-- И кто он  был? Грек, португалец, швед? -- Медведеву казалось, что он
говорит игриво, по-дружески, как и подобает разговаривать со своей героиней,
вызывая ее на откровенность.
   -- Дурачок  ты. -- Оксана положила в  сумочку сигареты, скинула туда же
зажигалку и щелкнула замком. Подняла на  него потемневшие глаза.  -- Ты меня
один раз  лицом  об стол уже приложил. Когда позвонил и  сказал,  что я могу
искать кавалеров на стороне, ты  не ухажер. Если бы не моя  выдержка,  я  бы
тебе ответила...
   --  А  что особенного  я сказал? --  Медведев  быстро  мрачнел.  -- Чем
обидел?
   Оксана помолчала и произнесла:
   -- Неужели  тебе не ясно,  что мне в  таком состоянии никто не нужен...
После  этого Розалиса мне  все мужики противны были... Я над ними смеюсь. --
Она сделала  попытку  подняться, но решила  досказать. -- Когда ты мне цветы
подарил,  я чуть не заплакала. Вот, думаю,  единственный порядочный человек,
писатель...  Все  понимает...  И  тут  снова  --  получи,  Оксана...  -- Она
покрутила головой.
   -- Я тогда не знал про Розалиса, -- извинительно выговорил он.
   --  Ну да, ты решил, что я  хочу  тебя очаровать  и развлечься за  твой
счет. Поставил заслон  -- я писатель,  я не бабник... Все правильно  -- люби
жену,  детей, и дай бог, чтобы они тебя любили.  -- Она поднялась и одернула
узкую юбку. -- Ну что, пошли?
   Медведев в тени зонта удрученно пожал плечами,  словно сомневаясь, надо
ли теперь куда-то ехать и что-то смотреть.
   -- Пошли, пошли, -- ласково потеребила его  за ухо Оксана. -- Мы квиты.
--  И  попросила: --  Дай теперь я поведу... -- Темные  буруны  исчезли, она
смотрела просто  и ясно, как на своего ученика, которого надо было отчитать,
но не обидеть.
   Дистанция,  которую  пытался  установить  между собой и  своей героиней
Медведев,  иногда  нарушалась, и  он  оказывался  с Оксаной лицом  к лицу, в
непозволительной близости.
   --  Я сегодня молился, чтобы не увлечься тобой, -- неожиданно признался
он, когда они шли вдоль темного моря к ее отелю.
   -- Ну и как, помогло? -- просто спросила Оксана.
   -- Еще не знаю, -- проговорил Медведев.
   -- Ты же видишь, как я себя веду. Неужели я тебя не понимаю...
   -- Ты напишешь моей жене  письмо-справку, что я хороший и у нас  ничего
не было? -- оживился Медведев.
   -- Так она и поверит! -- иронично кивнула Оксана.
   -- Поверит...
   -- Не надо,  -- рассудительно сказала она. --  У тебя будут проблемы. И
кто знает, -- Оксана загадочно улыбнулась, -- может, еще что-то будет. -- Но
тут же спохватилась и тронула его за плечо: -- Извини, это я так шучу!..

   Иногда  они заходили в Старый город, где несколько  веков  за  толстыми
стенами вели свои дела  крестоносцы. Башни, бойницы, желтый  известняк стен,
церкви с  игольчатыми  шпилями,  часовни,  арки  мостов, к  которым просился
грохот колес и факельный свет, -- поначалу все воспринималось  как добротные
декорации к  грандиозному  фильму  о  средневековье. Шли вглубь, подальше от
лавочек  и  кафе  --  там по  узким  кривым  улочкам ездили  мотороллеры,  у
скрипучих  прохладных  дверей  сидели  старухи,  словно   восковые   фигуры,
выставленные  для обозрения  туристам.  Во дворах сохло на  веревках  белье,
галдели дети, звенел  мячик  и  темнели стволы  вековых  платанов.  Медведев
вспоминал мостик в Петропавловскую крепость со стороны Кронверкской протоки,
за которым когда-то стояли жилые дома с  коммуналками и так  же бегали дети,
сушилось  белье, сидели  на лавочках старики. Петропавловка  виделась отсюда
игрушкой, забавой, потешной штукой, не бывавшей в деле.
