ев,  а  Медведичовский,  и
рассказывал ей перипетии своей фамилии, о которой он и пишет роман. "Да, да,
-- расхаживала по номеру Оксана, -- мама тайком говорила,  что мы из дворян!
Не знаю, правда ли..." -- И бросалась набирать свой домашний номер.
   Медведев стоял в  лоджии, ухватившись  руками за поручень ограждения, и
думал  о назревающих  в  генеалогической  таблице  изменениях:  возможно, он
обретет  троюродную сестру, которую  впишет в новую  клеточку,  но  потеряет
жену, изобразив на схеме разогнутыми скобками конец супружеских отношений...
   "...А  где  ты поищешь? --  слышался  глухой  голос  Оксаны.  --  Потом
объясню. Не волнуйся, я сама позвоню. Ну все, целую..."
   Они  ехали  в Центр по  залитой желтым светом набережной, чтобы еще раз
внимательно посмотреть  родовое  древо, и  Оксана  беспокойно говорила: "Мне
очень хочется иметь такого братца, -- она осторожно касалась его затылка. --
Но может, просто однофамильцы?" Медведев гнал  машину и  терпеливо объяснял,
что  однофамильцев среди дворян не  было  --  они все состояли в родственных
связях,     однофамильцы    в    России     начала     века    могли    быть
Ивановы-Петровы-Сидоровы,  чьи  фамилии образовывались от  имен собственных,
или Ткачевы, Плотниковы -- по роду занятий, а у дворян -- если  однофамилец,
значит,  родственник.  Он говорил  о дворянских книгах,  которые  велись  по
губерниям, и попасть  в которые было сложней, чем вступить в КПСС, говорил о
Геральдической комиссии при Сенате, которая  по двадцать лет  могла тянуть с
решением об отнесении бесспорного соискателя к дворянскому сословию...
   Они  выходили из  машины,  и  Оксана ловила его  ладонь, и  ее пальчики
просились меж  его  пальцев: "Вот  так теперь и будем  ходить,  --  говорила
Оксана. -- Брат и сестра". В освещенной арке старого флигеля они повстречали
Джорджа  -- одетого с иголочки,  в начищенных ботинках и с  зонтом-тростью в
руке. Он улыбался  Оксане  и  говорил,  что задумал попить греческого вина в
одной  славной траттории. Еще он говорил, отведя коллегу в сторону и понизив
голос,  что в номере  Медведева не так давно несколько раз  звенел  телефон.
"Возможно, звонили из дома? Подумайте, Сергей". Он трепал Медведева по плечу
и желал им хорошего вечера.
   Они быстро поднимались в номер, и Медведев, решительно  поправлял очки,
подходил к  висящей на стене миллиметровке и  указывал пальцем в  квадратик:
"Вот он!  Николай Павлович. Твой дед! -- Он оборачивался  к Оксане, призывая
убедиться в точности его предположений. -- А вот наш возможный общий прадед,
-- его  палец скользил ниже, -- Павел Александрович  Медведичовский. От него
ветви разбегаются, вот моя, вот ваша... Видишь? Ваша -- только  твой дед..."
-- "А кем был прадед?" -- Оксана  смотрела на  лист, усыпанный квадратиками,
благоговейно,  как  на  иконостас.  "Действительный  статский  советник,  --
принимался объяснять Медведев, -- жил в Петербурге на Большой Морской улице,
имел поместья в селах Обречь, Кручина, Солодково Могилевской губернии... Его
отец,  генерал-аншеф  Александр Иоанович..."  -- Медведев перечислял звания,
должности, награды, размеры имений в квадратных десятинах и число крепостных
крестьян, коими в разное время владели их предки...
   Он разворачивался, чтобы достать из тумбочки папку с досье на пращуров,
но Оксана мягко останавливала его, брала за уши и целовала  в губы: "Сережа,
ты молодец!",  а потом  ерошила  и приглаживала ежик  волос и говорила,  что
троюродным братьям и сестрам целоваться не возбраняется, они даже вступали в
браки, как  пишут в  старинных романах. Медведев молчал и не знал, куда деть
руки, пока не догадался слегка приобнять Оксану.
