строению, у которого неимоверно
сократилась амплитуда колебаний,  больше  всего  подходит именно Бах,  а  не
джазовая музыка или Моцарт.  Я  не такой уж тонкий ценитель музыки -  скорее
ревностный ее потребитель. Когда работа у меня не клеится, я выбираю музыку,
больше  всего  соответствующую нерабочему  настроению.  Если  мне  нужно  на
какое-то  время  прервать  размышления -  зажигательный джаз;  если  я  хочу
напружинить всего себя - раздумчивый Барток; если стремлюсь испытать чувство
внутренней свободы -  струнный квартет Бетховена;  если мне нужно на  чем-то
сосредоточиться -  нарастающий по спирали Моцарт;  ну а Бах -  прежде всего,
когда необходимо душевное равновесие.
   Но вдруг меня охватило сомнение - не спутал ли я пластинку. А если нет,
то,  значит,  проигрыватель неисправен.  Настолько  была  искажена  мелодия.
Такого Баха я еще никогда не слышал. Бах - бальзам, пролитый на душу, но то,
что я услышал,  не было ни ядом, ни бальзамом, а каким-то бесформенным комом
глины.  Это  было нечто лишенное смысла,  глупое,  все  музыкальные фразы до
одной представлялись мне вывалянными в пыли, приторными леденцами.
   Это случилось как раз в тот момент,  когда ты с двумя чашками чаю вошла
в комнату.  Я ничего не сказал,  и ты,  видимо, подумала, что я погрузился в
музыку.  Ты тут же тихонько вышла.  Значит, это я сошел с ума! И все равно я
не  мог  поверить в  это...  Неужели изуродованное лицо  способно влиять  на
восприятие  музыки?..  Сколько  я  ни  вслушивался,  умиротворяющий  Бах  не
возвращался,  и  мне не  оставалось ничего другого,  как примириться с  этой
мыслью.  Вставляя сигарету в щель между бинтами, я нервно спрашивал себя, не
потерял ли я  еще чего-то вместе с  лицом.  Моя философия,  касающаяся лица,
нуждалась, кажется, в коренном пересмотре.
   Потом,  точно из-под ног вдруг выскользнул пол времени,  я погрузился в
воспоминания тридцатилетней давности.  Этот случай, о котором я с тех пор ни
разу не  вспоминал,  внезапно ожил,  отчетливо,  точно цветная гравюра.  Все
вышло из-за  парика моей  старшей сестры.  Трудно объяснить почему,  но  эти
чужие  волосы  казались  мне  чем-то  невыразимо  непристойным,  аморальным.
Однажды я  потихоньку стащил его  и  бросил в  огонь.  Но  мать  как-то  это
обнаружила. Она приняла мой поступок очень близко к сердцу и учинила допрос.
И хотя мне казалось, что я поступил правильно, когда меня стали допрашивать,
я  не  знал  что  ответить и  стоял растерянный,  красный.  Нет,  если бы  я
попытался, то смог бы, конечно, ответить. Но мне казалось, что даже говорить
об этом неприлично, брезгливость сковывала язык... Ну, и если заменить слово
парик  словом  лицо,   то  станет  ясно,   почему  непереносимое  внутреннее
напряжение так точно совпало с пустым звучанием разрушенного Баха.
   Когда я,  остановив пластинку,  выбежал из кабинета,  точно спасаясь от
погони,  ты вытирала стоявшие на обеденном столе стаканы.  То, что произошло
дальше, было настолько внезапно, что сейчас я не могу восстановить в памяти,
как все это случилось. Столкнувшись с твоим противодействием, я смог наконец
полностью осознать,  в  каком положении оказался.  Правой рукой я  сжал твои
плечи,  левой попытался залезть под юбку.  Ты закричала и вдруг, напрягшись,
как  пружина,  вскочила.  Стул  отлетел в  сторону,  стакан упал  на  пол  и
разбился.
   Схватившись за упавший стул,  мы,  не дыша,  замерли друг против друга.
Мои действия,  может быть,  и правда были слишком грубыми. Но я находил им и
некоторое оправдание.  Это  была отчаянная попытка одним усилием вернуть то,
что  я  начал терять из-за  искалеченного лица.  Ведь с  тех  пор,  как  это
случилось,  физической близости между  нами  не  было.  Хотя  теоретически я
признавал,  что  лицо имеет лишь подчиненное значение,  но  все  же  избегал
посмотреть на себя со стороны,  уходил от этого.  Я  был загнан в угол,  и у
меня  не  оставалось другого выхода,  кроме как  броситься в  лобовую атаку.