   Однажды в глубине крепости они  присели под  зонтик кафе, взяли воды, и
официант подкатился к Оксане с обычными расспросами -- откуда приехала леди,
нравится ли  ей на Родосе...  Медведев задумчиво курил и разглядывал  старую
заплату на крепостной стене, соображая, откуда  и в  какие времена  мог быть
произведен выстрел, как вдруг услышал:
   -- Да, это мой друг. Он  писатель. Он очень известный русский писатель,
у него много-много хороших книг...
   Медведев снял очки, протер  их платком, надел и внимательно взглянул на
официанта.  Перевел взгляд  на  Оксану -- она  излучала  гордость.  Официант
почтительно  покивал:  "Вери гуд,  вери  гуд!" --  и удалился  к  стойке  --
рассказывать коллеге,  кто  присел за их столик.  Вскоре он принес маленькую
бутылочку вина: "Презент,  презент!" --  и,  почтительно  улыбаясь,  спросил
Медведева, что  он  сейчас  пишет.  Медведев помолчал,  выбираясь  из  своих
мыслей, и коротко ответил: новеллу.
   -- О чем?
   -- Об этой женщине. --  Он повернулся к Оксане, разглядывая  ее, словно
видел впервые. -- Она моя героиня...
   -- Лав стори? -- с поклоном подсказал грек.
   -- Просто жизнь, -- подумав, сказал Медведев.
   На обратном пути Оксана впервые взяла его под  руку: "Можно, я за  тебя
подержусь? Что-то устала..."

Глава 7

   Они зашли на набережной  в кафе, пили воду из маленьких голубых бутылок
-- в них словно залили просвеченное солнцем море, и в опустившейся на остров
темноте,  в привычном желтом  свете  уличных фонарей бутылочки  напоминали о
недавних купаниях, о стайках рыб возле морского дна, о покалывании в ушах, о
булькающей цепочке пузырьков, взметнувшихся от губ Оксаны, когда она сделала
под водой страшную физиономию и едва укротила последующую улыбку.  Потом она
долго сушила волосы на солнце и просила на нее не смотреть.
   Выпущенная  в бокал, вода  тут же теряла  голубизну, недолго  шипела  и
становилась скучной,  будто  ее набрали из водопроводного  крана. Они сидели
напротив друг  друга, Медведев  смотрел  на шевелящиеся губы Оксаны,  слушал
вполуха и думал, что такое сокровище по частям не продается и не покупается,
ей  трудно  будет  найти  достойного мужчину...  Оксана  говорила  медленно,
печально, гладила себя по руке, словно  успокаивала, и Медведев догадывался,
что  ей  больно  вспоминать, но  еще  больней  будет не вспомнить. Он  кивал
иногда, и ему почему-то было грустно.
   --  ...Три  года  встречались... не захотела -- он на  восемь лет  меня
младше, смешно бы было... с молоденькой чешкой гульнул, а я почувствовала...
и подтвердилось... --  Оксана трогала уложенные в парикмахерской волосы.  --
...трехлетие  фирмы  отмечали...  утром  приехала...  его  нет.... прошла  в
комнату отдыха...  два  фужера,  подушки с дивана сброшены... Пошла  к  этой
чешке... соком оттягивается. Разговорила... нравится ли ей картина... Сама и
повесила... дней назад. Да, очень  стильная...Все ясно. ...девчонка, для нее
пустяк, на учебу  в Англию улетала... Дружок мой  приходит... стоит в центре
зала  с сотрудниками, весь в белом... ...полный стакан пепси-колы,  подхожу:
"Как  дела?" -- "Нормально,  а у тебя как?" -- "Плохо!" -- в физиономию весь
стакан! ...и уехала. За одну ночь сгорела -- не могла переступить... поймал,
сел ко мне в машину ...ночью по  Праге -- у  светофора...  обнять захотел...
