орых
   носят  одинаковые  маски?  Разве  государство  считает маску злом,
   противоречащим порядку? Совсем нет, как это ни парадоксально, само
   государство  -  некая огромная маска, и оно противится тому, чтобы
   внутри него существовало множество отдельных масок. Следовательно,
   самое безвредное существо на свете - анархист...
   Вот  почему,  если  преодолеть  лабиринт  любопытства, станет
   ясно,  что уже само существование маски разрушительно. И поскольку
   использование  маски  приравнивается к преднамеренному убийству, в
   один  ряд  могут  быть  смело  поставлены ничуть не уступающие ему
   поджог  и  бандитизм.  Неудивительно,  что у маски, олицетворяющей
   собой  разрушение  - хотя фактически она сама брела среди развалин
   человеческих  отношений,  разрушенных ее существованием, - у маски
   не  лежала  душа к подобным разрушениям. Сколько бы бугров желаний
   ни  вспухало, одного ее существования достаточно, чтобы произвести
   разрушение.


x x x

   По-детски  эгоистичные желания маски,  которой от  роду  нет  и  сорока
часов...  желания изголодавшегося беглеца, только что вырвавшегося из тюрьмы
на волю сквозь скопища пиявок... какую же свободу может иметь эта ненасытная
прорва со свежими следами наручников?..
   Нет,  честно  говоря,  нельзя утверждать,  что  ответа вовсе  не  было.
Желания -  это не то,  что понимают путем рассуждений,  их надо чувствовать.
Попробую объяснить проще.  Это то  самое конвульсивное побуждение -  желание
стать жертвой расовых предубеждений.  Я  ясно осознал это в  ту минуту,  как
вышел на улицу.  Какая же необходимость была у меня до сих пор вилять, точно
оправдываясь?  Может быть,  рассчитывал,  виляя,  спастись от стыда? Нет, я,
видимо,  действительно громоздил  одно  оправдание на  другое,  но  можно  с
уверенностью утверждать, что руководил мной совсем не стыд. Руководствовался
я  лишь одним желанием,  на котором,  хотел я того или нет,  во что бы то ни
стало должен был построить наши отношения.
   Отношения с  тобой  были  такими,  какими  они  представлялись в  самых
бесстыдных фантазиях маски.  Чего бы я  ни захотел почувствовать,  пожелать,
испытать -  все было связано с теми фантазиями, и яд ревности, только-только
переставший отравлять меня,  снова,  набрав  силу,  двинулся по  моим  жилам
навстречу потоку крови.  Ничего удивительного, что это заставляло задуматься
над завтрашним планом.  Даже маска не  могла не почувствовать себя скованно,
неуютно.  Как бы то ни было,  свобода маски,  хотя она и заключалась главным
образом в абстрактных отношениях с другими людьми,  была все равно что птица
с  оторванными крыльями.  Маска,  которую чуть было не  выбросили,  сохраняя
перемирие, способна была лишь на невнятное бормотание.
   Тогда маска стала успокаивать меня -  если я буду без конца нервничать,
то не только маска,  но и  сам я превращусь в средство.  Пусть лицо у меня -
маска,  но  ведь тело-то по-прежнему мое собственное.  Можно закрыть глаза и
представить себе,  что во всем мире исчез свет...  тогда мгновенно маска и я
превращаемся в  одно целое и  нигде нет того,  к  кому я должен ревновать...
если тебя касаюсь я сам,  значит, тот, кого касаешься ты, тоже я сам и нужно
отбросить всякие колебания...
