актически как счастливые беззаботные люди которых вы видите в
роликах новостей деловые спешащие по улице к  своим  обязанностям  и  по
своим  надобностям и мы в таком же дождливом ролике новостей таинственно
печальные внутри самих себя (как и должно значит быть внутри  игрушечных
фильмокукол экрана) грандиозный разрастающийся вихрящийся кавардак алли-
теративный как молотком по костям мозгам мешкам и яйцам, ба-бах как жаль
что я вообще родился...
   В довершение  всего,  как будто и этого еще было недостаточно,  целый
мир раскрывается когда Адам распахивает нам двери торжественно склоняясь
но  с  проблеском  и секретиком во взгляде и с какой-то неприветливостью
при виде которой я ощетиниваюсь - "В чем дело?"  Затем  чую  присутствие
еще каких-то людей внутри кроме Фрэнка и Адама и Юрия.  - "У нас гости."
- "О," говорю я,  "почетные гости?" - "Видимо да." - "Кто?" - "МакДжоунз
и  Филлис."  - "Что?" (настал великий момент когда мне предстоит лицом к
лицу встретиться,  или же уйти, со своим архизлейшим литературным врагом
Баллиолом  МакДжоунзом  некогда  столь близким мне что мы плескали пивом
друг другу на колени склоняясь друг к другу в возбуждении беседы, мы го-
ворили  и  обменивались и одалживали и читали книги и литературолизовали
так много что этот невинный бедняга на самом деле подпал под некое влия-
ние с моей стороны, то есть, в том смысле, и только, что научился разго-
вору и стилю,  в основном истории хипового или  битового  поколения  или
подземного поколения и я сказал ему: "Мак, напиши великую книгу обо всем
что случилось когда Лерой приехал в Нью-Йорк в 1949-м и не  пропусти  ни
слова и дуй,  давай же!" что он и сделал, и я прочел ее, критически Адам
и я навещали его оба критикуя рукопись но когда она вышла ему гарантиро-
вали 20.000 долларов неслыханную сумму и все мы битовые личности скитаю-
щиеся по Пляжу и по Маркет-Стрит и по Таймс-Сквер когда мы в  Нью-Йорке,
хоть Адам и я признали на полном серьезе, цитирую: "Джоунз не наш - а из
другого мира - мира среднегородских глупышек" (это адамизм).  И вот зна-
чит  его  великий успех подходил как раз в тот момент когда я был беднее
некуда и наиболее обойден издателями и хуже того зависший на параноичной
наркоте  я  распалился но слишком не рассвирепел,  хоть остался по этому
поводу чернушным,  изменив свое настроение после нескольких местных под-
секов косы папы-времени и различных наворотов и всяких поездок, пиша ему
письма с извинениями на судах которые я рвал,  он тоже тем  временем  их
писал, а потом, Адам выступая год спустя в роли какого-то святого и пос-
редника доложил о благоприятном расположении с  обеих  наших  сторон,  к
обеим  же сторонам - великое мгновение когда мне придется встретиться со
стариной Маком и пожать ему руку и бросить все эти дрязги к  чему  такая
злопамятность  - производя настолько мало впечатления на Марду,  которая
так независима и недостижима по-новому по-своему сердцещемительно. В лю-
бом случае МакДжоунз уже был там,  немедленно я громко заявил:  "Хорошо,
превосходно,  я ждал встречи с ним," и бросился в гостиную и кому-то че-
рез голову кто как раз поднимался (это Юрий был) я крепко пожал Баллиолу
руку,  посидел немного в думах, даже не заметил как бедной Марду удалось
устроиться  (здесь  как и у Бромберга как и везде бедный темный ангел) -
наконец уйдя в спальню не в силах переносить вежливую беседу под которую
не  только Юрий но и Джоунз (да еще Филлис его женщина которая все тара-
щилась на меня чтоб разглядеть по-прежнему ли это сумасшедствие)  урчали
дальше,  я  сбежал в спальню и лег в темноте и при первой же возможности
попытался затащить Марду лечь со мною но она сказала "Лео я не хочу раз-
леживаться здесь в темноте." - Затем подвалил Юрий, напялив на себя один
из галстуков Адама, со словами: "Выйду поищу себе девчонку," и у нас те-
перь  устанавливается некое сопонимание шепотом вдали от прочих в гости-
ной - все прощено.  - Но я чувствую что поскольку Джоунз  не  сдвигается
никуда  со своей кушетки то он в действительности не хочет поговорить со
мной и вероятно желает чтобы я ушел.  Когда Марду прибредает  обратно  к