   Они  стояли,   словно  замершая   в  танце   пара,  и   случись  судьям
американского штата Мэриленд оказаться  в  комнате и попытаться  определить,
проглядывается ли  между партнерами горящая свеча, и вынести свой вердикт --
штрафовать   танцоров   или   признать   невиновными   в  посягательстве  на
общественную нравственность, -- видит Бог, их голоса разделились бы.
   -- Надо ехать звонить. -- Оксана похлопала ладошками по груди Сергея.
   -- Позвоним  отсюда. -- Медведев все-таки дошел  до  тумбочки и вытащил
свое богатство --  коленкоровую папку  с  завязками. -- Можем  чаю  или кофе
попить.  -- Губы  еще  хранили  тепло  ее поцелуя. --  Я  тебе  сейчас  свои
фотографии  покажу...  -- Медведев  вытряс  из папки ксерокопии  фотографий.
Мелькнула карточка юноши  в  форме гимназиста, семейный снимок  с  потертыми
краями и  цифрами в кружочках над головами...  -- Смотри, а я пока сбегаю на
кухню. Тебе чай или кофе?
   -- Чай.
   -- Мы можем на террасе. Будет готово, я зайду или позвоню.
   ...Когда он поднялся в  номер, чтобы  доложить о готовности чая, Оксана
сидела  на  кровати  и,   казалось,  готовилась  расплакаться.  Рядом  стоял
телефонный  аппарат.  Она   подняла   глаза,  и  Медведев   прочитал  в  них
растерянность, досаду, смятение  и еще  черт знает что, отчего ему сделалось
тревожно  и  неуютно,  и он  понял, что  чашки  с чаем, которые он вынес  на
террасу, будут медленно исходить паром, пока не остынут в забытьи.
   -- Ты маме звонила?
   Оксана всхлипнула и вытащила из сумочки платок.
   --  Нет. -- Она медленно и печально  помотала головой. -- С твоей женой
разговаривала... Я же думала, это ты звонишь... Какая я дура!.. -- Она стала
вытирать слезы. -- Звонит телефон. Я  снимаю  трубку: "Сережа?" Смотрю,  там
тишина такая задумчивая.  Я  алекнула два раза. Вдруг женский голос: "Будьте
любезны, Сергея Михайловича". Мне бы, дуре, сказать, что не туда попали, а я
сказала, что ты  скоро подойдешь. Она и говорит: "Я жена Сергея Михайловича,
а с кем я разговариваю?" Я и призналась, что  сестра,  мы, дескать, случайно
познакомились. "А что вы в его номере делаете?" -- спрашивает.  "Жду его, он
на кухню за  чаем пошел. Мы тут архивы  разбираем, фотографии смотрим..." --
"Ну что же, -- говорит, -- желаю вам добрых родственных отношений. Спокойной
ночи". Господи, какая я дура... Представляю, что она сейчас там думает...
   Медведев  прошелся  по комнате,  сел  в  кресло и несколько раз  быстро
провел рукой по волосам, взъерошивая ежик.
   --  Ну  ничего, ничего.. Что-нибудь придумаем... Это  я виноват.  Ты же
правду сказала.
   Он быстро  представил себе Настю, ее  хмурое лицо, представил,  как она
ходит  по  квартире,  воображая  бог знает  что,  вот она  заперлась в своей
комнате, достала  из  заначки сигарету,  курит,  возмущенно  крутит головой:
"Нормально! Поехал  роман писать!";  рядом, понуро опустив  голову и  прижав
уши,  сидит  Альма,  сын  собирается  идти  провожать приятелей,  ткнулся  в
запертую дверь: "Ма, я пошел!" -- "Только не  поздно! Слышишь?" -- "Слышу!",
кончик сигареты подрагивает, Настя невидящими глазами смотрит в телевизор...
