мере того,  как окружающий пейзаж растворялся и
улетучивался из памяти,  твой образ,  только он, всплывал все яснее, и я был
не в силах противиться этому.
   В конце концов я...  и маска,  конечно,  тоже...  поставив в центр твой
образ,  будто мотылек,  которого влечет свет,  едва не  касаясь нашего дома,
стал ненасытно кружить вокруг него.
   Соседки,  спеша мимо с кошелками в руках,  не обращали на меня никакого
внимания - незнакомый прохожий; дети - дети самозабвенно играли, стараясь не
упустить  коротких  минут,   оставшихся  до  ужина.  В  общем,  нечего  было
опасаться,  что меня узнают.  Когда я  в  пятый или шестой раз приблизился к
дому,  уже  зажглись  уличные  фонари,  начало  быстро  смеркаться.  Я  стал
присматриваться,  замедлив шаги настолько,  чтобы не  вызвать подозрений,  и
узнал,  что ты  дома:  из окна во двор падал мягкий свет.  Свет из столовой.
Неужели и для себя одной ты аккуратно накрываешь на стол?
   Я  вдруг  почувствовал нечто  похожее  на  ревность к  этому  свету  из
столовой.  И  не  к  чему-то  конкретному -  будто там какой-то  гость и  он
захватил мое  место.  Я,  казалось,  ревновал к  самому факту,  что там наша
столовая и  в  ней ничего не  изменилось,  а  с  наступлением темноты в  ней
зажжена лампа.  В  ожидании ужина я бы сейчас читал под этим светом вечерний
выпуск газеты,  а вместо этого,  с помощью маски спрятав свое лицо, вынужден
слоняться под  окном.  Как  это  несправедливо,  как  трудно  перенести это.
Невозмутимый свет столовой,  нисколько не потускневший оттого,  что меня там
нет... точно так же, наверно, как и ты...
   И маска,  которой до этого я был так доволен, на которую возлагал такие
надежды, показалась мне ненадежной, поблекшей. И задуманный мной грандиозный
спектакль,  в котором я,  надев маску, должен был с блеском выступить в роли
другого человека,  действительно оказался всего лишь  спектаклем,  бледным и
слабым  перед  неумолимой повседневностью:  наступает  темнота,  выключатель
повернут - и свет заливает столовую. В тот миг, как маска встретится с твоей
улыбкой, она тут же растает, как снег весной.
   Чтобы  избавиться  от  чувства  поражения,   я  решил  позволить  маске
пофантазировать.  Мечты не совсем оформленные,  как сама маска,  но будут ли
они мечтами или химерами повседневности,  вылезшей из  своей скорлупы,  -  я
промолчу.  И,  решив закрыть на  все  глаза,  снова стал  с  деловитым видом
кружить вокруг дома.


x x x

   Но  фантазии  не  приободрили маску,  наоборот,  они  только  показали,
насколько непреодолима и коварна пропасть между мной и ею.
   Освободившись от  цепей,  маска первым делом без стеснения направится к
нашему дому. И я окажусь в роли сводни. Калитка с оторванной петлей. Дорожка
из гравия покрыта грязью,  и поэтому шагов не слышно. Входная дверь в лишаях
облупившейся краски.  Полусгнивший водосточный желоб  валяется у  крыльца...
тебе-то какая забота,  это чужой дом! Нажав кнопку звонка и отступив на шаг,
чтобы успокоить дыхание,  я буду прислушиваться к тому, что ты делаешь. Шаги
приближаются, зажигается свет над крыльцом, раздается твой голос: "Кто там?"
   Нет,  как бы подробно ни старался я рассказать обо всем,  это ничего не
даст.  И необходимости нет,  да прежде всего и невозможно.  Не покажется ли,
наоборот,  странным,  если я  всеми правдами и неправдами превращу в связный
текст свои обрывочные мечтания,  похожие на  небрежные строчки на грифельной
доске,  с которой стерто написанное и снова написано по стертому, неизвестно
когда,  неизвестно,  в каком порядке -  может быть, даже лучше сравнить их с
каракулями в  общественной уборной?  Я  хочу  выбрать только две-три  сцены,
ограничившись самым необходимым, чтобы ты поняла, какой удар нанесли мне эти
фантазии.