Видимо,  своим поступком я  хотел доказать,  что барьер,  воздвигнутый между
нами моим лицом, призрачен, что его не существует.
   Но  и  эта  попытка окончилась неудачей.  Ощущение твоего  лона,  точно
припорошенного  алебастровой  пылью,   блуждающими  огоньками  до   сих  пор
покалывает кончики моих пальцев. В горле у меня будто пучок колючек, застрял
хриплый вопль. Я хотел сказать что-нибудь. Мне хотелось многое сказать... Но
я  не  мог вымолвить ни  слова.  Оправдание?..  Сожаление?..  А  может быть,
обвинение?  Если уж  говорить -  нужно было выбрать что-нибудь из этого,  но
сделать выбор  я,  кажется,  уже  не  успевал.  Если  выбрать оправдания или
сожаление,  то  лучше  уж  просто  улетучиться  как  дым.  Если  же  выбрать
наступление,  то я бы разодрал твое лицо, и ты бы стала подобна мне или даже
еще  страшнее.  Вдруг ты  заплакала навзрыд.  Это был жалобный,  безысходный
плач, похожий на урчанье воздуха в кране, из которого перестала течь вода.
   Внезапно  на  моем  лице  разверзлась глубокая  дыра.  Она  была  такой
глубокой,  что в ней,  казалось,  могло легко поместиться все мое тело и еще
место бы осталось. Откуда-то засочилась жидкость, похожая на гной из гнилого
зуба,  и застучала каплями.  Сопровождающее этот звук зловоние,  наполнившее
комнату,  ползло,  будто полчища тараканов,  отовсюду: из обивки стульев, из
шкафа, из водопроводного крана, из выцветшего, засиженного мухами абажура. У
меня возникло непреодолимое желание заткнуть на  лице все  дыры.  Захотелось
прекратить эту пародию на игру в прятки, когда не от кого прятаться.


x x x

   Отсюда был лишь один шаг до моего плана изготовить маску.  В  том,  что
такая идея появилась,  не было ничего удивительного. Ведь для сорняка вполне
достаточно клочка земли  и  капли влаги.  Не  принимая близко к  сердцу,  не
придавая этому серьезного значения, со следующего дня, как и намечал, я стал
просматривать оглавления старых  научных  журналов.  Нужная  мне  статьи  об
искусственных органах из  пластика должна быть примерно в  летних номерах за
позапрошлый год. Да, моей целью было сделать пластиковую маску и прикрыть ею
дыры на лице.  Согласно одной теории, маска служит не простым заменителем, а
выразителем весьма  метафизического желания  заменить  свой  облик  каким-то
другим,  превосходящим собственный.  Я  тоже не  мыслил категориями рубахи и
брюк,  которые можно менять,  когда захочется.  Не  знаю,  как  поступили бы
древние, поклонявшиеся идолам, или юнцы, вступающие в пору половой зрелости,
я  же не собирался возложить маску на алтарь своей второй жизни.  Сколько бы
ни  было  лиц,  я  неизменно должен был  оставаться самим  собой.  Маленькой
"комедией масок" я пытался лишь заполнить затянувшийся антракт в моей жизни.
   Мне  без  особого труда  удалось найти нужный журнал.  Согласно статье,
можно создать части тела, внешне почти не отличающиеся от настоящих. Правда,
все  это  относилось  лишь  к   воспроизведению  формы,   что  же   касается
подвижности,  то  здесь  оставалось  еще  много  нерешенных  проблем.  Нужно
постараться, чтобы маска, если мне удается ее создать, обладала мимикой. Мне
бы хотелось,  чтобы она могла свободно растягиваться и сокращаться в плаче и
смехе,  следуя  за  движением мускулов  лица,  управляющих мимикой.  И  хотя
нынешний уровень высокомолекулярной химии  вполне  позволяет добиться этого,
наши возможности в  области технологии несколько отстают.  Но  одно то,  что
надежда  существовала,   уже   было   для   меня  в   то   время  прекрасным
жаропонижающим. Когда нет возможности лечить зубы, не остается ничего иного,
как глотать болеутоляющее.
   Прежде всего я решил встретиться с К.,  автором статьи об искусственных
органах,  и  поговорить с  ним.  К.  сам подошел к  телефону,  но  был очень
неприветлив и  разговаривал со  мной без  всякого интереса.  Может быть,  он
испытывал  предубеждение  против  меня   -   человека,   тоже  занимающегося
высокомолекулярными соединениями.  Но  все  же  обещал уделить мне час после
четырех.