Но тут же  воображение услужливо подсказало другую картину -- Настя ходит по
квартире  и злорадно думает: "Да  он, оказывается, блядун!.. Правильно я ему
рога  наставила, и  еще наставлю, нечего мне, как  дуре, дома сидеть". И она
торжествует:  "Посмотрим, что ты  будешь лепетать  со своей сестричкой. Я-то
все по-умному сделала -- свидетелей нет..." Но вот она закуривает, смотрит в
окно и ревниво думает: "А ведь сколько лет я ему верила, дура..."
   --  Она  сказала,  что  желает  нам  добрых  родственных  отношений, --
продолжала  травить  себя воспоминаниями Оксана.  --  О,  господи! На пустом
месте!..
   -- Не горюй.  -- Сергей  подсел  к  Оксане и погладил ее  по спине.  --
Сейчас маме твоей  позвоним, все выясним. Все  образуется. Вытирай  слезы  и
звони...
   -- А ты Насте позвонить не хочешь? --  Оксана хлюпнула носом и тревожно
посмотрела на него. -- Я пока выйду, прогуляюсь...
   -- Нет,  пока  не буду. -- Медведев  помотал  головой. Он сидел, сцепив
ладони.  Разговор с  Настей  грозил  принять совсем  иной  оборот, нежели он
выстраивал  недавно  в своем  воображении.  Не  больно-то  теперь  позадаешь
вопросы -- где была и почему не предупредила. Спрос будет с него, если с ним
вообще захотят разговаривать... Какой он дурак,  ведь  Джордж  предупреждал,
что  звенел  телефон!  Неужели  не  мог  просчитать  эту  ситуацию! Медведев
поднялся и вернул телефон на холодильник.
   -- Сережа, давай, я билет поменяю и с тобой в Петербург полечу, все  ей
объясню по-женски. Она мне поверит!.. Я серьезно!
   -- Давай-ка маменьке твоей позвоним. -- Медведев поднес к глазам буклет
Центра, выискивая  среди  муравьиных абзацев греческих букв английский текст
-- порядок выхода в международную телефонную сеть.
   -- А тут что, бесплатно?
   -- Потом узнаем. Ага, нашел! Набирай: сначала девятка -- гудок...
   -- Подожди, я  в порядок себя приведу.  -- Оксана зажгла свет в ванной.
-- Мамусик почувствует, что я не в форме.
   Медведев подошел  к  открытому окну,  глубоко  вздохнул несколько раз и
принял решение: с Настей он будет говорить  только после звонка на кладбище!
Пусть  эта заноза живет до утра,  утром все  выяснится. Точка. И  не  думать
больше об этом.
   ...Мамусик,  мамочка,  Тамара  Николаевна  была  на  связи  и  говорила
взволнованно  -- Медведев по  настоянию Оксаны  слушал  ее голос из неплотно
прижатой трубки: "...Доченька,  а он не аферист какой-нибудь? Зачем ему твой
прадедушка? Будь осторожна, доченька..."
   -- Хорошо, хорошо,  не волнуйся. -- Глаза  Оксаны излучали мед, солнце,
радость. -- Так как звали прадедушку?
   -- Вот, "Выпись из метрической  книги"  называется.  Мы  же  когда сюда
переезжали, я все бабушкины документы забрала, --  дребезжал в трубке голос.
-- Читаю: "Крещен младенец в православной вере... Восприемники..."
   Оксана кивала: "Ага, ага", Медведев, склонив голову к трубке, замер...
   --- Сейчас, сейчас... Вот оно... "У Фомы Медведичовского и его законной
жены Анны родился сын, наречен Павлом..."
   Что за чушь! Павел Фомич Медведичовский! Откуда такой?
   --  "Отец  -- из потомственных дворян Могилевской  губернии... мать  --
мещанка".
   -- Из дворян? Так это правда?
