аю  ни кусочка" (своими милыми культурными хипейными
интонациями нового поколения).  - И поэтому поимев сущность ее любви те-
перь  я воздвигаю большие словесные конструкции и тем самым предаю ее на
самом деле - пересказывая слухи каждого подметного листка  бельевая  ве-
ревка мира - и ее,  наше, за все два месяца нашей любви (думал я) только
раз постиранное поскольку она будучи одинокой подземной проводила  луна-
тичные дни и ходила бывало в прачечную с ними но внезапно уже промозглый
поздний день и слишком поздно и простыни серы, милы мне - поскольку мяг-
ки.  - Но не могу я в этом признании предать самые потаенные,  бедра, то
что в бедрах есть - а тогда зачем писать?  - бедра хранят сущность - од-
нако хоть там мне и следует остаться и оттуда я пришел и рано или поздно
вернусь,  все же я должен срываться и возводить возводить - ради ничто -
ради бодлеровских стихов...
   Ни разу  не  употребила она слово любовь,  даже в то первое мгновенье
после нашего дикого танца когда я пронес ее по-прежнему на себе не касая
ногами пола к постели и медленно опустил,  страдая отыскать ее,  что она
полюбила, и будучи несексуальной всю свою жизнь (кроме первого 15-летне-
го совокупления которое по какой-то причине поглотило ее и никогда боль-
ше с тех пор) (О боль когда выбалтываешь эти секреты которые так необхо-
димо выболтать, или к чему писать или жить) теперь "casus in eventu est"
но рада что я тут теряю рассудок несколько эгоманиакально как и следова-
ло ожидать после нескольких пив.  - Лежа потом в темноте, мягко, щупаль-
цево, ожидая, до сна - и вот утром я просыпаюсь от крика пивных кошмаров
и вижу рядом негритянскую женщину с приотворенными губами спящую,  и пу-
шинки от белой подушки набились ей в черные волосы,  испытываю почти что
отвращение, осознаю что я за животное чувствуя хоть что-то близкое к не-
му,  виноградному сладкому тельцу обнаженному на  беспокойных  простынях
возбужденного  прошлоночья,  шум  из  Небесного  Переулка  просачивается
сквозь серое окно,  серый судный день в августе поэтому мне хочется уйти
немедленно  чтобы "вернуться к своей работе" к химере не химеры а упоря-
доченно надвигающегося ощущения работы и долга которое  я  разработал  и
развил дома (в Южном Городе) скромного дальше некуда,  свои утешения там
тоже есть,  уединения которого я желал а теперь не переношу. - Я встал и
начал одеваться, извиняться, она лежала маленькой мумией под простыней и
бросала серьезные карие взгляды на меня,  как взгляды индейской насторо-
женности в лесу, словно карими ресницами внезапно поднимающимися черными
ресницами чтобы явить неожиданные фантастические  белки  взора  с  карим
поблескивающим  центром радужки,  серьез-ость ее лица подчеркнута слегка
монголоидным как бы боксерским носом и  скулами  немного  припухшими  от
сна, словно лицо прекрасной порфирной маски найденной давным-давно и ац-
текской.  - "Но зачем тебе нужно срываться так быстро, как будто почти в
истерике или тревоге?" - "Ну вот нужно у меня работа и мне надо прийти в
себя - с бодуна..." и она едва проснулась,  поэтому я на  цыпочках  выс-
кальзываю  с несколькими словами фактически когда она почти снова прова-
ливается в сон и я не вижу ее опять несколько дней...
   Ебарь-подросток совершив этот подвиг едва ли оплакивает  дома  утрату
любви завоеванной девицы,  чернобровой милашки - здесь нет признания.  -
Только в то утро когда я ночевал у Адама увидел я ее снова,  я собирался
вставать,  кое-что печатать и пить кофе в кухне весь день поскольку в то
время работа, работа была у меня господствовавшей мыслью, не любовь - не
боль,  вынуждающая меня писать это даже если я не хочу,  боль которая не
облегчится писанием этого но усилится, но которая будет искуплена, и ес-
ли  б только она была болью с чувством собственного достоинства и если б
ее можно было куда-то определить а не в эту черную канаву стыда и утраты
и  шумного  безрассудства  в ночи и несчастной испарины у меня на челе -
Адам встает идти на работу,  я тоже,  умываемся,  мыча переговариваемся,
когда  телефон  зазвонил  и там была Марду,  которая собиралась к своему
доктору,  но ей нужна монетка на автобус, а поскольку живет сразу за уг-
лом:  "Ладно  забегай но побыстрее я иду на работу или оставлю монетку у
Лео." - "О и он там?" - "Да." - У меня в уме мужские мысли  сделать  это
снова и на самом деле с нетерпением жду чтобы увидеть ее неожиданно, как
будто чувствовал что она недовольна нашей первой ночью  (никаких  причин
так  чувствовать  нет,  перед всей этой кутерьмой она легла мне на грудь
доедая яичный фуянг и врубалась в меня поблескивавшими ликовавшими  гла-
зами) (которые сегодня ночью мой враг пожирает?) мысль об этом заставля-
ет меня уронить сальное пылающее чело в усталую руку - О любовь,  бежала
от  меня - или телепатии действительно сочувственно пересекаются в ночи?