   Первая - это жалкая сцена после того, как я услышал твой голос, похожий
на шепот.  Я  стремительно всунул ногу в щель опасливо приоткрытой двери,  с
силой  рванул ее  и  быстро приставил пистолет к  твоему лицу,  испуганному,
точно ты  вдруг захлебнулась ветром.  Представь себе мое замешательство.  Ни
капли симпатии.  Меня часто раздражала твоя невозмутимость -  это правда, но
все равно не было никакой необходимости вести себя как бандит из кинофильма.
Если уж я соблазнитель,  то неужели не мог придумать какой-нибудь ход, более
подходящий для соблазнителя? В конце концов, поскольку все это происходило в
моем  воображении,  годилась любая заведомая ложь,  ну,  к  примеру,  что  я
однокашник твоего мужа и зашел по старой дружбе - хотелось, чтобы я вел себя
именно так.  В общем, никакого обольстителя из меня не вышло. Уж не был ли я
мстителем?  А  может быть,  в моей маске с самого начала была упрятана жажда
мести?  Действительно,  я был настроен агрессивно, испытывал ненависть, даже
чувство мести  -  и  все  это  было  направлено против  предубеждения людей,
стремившихся отнять  у  меня  вместе с  лицом  и  право  гражданства.  А  по
отношению к тебе?..  Не знаю...  думаю, нет, но не знаю... А охватившее меня
неистовство совершенно парализовало разум, отняло способность рассуждать.
   Это была ревность.  Нечто подобное ревности, основанной на воображении,
я уже испытывал много раз,  но сейчас было другое. Острая чувственная дрожь,
которой я даже не могу сразу придумать название.  Нет,  пожалуй,  правильнее
сказать "перистальтика". Обручи боли через равные промежутки времени один за
другим поднимались от ног к голове.  Ты лучше всего поймешь,  что это такое,
если  представишь себе движение лапок сороконожки.  Я  действительно считаю,
что  ревность -  это животное чувство,  которое может легко толкнуть даже на
убийство.  Существует два взгляда на ревность:  что она является порождением
культуры и что она представляет собой первобытный инстинкт, которым обладают
и  дикие  животные.  Судя  по  тому,  что  случилось тогда со  мной,  верно,
думается, второе.
   Но  к  чему же,  наконец,  должен был  я  так ревновать?  Причина опять
настолько дурацкая,  что я  просто не  решаюсь писать о  ней.  Я  ревновал к
маске,  к тому,  что она будет трогать руками твое тело... К тому, что ты не
отбросишь решительно ее  руки.  Не  будешь сопротивляться до  конца,  даже с
риском для жизни. Вот что вызывало мою ревность, и кровь стучала в висках, и
перед глазами плыли круги.  Смешная история,  если подумать.  Ведь все  твои
действия существовали пока  лишь  в  моем  воображении,  были выдумкой самой
маски -  следовательно,  я сам создал причину для ревности и сам же ревную к
следствию.
   Если  я  так  отчетливо сознавал  все,  то  должен  был  бы  немедленно
прекратить фантазии или приказать маске начать все заново, но... почему-то я
не  делал  этого.  И  не  только не  делал,  но,  будто тоскуя по  ревности,
наоборот,  можно даже сказать, натравливал, подстрекая маску. Нет, тут была,
пожалуй, не тоска, а все та же месть. Я попал в какой-то порочный круг - все
время подливал масла в огонь, муки ревности заставляли меня толкать маску на
насилие,  насилие же разжигало еще большую ревность.  А  если так,  то и  та
самая  первая сцена была  продиктована моим  собственным,  скрытым желанием.
Значит,  существуют,  видимо,  проблемы,  которым я  должен смело посмотреть
прямо в глаза,  не сваливая все только на маску.  Хорошо,  ну а что, если...
предположение не особенно приятно,  но...  если я  еще до того,  как лишился
лица...  еще с тех пор,  как вел семейную жизнь,  как все люди...  сам тайно
взращивал  ростки  ревности,   ревновал  тебя?   Вполне  возможно.  Грустное
открытие. Теперь я спохватился, но уже поздно.
   Слишком поздно.  Маска,  которая должна  была  стать  посредником между
нами,  оказалась бессовестным типом.  Конечно, ничего бы не изменилось, будь
она ласковым соблазнителем. Наоборот, появилась бы даже возможность страдать
от злокачественной ревности,  не находящей выхода.  И в результате - одна из
многих сцен насилия, так схожих между собой.