   -- А я тебе говорила. -- торжествующе напомнил голос. -- Что-нибудь еще
прочитать?
   Оксана тревожно вскинула глаза на Медведева, он помотал головой: "Может
быть, потом..."
   -- Нет, мамусик, все. Целую...

   Они не были троюродными братом и  сестрой... Неведомый  Медведеву Павел
Фомич появился на  генеалогическом горизонте, лишил его  понятного родства с
Оксаной, осложнил оправдательную базу и загадал кучу загадок...
   Медведев,  скрестив  на груди  руки, задумчиво стоял  перед  схемой  --
откуда  взялась ветвь  Фомы  Медведичовского  и  куда ее прилепить?  Оксана,
теребя пальчиком губы, осторожно оглядывала клеточку за клеточкой, в которых
замерли ее  возможные двоюродные прабабушки  и  прадедушки, и касалась рукой
плеча  несостоявшегося брата: "А может, просто однофамильцы?.." -- "Нет,  --
упрямо мотал головой Медведев,  -- мы найдем твоему пращуру место. Из дворян
Могилевской губернии! Это не просто тепло, это  горячо! Он наш! И ты наша! Я
уверен! Вернусь  и  посмотрю  в  архиве  книгу сопричислений по  Могилевской
губернии!" Он вытаскивал из папки чистый лист бумаги и рисовал восходящую от
Оксаны  и ее детей ветвь родового древа  --  мать, отец, дед, бабка, прадед,
прабабка...  "Найдем!  Вернешься  --  вышлешь  мне   копии  всех  метрик,  и
разберемся.   Может  быть,  ты   окажешься  моей   семиюродной   тетей   или
племянницей?" -- "Ох ты, дядюшка какой выискался. -- Оксана прижалась к нему
боком и обхватила за шею. -- Надеюсь, жена к племяннице ревновать не будет?"
--  Она чмокнула его в ухо, в щеку, и еще раз в ухо, пока Медведев не поймал
ее губы...
   На этот раз строгие судьи штата Мэриленд были бы единодушны: "Виновны!"

   Они вошли в холл и сразу повернули в музыкальный салон -- бежевый палас
плавно разбежался к мраморным  стенам.  На диванах  из бледно-кофейной  кожи
замерли люди  с  бокалами в руках.  И  среди кремовых штор, тускло блестящих
поручней,  шоколадной стойки бара, золотых конусов света, бронзовых вензелей
на  дверях ресторана  -- среди этого соединения роскоши и мраморно-пушистого
уюта  жила  и  двигалась  музыка -- бодрая, чуть печальная,  пронзительная и
стремительная, в  ней слышались голоса  птиц,  шум  вскипающего моря, шелест
деревьев, измена любимой, грусть расставания,  виделся черный  бархат южного
неба,  выпавший  снег   на   старом  кладбище,  музыка   звала   куда-то   и
останавливала, приглашала  забыться, не  спешить, все  придет в свое  время,
обещала  музыка...  --  то  бегал  сотнями  пальцев  по клавишам  пианист  в
брусничном пиджаке -- его смуглое лицо в венке из длинных волос отражалось в
черной крышке рояля.
   На них оборачивались. Оксана взяла его за руку и крадучись,  как идут к
своим  местам опоздавшие зрители в театре, подвела к мягко светящейся стойке
бара.  Бармен, родной  брат  Челентано,  одарил  Оксану  скользкой  улыбкой,
кивнул,  откупорил  шампанское  и налил в  три фужера  "...немного солнца  в
холодной воде, черт, что я несу, нет, пить не буду, хоть расстреливай..."