Такая пагуба выпадает ему - что холодный любитель похоти заслужит тепло-
го кровоточения духа - и вот она вошла, 8 утра, Адам ушел на работу и мы
были одни и сразу же она свернулась у меня на коленях,  по моему пригла-
шению,  в  большом набивном кресле и мы стали разговаривать,  она начала
рассказывать о себе и я зажег (серым днем) тусклую  красную  лампочку  и
вот так началась наша истинная любовь...
   Ей нужно было рассказать мне все - несомненно на днях она уже расска-
зала всю свою историю Адаму и тот слушал пощипывая себя за бороду с меч-
тою  в отдаленном взоре чтобы выглядеть внимательным и любовником в уны-
лой вечности,  кивая - теперь же со мной она начинала все заново но  как
будто (как я думал) брату Адама гораздо сильнее любящему и больше, более
благоговейно выслушивающему и принимающему ближе к сердцу.  - Вот они мы
во  всем  сером  Сан-Франциско  серого Запада,  можно было почти почуять
дождь в воздухе и далеко за всею ширью земли, за горами дальше Окленда и
гораздо  дальше  Доннера и Траки лежала великая пустыня Невады,  пустоши
уводящие к Юте,  к Колорадо,  на холодные холодные стоит  грянуть  осени
равнины где я продолжал воображать себе этот ее полукровка-чероки бродя-
чий папаша валяется брюхом вниз на платформе а ветер треплет его  тряпье
и черную шляпу, его бурая грустная физиономия видела всю эту землю и все
это опустошение.  - В иные мгновенья я представлял себе его вместо этого
работающим  сборщиком  где-нибудь  под  Индио и жаркой ночью он сидит на
стуле на тротуаре среди мужиков в одних рубашках перекидывающихся шутка-
ми,  и он сплевывает а те говорят: "Эй Ястреб Тау ну-ка расскажи нам еще
ту историю как ты угнал такси и доехал на нем аж до Манитобы в Канаде  -
ты когда-нибудь слыхал как он ее рассказывает, Сай?" - У меня было виде-
ние ее отца,  он стоял во весь рост,  гордо,  красивый, в унылом тусклом
красном свете Америки на углу,  никто не знает его имени, никому нет де-
ла...