   Заметки   на  полях.  Стоит  вдуматься,  и  доводы  покажутся
   подобранными произвольно. Поскольку я идентичен самому себе, а для
   другого  - абсолютно чужой, значит, я наполовину чужой. Правда? Мы
   -  желтая  раса, но мы не были желтой расой от природы. Впервые мы
   превратились  в  желтую  расу благодаря тому, что были названы так
   расой с другим цветом кожи. Игнорировать условность лица и сделать
   всю   остальную   часть   тела   главной  в  определении  личности
   равносильно   обману.   Если   я   собираюсь   упорно   отстаивать
   отождествление, отвлекаясь от лица, тогда мне придется без всякого
   снисхождения взять на себя ответственность за эротические действия
   маски.  Пусть  лишь  мысленно,  но все равно я бессовестно упрекал
   тебя  в  измене,  и  яд  ревности бурлил во мне, а как только дело
   коснулось меня, я стал беспечно разглагольствовать о трате свободы
   в чистом виде, совсем не думая, что это может ранить тебя. В конце
   концов,  не  напоминает  ли  ревность избалованную кошку, которая,
   настаивая на своих правах, не признает обязанностей?..
   Таким образом,  маска,  с одной стороны,  ругала меня,  а с другой -  с
придурковатым видом,  вроде не  испытывая никаких чувств,  просеивала сквозь
самые разные сита все  мои желания,  стремясь таким путем убедить меня,  что
оставшиеся не стоят того,  чтобы хотеть их. Правда, разновидностей желаний в
полном смысле этого слова удивительно мало,  и они невероятно просты, и если
исключить жажду разрушения,  то  их  можно буквально пересчитать по пальцам.
Назову пришедшие на память.
   Прежде всего, три основных желания: голод, половое влечение, сон. Затем
общие   желания:   естественные  отправления,   жажда  избавления,   наживы,
развлечения.    Далее   специфические:   желание   совершить   самоубийство,
потребность отравлять себя - вино, табак, наркотики. Наконец, если толковать
желания в  широком смысле,  может быть,  правильно включить в их число жажду
славы, потребность работать.
   Но  большая часть этих желаний просеется сквозь первое сито,  именуемое
"тратой свободы". В самом деле, как бы ни хотелось спать, сон сам по себе не
может быть целью.  Он -  всего лишь средство пробуждения.  В общем,  с какой
стороны ни подойти,  сон следует причислить к накоплению свободы.  По той же
причине естественные отправления,  жажду наживы,  избавления,  славы,  труда
тоже,  пожалуй,  лучше здесь не  рассматривать...  Вот  только не  избежать,
наверно,  критики за  то,  что последнее из названных мной желаний -  труд -
легкомысленно рассматривается как  средство в  одном  ряду  с  естественными
отправлениями.  Представим себе,  что рождается в результате труда, - труд в
самом деле  следует сделать господствующим среди желаний.  Если бы  не  было
создана вещь, не было бы, очевидно, и истории, не было бы, очевидно, и мира,
не появилось бы,  несомненно, и такое понятие, как человек. Кроме того, если
рассматривать труд как самоотрицание,  то  есть если труд служит преодолению
труда,  то одно это позволяет считать его целью.  И даже в том случае, когда
труд  становится самоцелью,  это  не  вызывает  неприятного,  отталкивающего
впечатления,  как  жажда  наживы или  славы.  И  даже  в  этом  случае люди,
сочувственно кивая говорят:  "Он здорово работает".  Можно не опасаться, что
его  будут корить,  порицать.  Что ни  говори,  а  люди ведь придумали такие
выражения,   как  "денежная  работа",  "выгодная  работа",  "высоко  ценимая
работа"...
   Жаль только,  что такое благостное состояние было нетерпимым для маски.
Если в какой бы то ни было форме не нарушаются запреты,  использование маски
теряет всякий смысл.  "Свободой только маски" прежде всего должны были  быть
незаконные  действия.   (В  самом  деле,   я  процентов  на  шестьдесят  был
удовлетворен работой в  институте...  Если бы у меня отняли ее,  то,  думаю,
тосковал бы  по ней процентов на девяносто...  И  все же я  прекрасно мог бы
обойтись без маски.)  Таким образом,  хотя труд ради труда и провалился весь
сквозь  ячейки  первого  сита,  он  все  же  должен  задержаться во  втором.