моей постели стыда и кручины и укрытию моему, я спрашиваю: "О чем вы там
говорите,  о бопе? Ему не говори о музыке ничего." - (Пусть сам для себя
все открывает!  вздорно говорю я себе) - Я боповый писатель,  вот кто! -
Но когда меня отряжают вниз за пивом,  когда вхожу снова с пивом в руках
они все уже на кухне,  Мак прежде всего,  улыбается и говорит: "Лео! дай
мне посмотреть те твои рисунки про которые мне  рассказали,  я  хочу  их
увидеть."  -  Так мы становимся друзьями снова склоняясь над рисунками и
Юрию приходится свои тоже показать (он рисует) а Марду в другой комнате,
вновь позабытая - но это исторический момент и пока мы к тому же, с Кар-
моди вместе,  изучаем кармодиевские южноамериканские тусклые картинки  с
деревнями в высоких джунглях и с городишками в Андах где видно как проп-
лывают облака, я замечаю дорогую хорошо сидящую одежду Мака, браслетку с
часами, я горжусь за него и теперь у него маленькие привлекательные уси-
ки придающие ему зрелость - о чем я и объявляю всем - пиво к этому  вре-
мени всех нас уже разогрело, а затем его жена Филлис начинает ужин и об-
щительная праздничная веселость проистекает взад и вперед -
   В краснолампочной гостиной фактически я застаю Джоунза наедине с Мар-
ду задающим вопросы,  как бы берущим у нее интервью, я вижу что он ухмы-
ляется и говорит самому себе "Старина Перспье надыбал себе еще одну пот-
рясную куколку" а я внутри томлюсь самому себе: "Ага, надолго ли" - и он
выслушивает Марду, которая, под впечатлением, предупрежденная, все пони-
мая,  произносит  торжественные утверждения по части бопа,  типа:  "Я не
люблю боп, на самом деле не люблю, он для меня как ширка, слишком многие
торчки бопмены и я в нем слышу наркоту." - "Что ж," Мак поправляет очки,
"это интересно." - А я подхожу и говорю: "Но тебе же никогда не нравится
то откуда ты родом" (глядя на Марду). - "В каком смысле?" - "Ты дитя Бо-
па," или дети бопа,  что-то в этом духе,  на чем Мак и я сходимся -  так
что  потом  когда  все  мы всей бандой налаживаемся в сторону дальнейших
празднеств ночи, и Марду надев длинный черный бархатный пиджак Адама (на
ней длинный) и безумный длинный шарф тоже,  похожая на маленькую девочку
из польской подземки или на мальчика в канализационной трубе под городом
и миленькая и хиповая,  и на улице мечется от одной группы к той в кото-
рой я,  и я весь вытягиваюсь к ней когда она приближается (на мне фетро-
вая  шляпа Кармоди на самой голове типа хипстера прикола ради и по-преж-
нему моя красная рубаха, теперь уже непригодная для выходных) и смахиваю
ее крохотность с ног и подхватываю и прижимаю ее к себе и иду себе даль-
ше неся ее,  я слышу маково оценивающее "У-ух" и "Давай" смех где-то по-
зади  и гордо думаю "Он теперь видит что у меня по-настоящему великолеп-
ная девчонка - что я не сдох а продолжаюсь - старый непрерывный  Перспье
- никогда не стареющий,  всегда тут внутри, всегда с молодежью, с новыми
поколениями..." Разношерстная компания как бы то ни было спускающаяся по
улице что с Адамом Мурэдом облаченным в полный смокинг одолженный у Сэма
накануне ночью чтобы смочь пройти на открытие чего-то по бесплатным  би-
летам  от  его  конторы - шагая к Данте и в Маску снова - эта мне Маска,
эта старая остохреневшая Маска все время - у Данте это где в  подъеме  и
реве  светского и трепливого возбуждения я много раз поднимал глаза пой-
мать взгляд Марду и поиграть в гляделки но она казалось  сопротивлялась,
абстрагировалась,  размышляла - больше не расположенная ко мне - с надо-
евшей всей нашей болтовней, с Бромбергом снова приехавшим и с великолеп-
ными дальнейшими дискурсами и с этим особенно пагубным групповым энтузи-
азмом который ты просто обязан ощущать когда вот как Марду сейчас ты  со
звездой  всей компании или даже я имею в виду просто с членом этого соз-
вездия, как шумно, утомительно это должно быть для нее было когда прихо-
дилось  ценить  все  что бы мы ни сказали,  изумляться новейшей колкости
слетающей с языка одного и единственного,  последнейшему проявлению  той
же  самой  старой  тягомотной загадки личности в КаДже великой - в самом
деле казалось ей и было противно, и она смотрела в пространство.