   Поручив  дежурному  проследить  за  приборами  и  просмотрев  несколько
документов,  я  быстро ушел.  Улица  сверкала,  точно отполированная,  ветер
разносил запах маслин.  Эта  сверкающая улица,  этот  запах вызывали у  меня
острое чувство зависти.  Пока я ждал такси, мне казалось, что со всех сторон
на меня глазеют, будто видят перед собой незаконно вторгшегося пришельца. Но
я терпел этот слишком яркий солнечный свет - пока все было лишь негативом, в
котором черное -  белое, а белое - черное, и, если удастся получить маску, я
сразу же смогу получить позитив.
   Нужный мне дом находился на  улице,  тесно застроенной жилыми зданиями,
недалеко о станции кольцевой железной дороги. Это был обыкновенный, ничем не
примечательный   дом,    на    котором    висела    малозаметная    табличка
"Научно-исследовательский институт высокомолекулярной химии К.".  Во дворе у
ворот как попало были расставлены клетки с кроликами.
   В  тесной приемной стояла лишь истертая деревянная скамья и  пепельница
на ножках, лежало несколько старых журналов. Я почему-то пожалел, что пришел
сюда.  Институт -  звучало внушительно,  но  вряд ли это было то место,  где
следовало выбирать лечащего врача.  Может быть,  К. - обыкновенный шарлатан,
пользующийся доверчивостью своих пациентов.  Обернувшись,  я увидел на стене
две фотографии в замусоленных рамках.  На одной - в профиль лицо женщины без
подбородка,  напоминающее мордочку полевой мыши.  На другой -  оно же,  чуть
улыбающееся,  ставшее несколько привлекательнее,  видимо, после пластической
операции.
   Сказывалась длительная бессонница - что-то давило на переносицу, сидеть
на твердой скамье было невыносимо.  Наконец вошла сестра и  проводила меня в
соседнюю комнату. В ней разливался молочный свет, проникавший сквозь жалюзи.
На столе у  окна никаких шприцев не было,  зато устрашающе блестели какие-то
незнакомые инструменты.  Около  стола  стояли  шкаф  с  историями болезней и
вращающееся  кресло  с  подлокотниками,  напротив  -  такое  же  кресло  для
пациентов.  Несколько поодаль - невысокая ширма и рядом кабинка на колесиках
для переодевания.  Стандартное оборудование кабинета врача. Оно привело меня
в уныние.
   Я   закурил.   Приподнявшись  в   поисках  пепельницы,   я   замер   от
неожиданности,  увидев  содержимое эмалированного лотка.  Ухо,  три  пальца,
кисть руки,  щека от века до губы... Они лежали как попало в лотке, еще дыша
жизнью,  будто только что отрезанные.  Мне стало не  по  себе.  Они казались
более  настоящими,  чем  настоящие.  Честно  говоря,  даже  и  в  голову  не
приходило,  что  слишком  точная  копия  может  производить такое  тягостное
впечатление.  Хотя достаточно было посмотреть на срезы, чтобы убедиться, что
это  всего лишь пластиковые муляжи,  мне  все равно казалось,  что я  ощущаю
запах смерти.
   Из-за  ширмы вдруг появился К.  Меня  поразила его  неожиданно приятная
внешность. Вьющиеся волосы, очки без оправы с толстыми стеклами, похожими на
донышки стаканов,  мясистый подбородок...  И к тому же от К. исходил родной,
привычный мне запах химикатов...
   Теперь  была  его  очередь  испытать беспокойство.  Некоторое время  он
молчал, в замешательстве глядя то на мою визитную карточку, то на мое лицо.
   - Итак,  вы...  -  К.  замолчал,  снова бросил взгляд на  мою  визитную
карточку и  голосом,  уже  совсем  другим,  нежели  по  телефону,  сдержанно
закончил: - Вы пришли ко мне как пациент?
   Конечно же, я пациент. Но каким бы превосходным ни было искусство К., я
не  смел питать ни малейшей надежды,  что ему удастся выполнить мое желание.
Единственное,  на что я мог рассчитывать,  - это на совет. С другой стороны,
сказать об этом прямо,  в  лоб и обидеть собеседника тоже было бы невежливо.
К., видимо, объяснил мое молчание робостью и продолжал участливо:
   - Садитесь, пожалуйста... На что жалуетесь?