Предупреждаю,  я  не собираюсь касаться проблемы ценностей.  Я говорю лишь о
сиюминутном желании сбежавшего из тюрьмы, чье алиби гарантировано.
   Из оставшихся желаний голод тоже,  видимо, попадает во второе сито. Так
как бесплатное питание не столько цель, сколько средство, с самого начала не
будем его касаться,  но  где-то я,  кажется,  слыхал о  законе,  запрещающем
наедаться досыта. Запрещение утолять голод не в условиях фронта или тюрьмы -
явление  довольно  редкое.  Но  если  все  же  попытаться отыскать его,  то,
пожалуй,  удастся обнаружить в людоедстве. Правда, в данном случае речь идет
не  совсем об  утолении голода -  значительное место  занимает здесь элемент
убийства. А убийства, как мы договорились, касаться не будем.
   Хотя самоубийство тоже входит в  число запрещенных актов,  при  наличии
настоящего лица  его  все  же  можно  совершить,  маска  же  в  конце концов
позволила мне избежать участи и "заживо погребенного". И уж если я собирался
совершить самоубийство,  лучше бы  с  самого начала ничего не предпринимать.
Жажду   развлечений  тоже   не   следует  брать  изолированно:   иногда  это
разновидность избавления,  в  других случаях -  своего рода  труд,  лишенный
объекта,   -  в  общем,  мне  хотелось  бы  рассматривать  его  как  сложное
образование,  состоящее из  ряда  упоминавшихся уже  компонентов.  Страсть к
отравлению,  так же как желание напиться,  -  не более чем дурное подражание
маске,   и   потому...   я  действительно  пребывал  в  блаженном  состоянии
опьянения... и снова касаться этого не стоит.
   Итак,  желания одно за  другим провалились сквозь все  сита и  остались
наконец те самые конвульсии жертвенности.


x x x

   Кстати,  что ты думаешь о моих рассуждениях? Да, именно о рассуждениях.
Я лишь рассуждал о том,  что,  захоти я в ту ночь потратить свободу в чистом
виде,  это было бы не чем иным,  как сексуальным преступлением,  на самом же
деле  я   так  и   не   совершил  ничего  хотя  бы  отдаленно  напоминающего
преступление.  И не потому, что у меня не было к этому никакой склонности, и
не  потому,  что  не  представилось случая,  но,  так  или иначе,  я  его не
совершил.   Вот  почему  я  спрашиваю  тебя  только  об  одном  -   о  своих
рассуждениях.
   На  твое  сочувствие я  не  надеюсь.  Может быть,  даже  наверняка,  ты
заметишь нелепые изъяны в  моих рассуждениях.  Я  уже пережил крах всех этих
рассуждений и не могу поэтому не признать, что в них есть недостатки. Но я и
в  то время не видел их,  не могу обнаружить их и  сейчас.  А  может быть...
может быть,  они вылились в форму подчинения упорным уговорам маски, а я сам
себя обманывал, считая их результатом моих собственных желаний.
   Поскольку дело касается секса,  что-то  мешало мне сорвать и  выбросить
табличку "вход воспрещен", и в то же время с самого начала меня непреодолимо
тянуло это сделать.  Если вдуматься -  ничего удивительного.  Я  старался по
возможности не касаться этого,  но дело в том,  что,  отвергни я сексуальные
преступления,   мне  не  удалось  бы  осуществить  и  план  заставить  маску
соблазнить тебя.  Если бы  речь шла о  том,  чтобы соблазнить тебя один раз,
никакой проблемы,  видимо, не возникло бы. Но если я хотел сделать отношения
между маской и  тобой длительными и,  таким образом,  создать новый мир,  то
должен был во что бы то ни стало нарушать законы,  связанные с сексом. Иначе
вряд  ли  бы  я  мог  вынести  двойную жизнь,  разъеденный до  мозга  костей
ревностью.  И эти долгие,  упорные уговоры маски были,  конечно, результатом
моей сознательной провокации.