   Ее маленькие истории о собственных безумствах и приключеньицах, о пе-
ресечении всех границ города,  и курении слишком много марихуаны,  в чем
для нее было столько ужаса (в свете моих  собственных  погружений  каса-
тельно  ее  отца  зачинателя ее плоти и ужаснувшегося предшественника ее
ужасов и знатока гораздо больших безумств и безумия чем она в своих воз-
бужденных  психоаналитиком  треволненьях могла бы хоть когда-нибудь даже
только вызвать в воображении), образовывали лишь фон для мыслей о неграх
и индейцах и Америке в общем но вместе со всеми обертонами "нового поко-
ления" и другими историческими замороками в которые ее теперь  закрутило
точно  так  же как и всех нас в Забойно-Европейской Печали всех нас,  та
невинная серьезность с которой она рассказывала свою историю а я  слушал
так  часто и сам рассказывал - распахнув глаза обнимаясь на седьмом небе
вместе - хипстеры Америки посреди 1950-х сидящие в полутемной комнатке -
лязг  улиц за голым мягким подоконником окна.  - Забота о ее отце,  пос-
кольку я сам бывал там и садился на землю и видел рельсы  сталь  Америки
покрывающую  землю наполненную костями старых индейцев и Коренных Амери-
канцев. - Холодной серой осенью в Колорадо и Вайоминге я работал в полях
и  смотрел  как индейцы-сезонники вдруг выныривают из кустов у полотна и
движутся медленно,  тягуче отхаркиваясь, забывая смахнуть слюну с подбо-
родка,  морщинистые,  в великую тень света таща на себе котомки и всякую
ерунду тихо переговариваясь друг с другом и так далеки от всяческих  за-
бот батраков в поле, даже негров с шайеннских и денверских улиц, джапов,
армян и мексиканцев общего меньшинства всего Запада что смотреть на  ин-
дейцев  по-трое  или по-четверо пересекающих поле и железнодорожные пути
это как что-то невероятное для чувств будто во сне -  ты  думаешь:  "Они
должно  быть  индейцы  - ни единая душа на них не смотрит - они вон туда
идут - никто не замечает - не важно в какую сторону они идут - в  резер-
вацию? Что у них в этих коричневых бумажных пакетах?" и только с большой
долей усилия ты понимаешь "Но ведь именно они населяли эту землю  и  под
этими  громаднейшими небесами именно они беспокоились и плакали на похо-
ронах и защищали жен целыми нациями собиравшимися вокруг вигвамов -  те-
перь  же  рельсы бегущие по костям их предков ведут их вперед указывая в
бесконечность, призраки человечества легко ступающие по поверхности зем-
ли  так глубоко гноящейся наваром их страдания что нужно копнуть лишь на
фут вглубь чтобы наткнуться на ручку ребенка. - Пассажирский экспресс со
скрежещущими дизельными яйцами мимо гррум,  грумм, индейцы лишь подымают
взгляд - Я вижу как они исчезают пятнышками перед глазами..." и  сидя  в
краснолампочной  комнатке  в Сан-Франциско теперь с милой Марду я думаю:
"И это твоего отца я видел на серой пустоши,  проглоченного ночью  -  из
его  соков возникли твои губы,  твои глаза полные страданья и печали,  и
нам не знать его имени или имени его судьбы?" - Ее смуглая ручка сверну-
лась в моей,  ее ногти бледнее кожи, и на ногах и скинув туфли она втис-
кивает одну ножку мне между бедер для тепла и мы  говорим,  мы  начинаем
наш романтический роман на более глубинном уровне любви и историй уваже-
ния и стыда. - Ибо величайший ключ к мужеству есть стыд и смазанные лица
в пролетающем поезде ничего не видят снаружи на равнине кроме фигур бро-
дячих сезонников укатывающихся прочь из поля зрения...
   "Я помню как-то в воскресенье, пришли Майк с Ритой, у нас было немно-
го  очень  крепкого  чая - они сказали он дает прямо вулканический пепел
сильнее у них ничего не было." - "Из Л.  А.?" - "Из  Мехико  -  какие-то
парни поехали туда в фургоне и они скинулись вместе,  или из Тихуаны или
откуда-то еще,  не знаю - Рита тогда сильно ехала - когда мы практически
уже  раскумарились  она  поднялась очень так драматично и встала посреди
комнаты чувак говоря что чувствует как нервы прожигают ей кости насквозь
-  Видеть как она едет прямо у меня на глазах - Я задергалась и какая-то
идея посетила меня по части Майка,  он все смотрел на меня так будто хо-
тел  убить - у него все равно такой смешной взгляд - Я выбралась из дому
и пошла и пошла и не знала куда идти,  у меня ум все поворачивался и по-
ворачивался  в нескольких направлениях куда я думала пойти:  а тело про-
должало идти прямо вдоль Колумбуса хоть я и чувствовала ощущение каждого
из тех направлений куда я ментально и эмоционально сворачивала, изумлен-
ная всеми этими возможными направлениями которые можешь выбрать по  раз-
личным мотивам что приходят в голову,  как будто от этого станешь другой
личностью - Я часто думала об этом с самого детства, о том что предполо-
жим вместо того чтоб идти вверх по Колумбусу как я обычно делала я свер-
ну на Филберт случится ли тогда что-то что в это время достаточно незна-
чительно  но  будет как бы достаточно для того чтобы повлиять на всю мою
жизнь в конце?  - Что ждет меня в том направлении куда я не иду? - и все
такое,  поэтому если б это не было такой постоянной заморочкой сопровож-
давшей меня в моем одиночестве которую я разыгрывала  настолько  многими
способами  насколько было возможно я бы не беспокоилась теперь если б не
видеть тех жутких дорог к которым идет это чистое предположение оно  до-
вело  меня до испугов,  если б я не была так дьявольски упорна..." и так
далее в глубину дня,  долгая путаная история лишь кусочки которой и  не-
точно я помню, лишь масса безысходности в связной форме...