   Твой страх вылился для меня в  чувственные конвульсии,  чего я и сам не
ожидал...  нет,  довольно...  каким бы это ни было спектаклем, созданным как
протест  против  повседневности,   то,   что  случилось,  выходит  за  рамки
допустимого.  Если все  это  сон,  то  хотелось бы,  чтобы он  был облачен в
изящные  одежды  аллегорий,  а  тут  фантазии,  которым  недостает  вымысла,
фантазии, похожие на невыдуманный рассказ. Довольно банальностей!
   Последняя сцена,  какой бы  банальной она ни  была,  -  я  не собираюсь
притворяться,  что ничего не произошло. Дело в том, что сцена была не просто
банальной -  она представляла собой апогей мерзости и  в  то  же время стала
переломным моментом,  определившим мои дальнейшие действия. Направив на тебя
пистолет,  я  стал вырывать у  тебя признание:  "Знаю,  чем  здесь без  меня
занималась!   Не  скрывай,  ничего  не  выйдет.  Знаю,  что  занималась".  С
невероятным упорством,  медленно,  но неотвратимо преследовал я тебя. Уже не
было сил терпеть. Пришло время положить конец этим грязным, диким фантазиям.
Как  же  сделать так,  чтобы все  было понятно?  Самый лучший,  единственный
способ - я твердо был в этом убежден - сорвать маску в тот самый миг, как ты
только откроешь рот, чтобы ответить мне.
   Но кому должно быть понятно?  Маске?  Мне? Или, может быть, тебе?.. Да,
об этом,  пожалуй, я как следует не подумал. Естественно, что не подумал. Но
я хотел, чтобы стало понятно не кому-то из нас, а самой идее "лица", которое
загнало меня в такое положение.
   Я начал чувствовать невыносимую опустошенность оттого, что между мной и
маской  образовалась  такая  пропасть.  Может  быть,  я  уже  предчувствовал
надвигающуюся катастрофу?  Хотя маска,  как видно из  самого названия,  была
всего лишь  фальшивым лицом и  не  должна была оказывать никакого влияния на
мою личность,  но стоило ей появиться перед твоими глазами,  как она улетала
так далеко, что до нее уже невозможно было дотянуться рукой, и, окончательно
растерявшись,  я провожал ее беспомощным взглядом. Так, вопреки моим планам,
породившим маску, я вынужден был признать победу лица. Чтобы я слился в одну
личность, необходимо было, сорвав маску, прекратить саму комедию масок.
   Впрочем,  как и  следовало ожидать,  маска тоже не особенно упрямилась.
Как только она убедилась в моей решимости, тут же с горькой усмешкой поджала
хвост и прекратила свои фантазии.  Я тоже перестал ее преследовать.  Сколько
бы  я  ни  настраивал себя  против фантазий,  у  меня  и  в  мыслях не  было
отказаться от своих завтрашних планов,  и, значит, мы с маской - соучастники
преступления,  одного  поля  ягоды...  Нет,  было  бы  неверно  назвать  нас
соучастниками.  Не  нужно  опускаться до  такого самоуничижения.  Во  всяком
случае,  в  завтрашние планы  не  входило потрясать пистолетом.  Сексуальные
мотивы  были,   конечно,   но  они  не  могли  иметь  ничего  общего  с  тем
бесстыдством.  Показаться  распутником  случайной,  абстрактной попутчице  в
электричке - куда ни шло, но предстать в таком свете перед собственной женой
- кому захочется?
   Когда я в последний раз проходил мимо дома и сквозь изгородь заглянул в
окно столовой, я увидел множество бинтов, свисавших с потолка лентами, точно
белая морская капуста. Ожидая, что послезавтра я возвращусь из командировки,
ты  выстирала старые  бинты,  которыми я  обматывал лицо.  В  ту  минуту мне
показалось,  что  сердце прорвало диафрагму и  провалилось вниз.  Я  все еще
любил тебя.  Возможно, вел себя не так, как следует, но любил по-прежнему. И
самое трагичное то, что утвердить свою любовь я мог только таким поведением.
Я  был похож на ребенка,  которого не пустили на экскурсию,  -  ему остается
лишь ревновать к историческим местам и древним памятникам.