   Да,  забавно -  только  что  с  грехом  пополам подведя базу  под  свои
рассуждения,  я тут же проникся сочувствием к желаниям маски. Кстати, совсем
не потому,  что я изголодался по сексу,  как если бы это была еда или питье.
Нарушить сексуальные запреты -  вот на  что изо всех сил толкала меня маска.
Если бы  я  не  осознавал существование запретов,  то очень сомневаюсь,  что
нарушение их было бы наполнено для меня таким трепетным очарованием. И когда
я  погрузился в  это очарование,  яд  ревности,  больше всего мучивший меня,
казалось,   утратил  вдруг  свою  силу,   и  я,   будто  посасывая  таблетку
противоядия, стал стараться вызвать в себе эротический импульс.
   Глазами,   полными  вожделения,   я  стал  по-новому  смотреть  на  все
окружающее,  и  уходившая вдаль  улица  представилась мне  волшебным замком,
сплошь состоящим из табличек "Секс.  Вход воспрещен". Будь хоть ограда этого
замка прочной -  куда ни  шло,  а  то сплошь изъедена червями,  с  дырами от
вывалившихся гвоздей,  она,  казалось,  вот-вот развалится. Ограды, ограды -
своим видом они будто готовы отразить вторжение и  вызывают этим любопытство
людей,  снующих по  улице,  но,  стоит приблизиться к  ним  и  присмотреться
повнимательней,  и  червоточины и  следы  от  выпавших  гвоздей  -  все  это
камуфляж,  и  тогда пропадает всякое желание подойти еще хоть на шаг.  Секс,
запрет секса?  Что же это в  конце концов такое?  Любой,  кто задумается над
смыслом камуфляжа, кто задумается над происхождением оград, тут же неизбежно
превращается в эротомана.  Безусловно,  он сам тоже не что иное, как одна из
этих оград. Именно поэтому эротоман и должен проливать на свои желания слезы
боли  и  раскаяния.  Когда он  ломает сексуальные запреты,  то  одновременно
разрушает  и   свою  собственную  ограду.   Но  коль  уж  задумываешься  над
существованием  оград,   пока  точно  не  установишь  их  происхождение,  не
успокоишься. Эротоман - тот же честный, глубокий исследователь: убедившись в
существовании загадки,  он уже не может не разрешить ее,  каких бы жертв это
ни потребовало.
   И  вот я,  неудачливый исследователь,  заглянул в первый попавшийся мне
бар.  Никаких особых  надежд я  не  питал.  Он  привлек мое  внимание только
потому,  что вся его вывеска была покрыта фальшивыми червоточинами и следами
гвоздей.  Продавали там  фальшивую маску -  алкоголь.  Это место мне как раз
подходило.
   Как я и предполагал, там оказалось уютно. Фальшивая тьма, преграждающая
путь   фальшивому   свету...   фальшивые   растения,   фальшивые   улыбки...
неопределенное состояние,  точно во сне, - зло не можешь сделать, и добро не
можешь совершить... смешанные в нужной пропорции фальшивое добро и фальшивое
зло...  Я  сел,  поры  по  всему телу  начали раскрываться,  заказал виски с
содовой и  тут  же  стал поглаживать палец сидевшей рядом со  мной девушки в
темно-синем платье.  Нет,  это был не я,  это была маска. Хотя палец девушки
был  потным,  мне  он  все равно казался сухим,  точно посыпанный крахмалом.
Девушка,  конечно,  позволяла заигрывать с собой.  Нет,  сказать, что она не
сердилась,  было бы ложью. Но все мои действия были равносильны бездействию.
Мое бездействие было равносильно действию.