   Съезды мрачными днями в комнате у Жюльена а Жюльен сидит и не обраща-
ет на нее никакого внимания а лишь смотрит неподвижно  в  пустоту  серую
как ночная мохнатая бабочка лишь изредка шевелясь чтобы закрыть окно или
поменять отсиженную ногу,  глаза круглые неподвижные в  медитации  такой
долгой  и  такой  таинственной  и  как я уже сказал такой Христообразной
по-настоящему наглядно ягнячье-кроткой что ее достаточно чтобы свести  с
ума  любого  я  бы сказал достаточно прожить там хотя бы день с Жюльеном
или с Валленстайном (тот же тип) или с Майком Мёрфи (тот же  тип),  под-
земными с их мрачной длинномысленной выносливостью.  - И укрощенная дев-
чонка ожидающая в темном углу,  как я помнил очень хорошо то время когда
сам  был  в Большом Сюре и приехал Виктор на своем буквально самопальном
мотоцикле с малышкой Дори Киль, была вечеринка у Пэтси в коттедже, пиво,
свечи  горели,  радио,  разговоры,  однако в первый час вновьприбывшие в
своих смешных рваных одеяньях и он с этой своей бородой и  она  с  этими
своими хмурыми серьезными глазами сидели практически незаметно где-то за
тенями от пламени свечей так чтобы никто не мог их увидеть  и  поскольку
они  ничего  не говорили вообще а только (если не слушали) медитировали,
мрачнели,  перетерпевали,  я наконец даже забыл что они вообще тут  -  и
позднее той ночью они спали в крошечной палаточке в поле в туман-ной ро-
се Звездной Ночи Тихоокеанского Побережья и с  тем  же  самым  смиренным
молчанием  ни о чем не упоминали наутро - Виктор настолько у меня на уме
всегда центральный преувеличитель склонностей подземного хип-поколения к
молчанию,  к богемной таинственности, к наркотикам, к бороде, к полусвя-
тости и,  как я выяснил впоследствии, к непревзойденной недоброжелатель-
ности  (как  Джордж Сэндерс в Луне и Гроше) - поэтому Марду здоровая де-
вушка в своем праве и с продутого ветрами открытого готовая к любви  те-
перь таилась в затхлом углу дожидаясь пока Жюльен заговорит. - Временами
в общем "кровосмешении" она бывала лукаво молча по  какому-то  взаимному
согласию  или  тайной  государственной стратегии перемещена или возможно
просто "Эй Росс ты сегодня забираешь Марду домой я хочу  сделать  это  с
Ритой для разнообразия," - и оставалась у Росса на неделю, куря вулкани-
ческий пепел,  она ехала - (напряженная тревога неподобающего секса плюс
к  этому,  преждевременные  семяизвержения этих анемичных maquereaux (3)
оставлявшие ее подвешенной в напряжении и нерешенности).  - "Я была все-
го-навсего невинным цыпленком когда встретила их,  независимой и типа ну
не счастливой или что-то вроде а чувствовала что мне  надо  что-то  сде-
лать,  я хотела поступить в вечернюю школу,  у меня было несколько работ
по моей специальности, переплетать в Олстаде и других местечках по всему
Харрисону,  учительница рисования бабуся в школе еще говорила что я могу
стать великой скульпторшей а я жила с разными сожителями и  тратила  все
на  одежду  и  у меня получалось" - (всасывая свою губку,  и это гладкое
"цок" в горле от быстрого вдоха в печали и  словно  простуженно,  как  в
глотках великих пьянчуг,  но она не пьянчуга а опечаливатель себя) (выс-
шая, темная) - (вьющаяся теплая рука дальше вокруг меня) "а он лежит там
и  говорит  чётакое а я не могу понять..." Она вдруг не может понять что
произошло поскольку потеряла разум,  свое обычное признание себя, и ощу-
щает  жуткий  зуд загадки,  она действительно не знает кто она и зачем и
где она,  она выглядывает в окно и этот город Сан-Франциско большая уны-
лая голая сцена для какой-то гигантской шутки сотворяемой над нею самой.