   - Во  время  эксперимента произошел взрыв жидкого кислорода.  Обычно мы
использовали жидкий азот, поэтому по привычке я был не особенно осторожен...
   - Келоидные рубцы?
   - Как видите,  по всему лицу.  Наверно,  я  предрасположен к  появлению
келоидов. Мой врач решил отказаться от дальнейшего лечения, так как малейшая
неосторожность может вызвать рецидив.
   - Вокруг губ лицо как будто не пострадало?
   Я снял темные очки и показал ему.
   - Благодаря очкам глаза тоже уцелели.  Мое  счастье,  что я  близорук и
ношу очки.
   - Да,  вам повезло!  - И с жаром, будто это касалось его самого: - Ведь
речь идет о глазах и губах...  Если они теряют подвижность -  очень плохо...
Одной формой обмануть никого не удастся.
   Вроде  бы  увлеченный своим  делом человек.  Пристально разглядывая мое
лицо, он, казалось, в уме уже вырабатывал план. Чтобы не разочаровывать его,
я поспешил переменить тему разговора:
   - Мне попалась написанная вами работа. По-моему, летом прошлого года.
   - Да, в прошлом году.
   - Я был потрясен.  Просто не мог представить себе,  что достижимо такое
искусство.
   К.  с  видимым удовольствием взял  из  миски  согнутый палец и,  слегка
перекатывая его на ладони, сказал:
   - Знали  бы  вы,   какая  это  кропотливая  работа.   Разве  чем-нибудь
отличается дактилограмма этого пальца от настоящего?  Потому-то я  и получил
на  первый  взгляд  странное  распоряжение  полиции  -   регистрировать  все
дактилограммы...
   - Формой служит гипс?
   - Нет,  я использую вязкий кремний.  Дело в том,  что гипс не позволяет
передать мельчайшие детали...  А здесь,  смотрите, даже заусенцы у основания
ногтей и те ясно вырисовываются.
   Я  боязливо прикоснулся к  нему  кончиками пальцев  -  ощущение,  точно
потрогал что-то живое.  И хотя я понимал,  что это нечто искусственное, меня
все равно охватил какой-то суеверный страх, будто я прикоснулся к смерти.
   - Все-таки мне это представляется кощунством...
   - И тем не менее все это - куски человеческого тела...
   К.  с  гордым  видом  взял  другой  палец  и  срезом вниз  поставил его
вертикально на стол.  Казалось,  что мертвец,  проткнув доску стола, высунул
наружу палец.
   - Попробуйте-ка сделать,  чтобы он был вот таким, чуть грязноватым, это
не  так  просто.  Призываешь все  свое  мастерство,  чтобы  предельно  точно
воспроизвести  тот  или  иной  орган  пациента,  стараешься  передать  почти
неуловимое, только ему присущее своеобразие... Это, например, средний палец,
и поэтому внутренней стороне первой фаланги придан вот такой оттенок.  Разве
он не напоминает следы никотина?
   - Наносили кисточкой или еще чем-нибудь?
   - Отнюдь...  -  К.  впервые громко  рассмеялся.  Краска  ведь  сотрется
моментально.  Изнутри,  слой за слоем, накладываются вещества разных цветов.
Например,  ногти -  тут  поливинилацетат...  Если нужно -  полоска грязи под
ногтями... суставы и линии морщин... вены - здесь нужна легкая синева... Вот
так-то.
   - Чем же  они отличаются от  обыкновенных ремесленных поделок?  Их ведь
может изготовить кто угодно?..
   - Это конечно.  - И, почесывая колено: - Но в сравнении с изготовлением
лица  все  эти  вещицы -  лишь  первые неуверенные шаги.  Лицо  есть лицо...
Во-первых, существует такая вещь, как выражение. Верно? Морщинка или бугорок
в какую-то десятую долю миллиметра, оказавшись на лице, приобретают огромное
значение.
   - Но подвижность-то вы ему не можете придать?
   - Вы хотите слишком многого. - К., расставив ноги, повернулся ко мне. -
Я отдал все силы,  чтобы создать внешний облик, а вот подвижность - до этого
еще  не  дошло.  Частично это компенсируется путем выбора наименее подвижных
участков лица.  И  еще  одно -  существует такая проблема,  как  вентиляция.