заору на него:  "Убери  свои грязные руки!"... драться начала... ...пулей из
машины.  ...остановилась...  трясет  всю.  Жалко стало -- вернулась.  Гордый
такой... Я на сиденье показываю... пришел, сел... ... до дома,  но к нему не
пошла. ...к себе в Калининград уехал...
   -- А сейчас кто-нибудь есть? -- осторожно спросил Медведев и напрягся.
   --  И  говорить  стыдно...  --  Она отвела  глаза  в  сторону, взяла на
скатерти  задумчивый, ей  одной слышимый аккорд и сказала тихо:  -- Ходит ко
мне  иногда  один  мальчик -- нежный  такой, ласковый.  Двадцать  три  года.
Говорит, жить  без  меня не может. Стеклодувом  работает  -- цветочки мне из
стекла делает. На Новый год  збмок подарил,  свет  в окошках переливается...
Ресницы  длинные, как у  девчонки.  На  меня взглянет и краснеет....  Ты  же
понимаешь, что это такое... Если  дети догадаются... --  Пальцы устало легли
на скатерть, и  Оксана печально кивнула головой:  -- А стоящего мужика -- ну
вот, как ты, например, уже не найти. -- Она быстро взглянула на него.
   -- Да какой я стоящий? -- тихо и без  кокетства не согласился Медведев,
глядя на свои сцепленные ладони. -- Ты еще про меня ничего не знаешь. Видишь
надводную часть айсберга...
   --  Но все-таки  айсберга, а не...  прости меня,  того,  что  в проруби
болтается...  Мне  уже  кажется, я тебя всю  жизнь знала.  Был  бы холостой,
приехал бы  ко мне в  Чехию,  посмотрел, как я живу, может  быть,  и остался
бы...
   Медведев  ощутил,  как  кровь приливает к  лицу  и держится,  держится,
мерзавка, заливая краской нос, щеки, шею...
   -- Что бы я там делал? -- Он спешно закурил, закрывая лицо клубами дыма
и понимая, что  говорит совсем не то, что следует сказать. Надо  молчать или
уйти от скользкой темы, но  он произнес: -- Бизнесом заниматься  не  хочу...
Кому я там нужен со своим романом? Да ты бы меня выгнала через неделю...
   --  Неужели  я  не понимаю,  что  писателю  нужен  покой. -- Она  стала
разглядывать свои  ногти. --  Я могла бы быть хорошей женой. Нет, честно! --
Она взглянула на него радостно  и чуть лукаво. -- Вообще, если  замуж выйду,
обязательно ребенка заведу. Поздние дети самые талантливые...
   Он  зачем-то вообразил, как живет в  незнакомой стране, в чужом доме, с
незнакомыми людьми,  кругом говорят на непонятном языке, который ему  совсем
не хочется учить...  Нет, дурь какая-то, и думать об  этом не  стоит. И  ему
стало нехорошо, оттого что он как бы примеряется, в то время как Настя ходит
в декабрьском  Питере на работу, управляется с  хозяйством, сыном,  собакой,
толкается в метро, тащит сумку с продуктами...
   -- Нелепо  даже  об  этом говорить... --  мрачновато сказал  он, сминая
сигарету; краска стала отступать.
   -- Нелепо? -- Ее глаза смотрели широко  и лучисто, сама невинность жила
в них. -- Ты меня извини, но мы люди взрослые, и я скажу тебе по-дружески --
у тебя на лбу написано, что ты меня хочешь!
   -- А что еще у меня написано? -- не сразу проговорил Медведев.