   Поэтому позже в своей пьяности я умудрился затащить  Пэдди  Кордавана
за наш столик и он пригласил нас всех к себе кирять дальше (обычно недо-
сягаемый светский Пэдди Кордаван благодаря своей женщине  которой  вечно
хотелось  идти  с  ним домой одной,  Пэдди Кордаван о котором Бадди Понд
сказал: "Он так прекрасен что смотреть больно," высокий светловолосый, с
квадратной челюстью, мрачный монтанский ковбой неторопливый в движениях,
неторопливый в речи,  неторопливый в плечах) Марду не впечатлилась  пос-
кольку  все  равно хотела отвязаться от Пэдди и всех остальных подземных
из Данте, кому я только что заново досадил снова завопив Жюльену: "Валяй
к нам,  мы все идем на балёху к Пэдди и Жюльен тоже идет," на что Жюльен
немедленно подпрыгнул и рванул обратно к Россу Валленстайну и  остальным
что  сидели в своей кабинке,  думая:  "Боже этот ужасный Перспье орет на
меня и пытается опять затащить в свои дурацкие шалманы,  вот  бы  с  ним
кто-нибудь  что-нибудь сделал." На Марду же нисколько не произвело даль-
нейшего впечатления когда,  по настоянию Юрия, я сходил к телефону и по-
говорил с Сэмом (звонившим с работы) и договорился встретиться с ним по-
позже в баре через дорогу от его конторы - "Мы все пойдем!  мы все  пой-
дем!"  уже ору я и даже Адам с Фрэнком зевают готовые отчаливать домой а
Джоунз так давно уже ушел - носясь вверх и вниз по лестнице у Пэдди зво-
нить  еще  и  еще Сэму и вот в одном месте я влетаю в кухню к Пэдди чтоб
заставить Марду поехать со мной встретиться с Сэмом и  Росс  Валленстайн
пришедший  пока  я  звонил из бара говорит,  возводя кверху глаза:  "Кто
впустил сюда этого парня, хей, кто это? как ты сюда попал! Эй Пэдди!" на
полном  серьезе  продолжая  свою  первоначальную неприязнь вместе с этим
приколом "ты-что-педак", который я игнорировал, говоря: "Братишка я поб-
рею  твой персик если ты не заткнешься," или какой-то сходный облом,  не
помню уже,  достаточно крепкий чтоб он сделал направо кругом по-солдатс-
ки,  как он это обычно делает, вытянувшись по стойке смирно, и отбыл - я
таща Марду вниз к такси чтобы лететь к Сэму и весь этот вихрь ночи дико-
го  мира и она своим крохотным голоском я слышу как протестует издалека:
"Но Лео, дорогой Лео, я хочу пойти домой и лечь спать." - "А-а к черту!"
и я даю адрес Сэма таксисту,  она говорит НЕТ, настаивает, дает Небесный
Переулок:  "Сначала отвезите меня туда а потом поезжайте к  Сэму"  но  я
по-настоящему серьезно залип на том неоспоримом факте что если я сначала
отвезу ее в Небесный Переулок такси никогда не  доберется  до  бара  где
нужно ждать Сэма до закрытия, поэтому я спорю, мы горячечно швыряем раз-
ные адреса водителю который как в кино  ждет,  но  неожиданно,  с  таким
красным пламенем тем же самым красным пламенем (за неимением лучшего об-
раза) я выскакиваю из такси и вырываюсь наружу и там стоит еще  одно,  я
запрыгиваю внутрь,  даю сэмов адрес и он пулей рвет с места - Марду бро-
шенная в ночи, в такси, больная, и усталая, а я намереваюсь расплатиться
за  второй  мотор тем долларом который она вверила Адаму чтобы тот купил
ей сэндвич но об этом в суматохе было забыто и он отдал его мне  чтоб  я
вернул ей - бедняжка Марду поехавшая домой одна,  снова, а пьяный маньяк
исчез.
   Что ж, думал я, это конец - я наконец сделал шаг и ей-Богу я отплатил
ей за то что она мне сделала - это должно было прийти и вот оно - плюх.
   Разве не хорошо знать что зима подходит - и что жизнь станет немножко
поспокойнее - и ты будешь дома писать и хорошо кушать и мы будем  прово-
дить приятные ночи обернутые друг вокруг дружки - а ты сейчас дома,  от-
дохнувший и хорошо кушаешь потому что тебе не следует слишком грустить -
и я чувствую себя лучше когда знаю что тебе хорошо.
