краснилку для щек, - сказала Зу, подходя, чтобы забрать
свое сокровище. Прежде чем спрятать его за пазуху, она взяла еще понюшку. Но
коли в Нун-сити я больше не ездю - два года уж не была, - подумала, сгодится
"Счастливый миг" держать в сухости. Что толку краситься, когда  для  женщины
кавалеров нет интересных... Нету  их  тут.  -  Она  уставилась  взглядом  на
солнечные конопушки, обсыпавшие линолеум, и лицо ее сморщила злая гримаса. -
Кег Браун, кандальник тот, что мне вред сделал, хорошо бы его там  на  пекло
это вывели, кайлом стофунтовым помахать. - И слегка прикоснулась  к  длинной
шее, словно там болело. - Ладно, - вздохнула она, - пойду, пожалуй,  дедушку
накормлю - отнесу лепешку с патокой, а то он небось совсем голодный.
   Джоул равнодушно наблюдал, как она отламывала кусок холодного кукурузного
хлеба и наливала до половины в банку густую патоку.
   - Сделал бы ты себе рогатку да пошел птичек набил, - предложила она.
   - Папа, может, сейчас позовет. Мисс Эйми сказала, что спросит, - наверно,
я лучше тут побуду.
   - Мистер Рандольф любит мертвых птичек, особенно с красивым  пером.  Чего
тебе в темной кухне сидеть? - Бесшумно ступая босыми ногами, она направилась
к двери.- На службу приходи, слышишь?
 
   Угли в печке подернулись пеплом,  старые  изношенные  часы  стучали,  как
сердце больного, пятна солнечного света на  полу  раздвигались  и  тускнели,
тени фиговых листьев, льнувшие к стенам, слились в сплошную дрожащую  массу,
похожую на хрустальный ст