   --  И  хочется,  и   колется,  и  Настя  не   велит,  --  проницательно
констатировала Оксана.
   Медведев молчал.
   -- Что ты сопишь?  -- Оксана смотрела на него игриво и чуть  вызывающе.
-- Неужели ты  думаешь, что  я  в мужиках ничего не понимаю?  Я тебя  еще  в
ресторанчике в первый вечер засекла, видела, как ты задергался...
   Она  достала пилку и стала быстро водить по ногтям, как смычком, словно
играла одной ей слышимую мелодию.
   --  Да, задергался,  -- хмыкнул он, припоминая тот  вечер  и  волнение,
охватившее его, когда он крутился у киоска, выглядывал ее среди манекенов, а
потом опрометью  усаживался  за столик уличного  кафе и гадал,  в  какую она
пойдет сторону. -- И не жалею об этом...
   -- Ну вот...
   -- Что -- "вот"?
   -- Да  ничего. -- Оксана закончила мелодию и кинула пилку в сумочку. --
Смешной ты.
   -- Может быть, смешной,  -- раздумчиво сказал  Медведев и подумал: "Еще
две минуты такого разговора, и добром  этот вечер  не кончится"; он держал в
руках пустой бокал и щурился на него.
   --  Женщины   отдаются  либо   по  любви,   либо  за  деньги,  либо  из
благодарности... -- начал излагать он, но Оксана перебила:
   -- И что? -- Она смотрела с холодным изумлением. -- И что? -- повторила
она,  не   отводя  взгляда,  и  Медведеву   показалось,  что  в   нем  стоит
разочарование: "Господи, какой же ты дурак..."
   -- Самая низкая степень награды -- из благодарности, -- упрямо закончил
Медведев.
   -- А ты бы хотел исключительно по любви с первого взгляда?  -- спросила
Оксана. Она рассеянно взглянула на темное море. -- Как в ваших книжках... Ты
это  хочешь сказать? -- Она  вытащила из пачки сигарету, и Медведев не успел
чиркнуть своей зажигалкой. --  А тебе никогда не хотелось увлечься, потерять
голову? -- тихо спросила она, выпустив дым и снимая с кончика языка табачную
крошку. -- Не  сдерживать себя  в чувствах, не оглядываться на прошлое?.. Не
накручивать себе каких-то проблем. Ведь и так все просто и ясно...
   Он   хотел  сказать,  что  ему  неприятно  выглядеть  паучком,  который
расставил сети и дождался,  когда ослабевшая  женщина свалилась в них, хотел
порассуждать на тему  мужчины и женщины на курорте, но вместо этого шутливым
тоном произнес:
   --  Героиня вызывает  автора  на интимный поединок?  Безумие,  нонсенс!
Автор предпочтет дезертировать!
   -- Никто тебя никуда не вызывает, -- сказала Оксана и красиво стряхнула
пепел.
   Она в холодном молчании докурила сигарету. Медведев сосчитал количество
столиков на веранде -- десять, и принялся устанавливать число посетителей --
шестеро вместе с ними. Он начал считать лампы, но Оксана сказала:
   -- Ну что,  пойдем? -- Она поднялась  и,  не  дожидаясь ответа,  легкой
походкой  направилась к  выходу.  Медведев  понуро двинулся вслед,  проминая
ногами тонкие  доски  пола  и  думая  о том, что она  вновь стала похожей на
Снежную Королеву. На бетонных ступенях она остановилась и словно угадала его
мысли:
   -- Иди пиши... Я же вижу, что тебе неймется. А  я одна пройдусь. Сейчас
в бар зайду, музыку послушаю. Звони...
   Медведев  смотрел,  как  по  набережной удаляется красивая  независимая
женщина -- светлая прическа, черный  костюм,  сумка на плече... Он дождался,
пока женщина минует желтый конус уличного фонаря, и, ускоряя шаг, направился
к светящемуся на холме зданию Центра.