   Постскриптум  на отдельных листах, вложенных в тетрадь. Может
   быть,  тебе  это  покажется скучным, но я хочу еще раз попробовать
   разобраться  в  бесстыдных фантазиях маски. Видишь ли, я чувствую,
   что,  если  на те события посмотреть сегодняшними глазами, во всех
   рассуждениях   вокруг   фантазий   таился   ускользающий  от  меня
   определенный  смысл,  говоря языком детектива... ключ, который дал
   бы  возможность найти преступника или указание на то, что инцидент
   исчерпан... все содержалось в них.
   Я собираюсь потом рассказать о конце как о конце. Надеюсь, не
   позже,  чем  через  три дня с того момента, как пишу это сейчас, я
   покажу  тебе  свои  записки,  и  названные  мной  три дня - просто
   приблизительный   подсчет   времени,   необходимого,   чтобы   все
   завершить.  Поэтому,  если  бы моей целью было просто рассказать о
   конце,  я,  не  делая  этих  дополнений,  ограничился  бы тем, что
   включил  это  в последнюю часть записок. Чтобы они были стройными,
   это  самое  правильное - здесь ничего не возразишь. Но цель у меня
   совсем  другая.  Я  хотел  внести хоть какие-то поправки в понятие
   "эротичный",  которым  я  собирался  все объяснить, а вместо этого
   оказался  с  прикованной  к ноге гирей... а может быть, поправки к
   утверждению,  что  между мной и маской существует большая разница.
   Поскольку  я  уже  признал  свою  вину, мне, пожалуй, следует дать
   возможность оправдаться, если, конечно, я не буду искажать фактов.
   В  тот  день я  вывел маску из  дому с  легким сердцем,  будто выпустил
погулять  любимого  ребенка.   Меня  обуяла  игривость  собачонки,   впервые
спущенной с поводка, - охватило веселое, жизнерадостное настроение. Но из-за
ревности,  неизвестно откуда взявшейся,  я и маска должны были схватиться за
тебя  врукопашную.  Эта  ревность заставила меня  вновь вспомнить о  любви и
преданности  тебе...   Потому-то   планы,   отложенные  на  следующий  день,
настоятельно потребовали  немедленного осуществления.  И  волей-неволей  мне
пришлось предложить маске временное перемирие.
   Разумеется,  глубоко внутри у  меня  засело что-то  острое,  точно шип.
Электричка,  шедшая в  город,  была пустая,  и  на какое бы место я  ни сел,
оконные стекла, превратившись в черные зеркала, отражали мою маску. Странный
тип  -  обросший бородой,  претенциозно одетый,  в  темных очках,  хотя  уже
вечер...  В  конце концов,  я  поставил ему ультиматум:  или он  по-хорошему
соглашается на перемирие,  или я срываю маску. В довершение этот тип спрятал
в кармане пистолет. Сколько в нем коварства. Мне даже показалось, что маска,
ехидно улыбаясь,  сказал: "Хватит брюзжать - я для тебя неизбежное зло. Если
ты хочешь отказаться от меня, то лучше бы с самого начала ничего не затевал.
А  уж  взялся -  молчи.  Хочешь что-то  получить -  будь  готов заплатить за
это..."
   Приоткрыл окно.  Ворвалась тугая,  острая,  как  лезвие,  струя ночного
воздуха. Она освежала лишь затылок и ладони и вмиг замерла перед "неизбежным
злом", даже не коснувшись пылавших щек. Психологически я страдал оттого, что
маска не составляет со мной единого целого,  но физически мне было неприятно
слишком тесное  соприкосновение с  ней.  Мое  состояние напоминало состояние
человека, которому вставили зубной протез.
   Но... я тоже, не уступая, стараюсь оправдать себя... поскольку с грехом
пополам соблюдалось соглашение о  перемирии,  если бы только я  отказался от
некоторых предубеждений (например,  от ревности),  мне бы как-нибудь удалось
добиться главной своей цели  -  восстановить тропинку между нами.  Ну  разве
могу  я  питать к  своей  жене  такой  бесстыдный интерес?  К  тому  же  мое
послушание тебе росло в обратной пропорции тому,  что я испытывал к маске, -
это было удивительно.
   Но   верно  ли   это?   Результат  тебе  известен,   так  что  не  буду
повторяться...  вопрос не  только в  результате...  были ли основания ко мне
одному относиться с таким предубеждением?