   Рояль затих -- так затихает  гром в степи,  над  которой уже  выглянуло
солнце. Зааплодировали, поднялись, зашуршали  одеждами, к  Оксане быстро шел
упитанный юноша, тревожно  хлопая ресницами, но, заметив Медведева, замедлил
шаг и  изменил траекторию, маэстро в  брусничном  пиджаке и  черной  рубашке
стоял, склонив голову перед  аплодирующей  публикой. Оксана  подхватила  два
фужера,  указала  глазами  на  третий,  стоящий  на  стойке:  "Бери,  пойдем
поблагодарим". --  "Я пить не буду!"  -- "Хотя бы  пригуби, бери же..." -- и
они подошли к исполнителю, он ждал их.  "Что ты стоишь, будто кол проглотил,
русского  мужика  не видел?  Мы  тебя не бить,  а  поздравлять идем". Оксана
протянула ему фужер,  он поцеловал ей мизинец, она что-то сказала негромко и
дождалась,  пока Сергей  Михайлович  проберется  через  публику.  "Это  было
прекрасно! -- кивнул Медведев, вставая рядом с Оксаной и ощущая устремленные
на  них со всех  сторон взгляды. -- Слушая вашу  музыку,  я  словно прочитал
целый роман. Ваше здоровье! Успехов!" -- "Вы музыкант?" -- "Нет, он  русский
писатель, -- ответила, смеясь, Оксана и  положила руку  Медведеву  на плечо,
прильнула к нему боком. --  Он живет здесь в писательском  Центре ЮНЕСКО..."
-- "Угу, угу, --  неохотно  покивал маэстро и пригубил шампанское. -- Я знаю
это место. Президент Центра Костас Скандалидис  -- мой друг. Вы его знаете?"
Медведев  тоже  пригубил  колючую жидкость  и кивнул: "Да,  мы  знакомы". --
"О'кей!"  -- как  бы  подводя  черту случайному  знакомству,  бодро произнес
музыкант и  перевел взгляд на  Оксану. Его взгляд не  оставлял сомнений, что
видит  он  только  ее,  обращается только  к  ней и остальных его  слова  не
касаются.
   "Когда вы сможете послушать пьесу, которую  я посвятил вам? Может быть,
завтра, у меня на вилле? У меня прекрасный итальянский  рояль. Я  повезу вас
на  своем новом  "порше", мы  доедем быстро. Потом мы пообедаем и вернемся в
отель".  --  "Спасибо,  --  безмятежно  рассмеялась Оксана и подняла лицо  к
Сергею. -- Но завтра мы с Сергеем едем на экскурсию  в Линдос, а потом будет
писательский ужин в рыбном ресторане".
   "Линдос не завтра, а послезавтра, но все правильно".
   Она  неожиданно  чмокнула его  в шею  и  погладила  по  голове: "Терпи,
терпи". Медведев приобнял ее за плечо.
   Люди разбредались из холла, уверенные, что подсмотрели чужую  тайну  --
первая  леди отеля  сделала свой  выбор.  Наверное, он сказочно богат,  если
позволяет себе простую одежду на музыкальных вечерах...
   Остаток вечера  провели  в  баре. Оксана азартно повела плечами:
"Дворяне обычно охо-хо! Любили развернуться! -- И  оглянулась на бармена. --
Шампанского!"  Она пела за роялем "Очи черные", подыгрывала Медведеву  -- он
басил, притоптывая ногой:  "С боем взяли город  Брест, город весь прошли..."
Шипело шампанское, на  тарелках появлялись и исчезали бутерброды  с икрой --
их  весело  приносили  официанты,  маэстро, скинув брусничный  пиджак, играл
нечто  невообразимое -- очевидно,  хоронил свои надежды,  отчего жидкая,  но
дружная толпа ночных  обитателей  бара  немного  пришла  в уныние,  которое,
впрочем, развеялось, как только за рояль вновь села Оксана и завела сильным,
мягким и высоким голосом  "Подмосковные вечера". Танцевали. "Да  чтоб я свою
дворянскую кровь какому-то вшивому Розалису подарила! -- восклицала Оксана и
припадала  к  груди  Медведева. -- Ни за  что!  Правда, Сережа?" У Медведева
почему-то  брали автографы, и метрдотель попросил сделать памятную запись  в
массивной гостевой книге, что он и исполнил, нарисовав шпиль Петропавловки и
Акрополь  Родоса,  соединенные  струящейся надписью  "Friendship!"  (стр. 48
гостевой  книги отеля  "Медитерранеан" за декабрь  199... года.). Вспыхивали
блицы фотоаппаратов. Медведев пил лишь минеральную воду и, подыгрывая толпе,
изображал пьяного медведя и плясал вприсядку.