   Медведев взошел на террасу и, не заходя в номер, направился в столовую.
Кивнул Анатолии, набрал номер своей квартиры...
   Была суббота, вечер. К телефону подошел сын. Он сказал, что у них все в
порядке, Альма грустит, спит теперь у двери, погода установилась, наконец-то
выпал снег,  а мамы  нет дома  -- она еще утром  поехала  на кладбище к тете
Лене, а потом  собиралась к бабушке... Наверное, она уже там. "И что, она не
звонила?" -- настороженно  спросил  Сергей  Михайлович. Он слышал, как в  их
квартире  на  Васильевском  бухает музыка  и сын  просит  кого-то сделать ее
потише. "Нет, не звонила,  -- сказал сын. -- Наверное, скоро придет".  -- "И
бабушка не звонила?" -- "Нет". -- "У  тебя гости?" -- "Да, пацаны из  группы
зашли".  --  "Ну ладно,  -- сказал  Медведев.  --  Привет  Альме. Я  попозже
позвоню. Пока!"
   Медведев-старший положил трубку и вышел на террасу.
   По темной глади моря  удалялся, полыхая  огнями, белый паром.  Рядом по
воде струилось его  размытое  отражение.  И то, что Настя вчера ни словом не
обмолвилась, что собирается на кладбище к  сестре, и  то,  что  не позвонила
сыну  от тещи, нарушив семейный принцип  держать  домочадцев в  курсе  своих
перемещений, тем более сейчас, когда он в отъезде, наводило на  мысли  самые
неприятные и тревожные. Ясно одно: в его  семье что-то не так. Вчера вечером
она определенно  ничего не говорила про  кладбище. Ушла  из дому  с  утра, и
целый день ее нет...
   В темноте за  аркой,  где  угадывалась  сбегающая вниз  улочка,  совсем
по-деревенски, длинно и испуганно  залаяла  собака.  Медведев  подумал,  что
неплохо бы сейчас набрать номер тещи и поговорить с Настей, если она там...
   Медведев  не  спеша  прошелся  по террасе,  держа  за спиной  руки.  Он
отчетливо ощутил,  как  тревога и  ревность подступают  к сердцу. Но в том и
штука: если позвонить теще, разговора с Настей не получится -- он не  сможет
ее  расспрашивать,  а она не захочет  при матери  отвечать. Ждать, когда она
объявится дома, и обстоятельно поговорить?
   Медведев поднялся в номер и включил верхний свет. Книги, стопки бумаг и
раскрытый фотоальбом,  который он рассматривал  утром, показались  ему вдруг
чужими  и  ненужными.  Ненужной представилась  и  вся  поездка,  волнения  с
покупкой билетов, тщательный сбор чемодана, перелет тремя самолетами, пустые
разговоры с  Джорджем, Анатолией, Оксаной, разъезды по острову на  машине...
Куда он вернется? Не  слишком ли велика цена за  возможность побыть  одному,
вставать во сколько хочешь, писать что хочешь и рассиживать в  тратториях  с
яркой, красивой женщиной? Что он без своего дома? Кому будет нужен его роман
о предках?
   Он  включил и  тут  же выключил  настольную  лампу  -- ее  матовый свет
отдавал больницей,  длинными  казенными коридорами... Как узнать,  где Настя
проводила сегодняшний  день? Была  ли она на кладбище у  сестры?.. Собралась
внезапно и поехала? Что-то не так, что-то не так...
   Он постоял  у окна, не видя убежавших вдаль  огней парома,  не  замечая
Лайлы, цеплявшей тросиком велосипед к перилам и скосившей на него глаза...
   Или  ей кто-то  позвонил и назначил  свидание, и она  на ходу придумала
причину для сына? А муж из Греции не  проверит... И вообще, что он знает  об
одной трети  ее жизни -- там,  на работе, где  есть свой  коллектив, молодые
мужчины, симпатии?  Почему его  жена  не должна  никому нравиться?  Будь  он
холост... Для  большинства мужчин  это  лакомый  кусочек,  их не смутит,  а,
наоборот, раззадорит наличие обручального кольца, и сможет ли Настя устоять?