- "Повернувшись спиной я не знала о чем Росс думает - даже что  делает."
-  На  ней не было никакой одежды,  она поднялась из его удовлетворенных
простыней и встала в омывающем сером размышлении мрачновременья что  де-
лать,  куда идти. - И чем дольше она там стояла с пальчиком во рту и чем
больше мужчина говорил:  "В чем дело бэби" (в конце концов он  прекратил
спрашивать  и  оставил ее в покое стоять там) тем больше она чувствовала
давление изнутри нараставшее к прорыву и к наступающему взрыву,  наконец
она  сделала  гигантский  шаг вперед ахнув от страха - все было ясно:  в
воздухе пахнет опасностью - она читалась в тенях,  в унылой пыли за чер-
тежным  столом  в углу,  в мусорных мешках,  серые стоки дня сочились по
стене и в окно - в полых глазах людей - она выбежала из комнаты.  - "Что
он сказал?"
   "Ничего -  он  не  шевельнулся у него только голова сбилась с подушки
когда я взглянула назад прикрывая дверь - На мне не было одежды в  пере-
улке, меня это не волновало, так интенсивно сосредоточена я была на этом
осознании всего что знала я была невинное дитя." - "Голая крошка, ух." -
(И про себя:  "Боже мой,  эта девчонка,  Адам прав она сумасшедшая, типа
так и будет,  я съеду как съехал по бензедрину с Милой в 1945-м и  думал
что  она  хочет  воспользоваться  моим телом для машины банды и устроить
крушение и пламя но я определенно никогда не побегу на  улицы  Сан-Фран-
циско  голышом хоть и мог бы,  может если б я на самом деле почувствовал
необходимость какого-то действия,  ага") и я посмотрел на нее  изумляясь
действительно, действительно ли она говорит правду. - Она была в переул-
ке, вопрошая себя кто она, ночь, худосочная морось тумана, молчание спя-
щего Фриско,  суда на приколе в бухте,  огромные когтистые пасти туманов
покровом над бухтой,  ореолы смешного потустороннего света посылаемые  в
середине  вверх  Галереями  Намордников  Столпохрамового Алькатраза - ее
сердце грохало в тишине,  в прохладном темном мире. - Наверх на деревян-
ный забор,  ожидая - увидеть не будет ли ей послана снаружи какая-нибудь
мысль подсказавшая бы что делать дальше и полная смысла и предзнаменова-
ния ибо надо чтоб все было правильно и лишь раз - "Раз поскользнешься не
туда...." ее прикол с направлениями, спрыгнуть ли ей по одну сторону за-
бора или по другую,  бесконечное прощупывание пространства в четырех из-
мерениях,  унылошляпые люди приступающие к работе на поблескивающих ули-
цах  не ведая об обнаженной девушке прячущейся в туманной дымке или если
б они там были и увидели ее кругом бы стояли не прикасаясь к ней  просто
ожидая  пока прибудут полицейские власти и увезут ее и все их безразлич-
ные усталые глаза плоские от пустого стыда следили б за каждой частичкой
ее тела - голая крошка.  - Чем дольше она болтается на заборе тем меньше
силы у нее останется в конце чтоб на самом деле слезть и решить,  а  на-
верху  Росс  Валленстайн  даже  не ворочается на своей мусорно-торчковой
постели,  думая что она свернулась калачиком в прихожей,  или заснул все
равно в собственной коже и костях. - Дождливая ночь шипит повсюду, целуя
везде мужчин женщин и города в одном омовении грустной поэзии,  медовыми
строчками  Ангелов на верхних полках трубодующих в вышине поверх оконча-
тельных покрытых Востоком тихоокеански-огромных песен Рая,  конец страху
внизу.  - Она садится на корточки на заборе,  тощая морось бисером на ее
смуглых плечах,  звезды в волосах,  ее дикие уже индейские глаза  теперь
уставились  в  Черноту и маленькое облачко тумана исходит из ее смуглого
рта,  безысходность как кристаллики льда на попонах  пони  ее  индейских
предков,  моросит на деревню давным-давно и нищий дым выкарабкивается из
подземелья и когда скорбная мать размалывала желуди и  готовила  тюрю  в
безнадежных  тысячелетиях  -  песня азиатской охотничьей банды лязгающая
вниз по последнему аляскинскому ребру земли к Воям Нового  Света  (в  их
глазах  и в глазах Марду сейчас последнее возможное Царство инков майя и