Возьмем,  например, ваш случай. Без детального осмотра сделать окончательное
заключение трудно,  но,  судя по тому,  что я вижу,  даже сквозь бинты у вас
выделяется  значительное  количество  пота...  Наверно,  потовые  железы  не
затронуты   и   продолжают  исправно   функционировать.   И   поскольку  они
функционируют, закрыть лицо чем-то таким, что затрудняет вентиляцию, нельзя.
Это не только вызовет нарушения физиологического характера,  но и приведет к
тому,  что человек начнет задыхаться и  больше чем полдня вряд ли  выдержит.
Тут нужна большая осторожность.  Смешно,  когда у старика зубы белые,  как у
ребенка.  То  же  самое  и  здесь.  Гораздо  большего эффекта можно  достичь
исправлениями, незаметными для посторонних... Бинт вы можете снять сами?
   - Могу... но, видите ли... - И, размышляя о том, как бы лучше объяснить
ему,  что я не тот пациент,  каким ему показался:  -  По правде говоря, я не
принял еще окончательного решения,  и  меня это очень мучит...  И  пока я не
решил, стоит ли делать что-либо с рубцами на лице.
   - Конечно, стоит. - К., точно подбадривая меня, стал еще настойчивее. -
Шрамы  -   особенно  на  лице  -  нельзя  рассматривать  лишь  как  проблему
косметическую.  Нужно признать,  что  эта проблема соприкасается с  областью
профилактики душевных заболеваний.  В  противном случае разве по доброй воле
кто-нибудь стал бы отдавать свои силы подобной ереси?  Я  же уважаю себя как
врач.  И  никогда не удовлетворился бы ролью ремесленника,  изготавливающего
муляжи.
   - Да, да, понимаю.
   - Ну вот,  видите?  - Он иронически скривил губы. - А ведь не кто иной,
как вы, называли мои работы ремесленными поделками.
   - Нет, я говорил не в таком смысле.
   - Ничего. - И нравоучительно, с видом понимающего все педагога: - Вы не
единственный, кто в последнюю минуту начинает колебаться. Внутренний протест
против изготовления лица -  это обычное явление. Пожалуй, начиная с позднего
средневековья...  да  и  сейчас  еще  люди,  находящиеся на  низкой  ступени
развития,  охотно меняют свои  лица...  Корни  этого мне,  к  сожалению,  не
известны,  поскольку я  не  специалист...  Но  статистически они  выявляются
достаточно точно...  Если взять,  например,  ранения, то повреждений лица по
сравнению с  повреждениями конечностей больше  примерно в  полтора  раза.  А
между  тем  восемьдесят  процентов  из  всех,  кто  получил  такие  ранения,
обращаются к  врачам по поводу потери конечностей,  главным образом пальцев.
Ясно,  что  в  отношении лица существует определенное табу.  Примерно то  же
наблюдают и  мои коллеги.  И  самое ужасное -  к моей работе относятся как к
работе высококвалифицированного косметолога, одержимого страстью наживы...
   - Но нет ведь ничего удивительного в  том,  что содержание предпочитают
внешней форме...
   - Значит,  предпочитается содержание, лишенное формы? Не верю. Я твердо
убежден, что душа человека заключена в коже.
   - Возможно, выражаясь фигурально...
   - Почему фигурально?..  -  И спокойным,  но решительным тоном:  -  Душа
человека  -  в  коже.  Я  убежден  в  этом.  Убедился на  собственном опыте,
приобретенном во время войны,  когда я был в армии военным врачом.  На войне
отрывало руки и ноги, калечило лица - там это происходило изо дня в день. Но
что,  вы  думаете,  заботило раненых  солдат  больше  всего?  Не  жизнь,  не
восстановление  функций  организма,   нет.   Прежде  всего  их   беспокоило,
сохранится их первоначальный облик или нет. Сначала я тоже смеялся над ними.
Ведь все,  о  чем я говорю,  происходило на войне,  где ничто не имело цены,
кроме количества звездочек в  петлицах и  здоровья...  Но  однажды произошел
такой случай:  какой-то солдат,  у которого было сильно изувечено лицо, хотя
других явных  повреждений и  не  было,  перед  самой  выпиской из  госпиталя
неожиданно покончил с собой. До этого он был в состоянии шока... И вот с тех
пор  я  стал  внимательно изучать внешний вид  раненых солдат...  И  наконец
пришел к  совершенно определенному выводу.  К  тому  печальному выводу,  что
серьезное  ранение,  особенно  ранение  лица,  подобно  переводной картинке,
отпечатывается душевной травмой...
   - Да,  такие случаи,  видимо,  бывают...  Но,  основываясь на том,  что
по