   Медведев  заметил  Лайлу,  когда  она  уже  запрыгала   по  лестнице  и
приветственно махнула ему рукой, -- он кивнул ей в ответ и стал прикидывать,
во  сколько  Настя могла подняться с постели в  субботний день. Допустим,  в
одиннадцать.  Час   на  сборы.  В  двенадцать   она  выехала.  Час  езды  до
Богословского. От силы полчаса там  -- он представил себе, как  Настя входит
за оградку, расчищает  со скамейки снег, кладет цветы, сидит... В полвторого
она поехала  к  теще.  В  полтретьего должна быть у  нее... И  с  тех пор не
позвонила сыну домой... Или ее до сих пор там нет?..
   У них выпал снег!
   Да, сын сказал, что наконец выпал снег!
   Несколько  секунд  Медведев  сидел,  просчитывая   пришедшую  в  голову
комбинацию,  затем  поднялся  и  принялся  листать свой ежедневник,  набитый
именами, телефонами, сделанными и не сделанными  делами. "Зав. РОНО, Татьяна
Ивановна,  быть  в  12,  телефон  секретаря..."  --  это  май, совещание  по
Пушкинским  дням  в  школах, надо  смотреть позже... Памятник  Лене  ставили
где-то  в  июне, уже  подсохла  земля  и  зеленели  деревья...  Вот оно!  --
"Богословское  кладбище,  7-й  участок,  Борис  Семенович, бригадир, тел.  в
конторе......., моб. тел. -- ....... ".
   Боря,  бывший  директор  мебельного   магазина,   рыжеватый  очкарик  с
невозмутимым лицом, ездил  по кладбищу на велосипеде и, узнав,  что Медведев
писатель, признался, что написал  пьесу,  хочет кому-нибудь показать.  Потом
они перезванивались, но пьесу он так и  не принес. Медведев взглянул на часы
-- в Питере сейчас восемь, и мгновенно вообразил, как звонит Боре в контору,
напоминает  о себе и просит  его  сходить на  семейную могилу  Алепиных, что
рядом  с  могилой  Виктора Цоя, глянуть  по  свежему снежку  --  был  ли кто
сегодня, стоят  ли живые цветочки... Просьба необычная,  но выполнимая... Не
исключено, что драматург-могильщик еще сидит в конторе  у настольной лампы и
кропает новую  пьесу или  считает дневную  выручку.  Или  пьет  горькую... В
крайнем случае, он позвонит ему на мобильник  и перенесет просьбу на завтра.
Только бы  не  завалило кладбищенские  дорожки снегом.  Он  ополоснул  лицо,
причесался, словно собирался изложить просьбу не по  телефону,  а лично, для
чего следовало войти  в угрюмый  кабинет  с  венками  в  лентах  и образцами
надгробий, и спустился в столовую.
   "Серджио будет пить чай?" -- Анатолия дружелюбно  глянула  через плечо.
Нет, Серджио будет звонить. О'кей, она убавит громкость телевизора...
   Медведев,  запоминавший   цифры  с   лета,  трижды  скашивал  глаза  на
записанный авторучкой номер и наконец набрал его.
   --  Алле! Это Богословское кладбище? -- Он  чувствовал,  как  его голос
слегка  подрагивает.  -- Будьте  любезны,  Бориса  Семеновича! Понятно...  А
завтра будет?  Звонить  с утра? Спасибо. Минуточку, а у вас снег идет? Я  из
Греции звоню... Да нет,  серьезно... Кончился? Спасибо. А  прогноз погоды на
завтра не знаете?
   Нетрезвый  мужской  голос  длинно  выматерился,  и Медведев вытащил  из
аппарата  карту.