   Интимную  близость  можно,   пожалуй,   назвать   сексуальной  областью
абстрактных  человеческих  отношений.  Если  ограничиться слишком  далекими,
абстрактными отношениями,  которые даже воображение не в состоянии охватить,
другой  человек неминуемо превращается в  абстрактного антипода -  врага,  а
сексуальное  противопоставление  становится  интимной  близостью.  Например,
поскольку  существует  абстрактная женщина,  обязателен,  неизбежен  эротизм
мужчины.  Эротизм ни в коем случае не может быть врагом женщины,  как обычно
думают,  наоборот:  как раз женщина - враг эротизма. Следовательно, логично,
видимо,   предположить,   что   интимная   близость  не   есть   извращенная
сексуальность, а, напротив, типичная форма нынешней сексуальной жизни.
   Как бы то ни было,  мы живем в такое время, когда стало невозможно, как
прежде,  провести четкую, кем угодно различимую границу, отделяющую ближнего
от врага.  В электричке,  теснее, чем любой ближний, тебя вплотную облепляют
бесчисленные враги.  Существуют  враги,  проникающие в  дом  в  виде  писем,
существуют  враги,   и  от  них  нет  спасения,   которые,  превратившись  в
радиоволны,  просачиваются  в  каждую  клетку  организма.  В  этих  условиях
вражеское окружение стало обычным -  мы  привыкли к  нему,  и  существование
ближнего так же малоприметно,  как иголка,  оброненная в пустыне. Тогда-то и
родилась спасительная идея:  "сделаем чужих людей своими ближними", но можно
ли представить себе, что найдется колоссальное хранилище, способное вместить
людей,  единицей для  исчисления которых служит миллиард.  Может  быть,  для
успеха в жизни рациональнее отказаться от высоких устремлений,  которые тебе
не по зубам, и добросердечно примириться с тем, что все окружающие тебя люди
- враги. Не спокойнее ли побыстрее выработать иммунитет против одиночества?
   И нет никакой гарантии, что человек, отравленный одиночеством, не будет
эротичным по  отношению к  своему ближнему,  и  уж во всяком случае к  жене.
Случай  со  мной  -  не  исключение.  Если  в  действиях  маски  усматривать
определенное абстрагирование человеческих отношений,  то,  возможно,  именно
из-за  этого  самого абстрагирования я  и  предался тем  фантазиям,  и  мне,
стремившемуся найти выход из  создавшегося положения,  не  оставалось ничего
другого,  как  заткнуть рот  и  помалкивать о  себе.  Да,  сколько бы  я  ни
перечислял совершенных мной благих дел,  сам факт,  что я  придумал подобный
план, уже достаточно красноречиво говорил о моих эротических химерах.
   Значит,  план  создания  маски  явился  не  результатом  моего  особого
желания,  а  выражением  самой  обыкновенной  потребности  абстрагированного
современного человека.  На первый взгляд казалось,  что я потерпел поражение
от маски, но на самом деле ничего похожего на поражение не произошло.
   Постой!  Ведь не только план создания маски не представлял собой ничего
особенного!  Верно?  Сама моя судьба - утрата лица, заставившая обратиться к
помощи этой маски,  -  совсем не является чем-то из ряда вон выходящим - это
скорее общая судьба современных людей.  Разве не так?..  Небольшое, конечно,
открытие. Мое отчаяние объяснялось не столько утратой лица, сколько тем, что
моя судьба не имеет ничего общего с судьбами других людей. Я не мог подавить
в  себе чувство зависти даже к больному раком,  потому что он разделяет свою
судьбу с другими людьми.  Если бы не это...  Если бы только яма, в которую я
провалился, оказалась не старым колодцем, который забыли закрыть, а тюремной
камерой, о существовании которой все люди прекрасно знали! Это тоже не могло
не  повергнуть меня  в  отчаяние.  Ты  должна понять,  что  я  хочу сказать.
Испытывающий чувство одинокого отчаяния юноша,  у которого начинает ломаться
голос,  или девушка,  у которой начинаются менструации,  подвержены соблазну
мастурбации и  думают,  что  соблазн этот  -  необычная болезнь и  больны ею
только  они  одни...  Или  чувство  унизительного  отчаяния,  когда  детское
маленькое воровство (шарик из  мозаики,  или  кусочек резинки,  или  огрызок
карандаша)  -   корь,   которой   каждый   должен   однажды  переболеть,   -
воспринимается как  позорное  преступление,  совершен