   Досталось  выпить  и озябшим  рыбакам на темном молу, и случайной  паре
англичан,  возвращавшейся  с прогулки.  В честь последних  Оксана  исполнила
"Girl",  обратив  лицо  к  темному  морю  и сорвав  едва  слышимый на берегу
аплодисмент.
   У отпертой  двери номера Оксана положила ему на плечи руки и посмотрела
длинным тягучим взглядом:  "Ты хочешь  зайти?" -- "Да,  -- кивнул Медведев и
помолчал,  не  отводя  взгляда.  -- Но не зайду.  Ты же знаешь...  Сокровища
покупаются целиком".  Она привстала на цыпочки и с грустной улыбкой чмокнула
его в подбородок: "Спокойной ночи".
   "Только ни с кем не разговаривай,-- напомнил ей вслед Медведев, -- даже
с таксистами!" -- "Ладно", -- она засмеялась и поспешно щелкнула замком.
   Портье делал  вид, что не замечает выходящего  из  лифта  Медведева, --
опустив голову, деловито раскладывал бумажки.
   Медведев  сел  за руль и  медленно  покатил  по  пустой набережной.  Он
неспешно  проехал  мимо  холма  Монте-Смит,  где  за  деревьями  угадывалась
подсветка Центра, и медленно двинул машину по шоссе, вдоль темнеющего справа
моря.  Со  стороны  могло показаться, что автомобиль везет мрачный груз  под
покровом ночи  или ждет с  моря сигнала контрабандистов. Пару раз он съезжал
на  плотную  хрусткую гальку, клацала дверца, и у темной воды долго светился
огонек  сигареты.   Голубой  "форд-скорпио"  проехал  по  извилистому  шоссе
несколько километров, сделал разворот и помчался, набирая скорость, обратно,
пока не взлетел узкой улочкой к вершине уснувшего холма.

Глава 9

   В  десять  часов  утра следующего  дня  Медведев  спустился в столовую,
набрал номер сотового  телефона могильщика Бори, ему ответил хриплый мужской
голос, он представился, напомнил о себе и коротко, без  объяснений,  изложил
свою просьбу. Боря сказал, что на кладбище он появится к обеду, но в просьбе
не отказал  и  удивления  не  выказал.  "Во сколько  мне  вам позвонить?" --
осведомился Медведев. "Звоните к часу", -- был ответ.

   Медведев вышел с  чашкой кофе на  террасу. Болела  голова, словно вчера
было  выпито, и немало.  По лестнице  спускался  Джордж, шлепая тапочками  и
улыбаясь:  "Монинг!"  Короткая седая  стрижка, румяное лицо,  голубые  глаза
потомка римских легионеров, крепкое рукопожатие гимнаста. Он стал как родной
за эти  две  недели. И  прекрасное  чувство профессионального братства -- мы
пишем на разных языках, мы, может быть, никогда не прочтем друг друга, но мы
знаем, что такое быть писателем, быть частью  своего народа и быть чуть  над
ним,  чуть в стороне, описывая  его боль,  радости,  страхи,  любовь,  горе,
возвышение и унижение, смех  и слезы... Нас немного  на  земле, и мы  всегда
поймем  друг  друга... Медведев  почувствовал, как его  потянуло  к Джорджу,
словно это  старший брат  спускался по лестнице  -- сейчас он  посмеется над
твоими нелепицами и даст совет.
   -- Как вино, Джордж? Удалась ли проба?
   --  О-о,  --  Джордж  сделал зверское лицо.  -- Териб