   и еще
   Напиши мне Хоть что-нибудь
   Пожалуйста пусть у тебя все будет хорошо
   Твой друк
   И моя любовь
   И Ох
   И с любовью к тебе
   МАРДУ
   Пожалуйста
   Но глубочайшим  предчувствием  и пророчеством всего всегда было,  что
когда я входил в Небесный Переулок,  резко свернув в него с тротуара, то
поднимал взгляд вверх, и если свет у Марду был то свет у Марду был - "Но
однажды,  дорогой Лео,  этот свет не будет сиять для тебя" - это  проро-
чество  безотносительно  ко  всем  вашим Юриям и расслаблениям в кольцах
змеи времени. - "Однажды ее там не будет когда ты захочешь чтобы она там
была, свет будет погашен, и ты будешь смотреть вверх и будет темно в Не-
бесном Переулке и Марду не будет,  и так будет когда меньше всего ожида-
ешь и хочешь этого." - Всегда я это знал - оно промелькнуло у меня в уме
в ту ночь когда я подскочил в бар,  встретился с Сэмом,  он был с  двумя
газетчиками,мы купили выпить,  я ронял деньги на пол, я спешил нажраться
(с моей крошкой покончено!),  я дернул к Адаму и Фрэнку,  снова разбудил
их,  боролся на полу, шумел, Сэм содрал с меня майку, грохнул лампу, вы-
лакал квинту бурбона совсем как раньше в наши прежние неимоверные денеч-
ки  вместе,  это просто был еще один большой загул в ночи и ради чего...
проснувшись,  я, наутро с окончательным бодуном подсказавшим мне: "Слиш-
ком  поздно"  - и встал и шатаясь дополз до двери через весь этот бардак
на полу,  и открыл ее,  и пошел домой, Адам сказавший мне заслышав как я
вожусь  со  стонущим краном:  "Лео иди домой и хорошенько восстановись,"
чуя как мне плохо хоть и не зная ничего про Марду и меня - а дома я сло-
нялся по комнатам, не мог оставаться в четырех стенах вообще, не мог ос-
тановиться,  надо было пройтись,  как будто кто-то собирался скоро  уме-
реть,  как  будто я ощущал запах смертных цветов в воздухе,  и я пошел в
депо Южного Сан-Франциско и плакал там.
   Плакал в депо сидя на старой железяке под новой луной  и  на  обочине
старых  рельсов  Южно-Тихоокеанской,  плакал не только потому что отверг
Марду которую теперь я уже не был так сильно уверен мне хотелось  отвер-
гать но жребий был брошен,  ощущая к тому же ее вчувствованные слезы че-
рез всю ночь и окончательный ужас мы оба расширив  глаза  осознавая  что
расстаемся  -  но  видя  внезапно не в лике луны а где-то в небе когда я
возвел глаза к нему надеясь расставить все по своим  местам,  лицо  моей
матери  -  вспоминая  его фактически по тревожной призрачной дреме сразу
после ужина  в  тот  же  самый  беспокойный  день  когда-невозможно-уси-
деть-на-стуле  или  на-поверхности-земли-вообще - только я проснулся под
какую-то программу Артура Годфри по телику,  как увидел склонившийся  ко
мне образ матери, с непроницаемыми глазами и бездвижными губами и округ-
лыми скулами и в очках что посверкивали и скрывали основную часть  выра-
жения  ее лица который я вначале принял за видение ужаса от которого мог
бы содрогнуться, но он не привел меня в трепет - размышляя о нем на про-
гулке  и вдруг теперь в депо плача по своей утраченной Марду и так глупо
поскольку я решил отбросить ее сам,  это было видение материнской  любви
ко мне - это ничего не выражающее и невыразительное-поскольку-такое-глу-
бокое лицо наклонившееся надо мной в видении моего сна,  и с  губами  не
столько плотно сжатыми сколько терпеливыми,  словно говорящими:  "Pauvre
Ti Leo, pauvre Ti Leo, tu souffri, les hommes souffri tant, y'ainque toi
dans le monde j'va't prendre soin, j'aim'ra beaucoup t'prendre soin tous
tes jours mon ange." - "Бедный Ти Лео,  бедный Малыш Лео,  ты страдаешь,
мужчины так страдают, ты совсем один на целом свете я позабочусь о тебе,
мне бы очень хотелось заботиться о тебе все твои дни мой ангел."  -  Моя
мама тоже ангел - слезы набухли у меня в глазах,  что-то сломалось, я не
выдержал - сидел там целый час, передо мной лежала Батлер-Роуд и гигант-
ские  розовые неоновые буквы длиной в десять кварталов ВИФЛЕЕМСКАЯ СТАЛЬ
ЗАПАДНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ со звездами сверху и прогремевшим  мимо  Зиппером  и
ароматом  паровозной гари пока я сижу вот там и пускай они себе проходят
мимо и вдалеке по линии  в  ночи  вокруг  вон  того  аэродрома  в  Южном
Сан-Франциско  видно как этот сукин сын этот красный фонарь мигает Марсу
сигнальным светом плывущим в темноте большие красные метки  взрывающиеся
и  гаснущие  и  посылающие огонь в пронзительночистые утраченной чистоты
милонебеса старой Калифорнии посреди поздней печальной ночи осени  весны
предосенья зимнего лета высокого,  как деревья - единственный человек во
всем Южном Городе когда-либо уходивший от чистеньких пригородных домиков
и  шедший  и  прятавшийся  за товарными вагонами подумать - сломался.  -
Что-то расслабилось во мне - О кровь души моей думал я и Добрый Боженька
или что там еще запихало меня сюда чтобы страдать и стонать и в доверше-
ние всего быть виновным и что дает мне плоть и кровь что так  болезненны
-  женщины  все  добра  желают  -- что-что а это я знал - женщины любят,
склоняются над тобой - тебе же предать любовь женщины все равно что плю-
нуть себе на ноги, глина -
   Это внезапное  краткое плаканье в депо и по причине которой я в дейс-
твительности не постигал, да и не мог постичь - говоря себе на самом до-
нышке:  "Ты  видишь видение лица женщины которая твоя мать которая любит
тебя так сильно что поддерживала тебя и оберегала тебя много  лет,  тебя
шаромыжника,  пьянь - никогда ни на полстолечка не пожаловалась - потому
что знает что в своем нынешнем состоянии ты не можешь выйти в мир и про-
жить там и позаботиться о самом себе и даже найти и удержать любовь дру-
гой охранительницы - а все потому что ты бедный глупый Малыш Лео -  глу-
боко в темном провале ночи под звездами мира ты потерян, бедняжка, нико-
му нет дела,  а теперь ты выкинул прочь любовь маленькой женщины  потому
что тебе хотелось еще выпить с неотесаным гадом по другую сторону твоего
безумия."
   И как всегда.
   Закончившись великой печалью Прайс-Стрит когда Марду и я,  объединив-
шись в воскресенье вечером в соответствии с моим планом (Я составил план
на той неделе думая себе во дворе в чайных грезах: "Это умнейший расклад
который  я  когда-либо придумывал да-а с такой штукой я могу жить полной
любовной жизнью," сознавая райхианскую ценность Марду,  и в то же  самое
время напишу те три романа и стану великим - и т.  д.) (весь план распи-
сан,  и доставлен Марду на прочтение, в нем говорилось: "Пойти к Марду в
9 вечера,  спать, вернуться на следующий день и весь день писать и вече-
ром ужин и отдых после ужина и затем вернуться в 9 часов снова," с  дыр-
ками  оставленными в плане незаполненными по выходным для "возможных вы-
ходов куда-л.") (нализаться) - с этим планом все еще сидящим в голове  и
проведя  выходные  дома  погруженным в это ужасное - как бы то ни было я
рванул к Марду воскресным вечером в 9 часов,  по плану,  в ее окошке  не
было  света ("Я так и знал что это однажды случится") - но на дверях за-
писка,  мне к тому же,  которую я прочел скоренько поссав в общественном
сортире в коридоре - "Дорогой Лео,  вернусь в 10.30," и дверь (как всег-
да) незаперта и я вхожу чтобы там подождать и  почитать  Райха  -  снова
таская с собой свою здоровую впередсмотрящую райховскую книгу здоровья и
готовый по крайней мере "метнуть хороший такой в нее" в том случае  если
всему суждено завершиться в эту же самую ночь и сидя там глазами скользя
по всему и замышляя - 11.30 а ее все нет  -  боится  меня  -  скучает  -
("Лео," позже,  сказала она мне, "я на самом деле думала что мы всё, что
ты уже вообще не вернешься") - тем не менее  оставила  мне  эту  записку
Райской  Птички,  всегда и по-прежнему надеясь и не стремясь сделать мне
больно и заставить меня ждать в темноте - но поскольку она не  возвраща-
ется в 11.30 я наваливаю оттуда, к Адаму, оставив ей записку чтоб