   Если лгал я,  лгала и  девушка.  Очень скоро она,  как  мне показалось,
начала думать о чем-то другом,  но я,  разумеется, сделал вид, что ничего не
замечаю. Может, сделать эту девушку своей на одну ночь в отместку за пиявки,
за тебя,  наконец,  за свое настоящее лицо.  Нет,  не беспокойся - здесь все
могло случиться,  но ничего не случилось. Лгал я, лгала девушка, а потом, не
знаю почему, девушка вдруг смутила меня, сказав, что я, наверно, художник.
   "Почему? Чем я похож на художника?"
   "Как  раз  художники  любят  делать  вид,   что  совсем  не  похожи  на
художников".
   "Это верно...  Ну,  а грим на лице,  для чего он? Чтобы показать что-то
или, наоборот, скрыть?"
   "И то и  другое..."  Кончиками ногтей девушка скребла камешек,  который
держала в руке. "Но ведь во всем этом нет искренности, правда?"
   "Искренности?.." Внутри у меня что-то оборвалось,  точно вдруг открылся
секрет фокуса. "А-а, дерьмо это!"
   Девушка брезгливо сморщила свой коротенький носик.
   "Отвратительно. Все понятно, но зачем так грубо..."
   Верно!  Любая  настоящая вещь  была  здесь  блестящей подделкой,  любая
поддельная вещь котировалась как  настоящая.  Это было как будто условленное
место,  где развлекаются,  рисуя на  запретных заборах дыры,  чувствуя,  что
вот-вот  захватит вожделение...  Если  я  еще  хоть  чуть опьянею,  то  одно
сознание,  что на мне маска, станет опасным. Бедро девушки под моей ладонью,
точно  пресытившись,  казалось,  начало  зевать  -  самое  время  потихоньку
убраться отсюда.  В  конце  концов ничего не  произошло,  но  все  равно.  Я
прикоснулся рукой  к  запретной ограде  и  убедился в  ее  прочности -  тоже
неплохо.  Хочешь не  хочешь,  завтра я  должен повести отчаянный штурм твоей
ограды...
   Все,  что произошло потом,  лишено для меня перспективы, будто я смотрю
на эти события в подзорную трубу.  Но я,  помню, не дошел до такой глупости,
чтобы,  поддавшись опьянению,  сорвать с себя маску, и водителю такси назвал
не свой настоящий адрес, а убежища. Как бы тесно ни соприкасались мое лицо и
маска,  какой бы прочный клейкий состав я ни употребил,  уничтожить пропасть
между ними, видимо, не так-то просто. Всю ночь между короткими пробуждениями
я  видел сны.  В  этих снах ты как будто о чем-то упрашивала меня.  Кажется,
предостерегала от физической близости,  а  может быть,  я  вообразил это уже
позже. Один раз я видел во сне тюрьму.


x x x

   На следующее утро -  ужасное похмелье,  этого и следовало ожидать.  Все
лицо  вспухло  и  нестерпимо  болело.  Наверно,  возвратившись домой,  я  не
проделал с лицом всего необходимого,  и из-за клейкого состава оно покрылось
сыпью.  После  того  как  я  умылся,  а  потом освободил желудок,  наступило
некоторое облегчение.  Я  проделал все это до десяти часов.  А выйти из дому
лучше всего после трех, и я решил полежать.
   Как  невыносимы последние часы  ожидания  перед  заветной  минутой,  не
побоюсь сказать,  перед мгновением, ради которого на карту поставлены усилия
целого года. Я метался по постели в поисках прохладного места и никак не мог
заснуть. Нужно же было напиться, как последнему идиоту. В чем, собственно, я
нашел удовольствие,  с чего вдруг начал резвиться?..  Мне кажется,  я должен
что-то вспомнить...  надев маску и считая,  что стал прозрачным,  я брожу по
улицам...  ограда...  запрет...  да, я начал становиться развратником... тот
самый  человек,   который,   помимо  заведования  лабораторией  в  институте
высокомолекулярной химии,  был  абсолютно  бесцветным,  пресным,  безусловно
безобидным...  ну что ж,  ради того,  чтобы преодолеть преграду,  у меня был
лишь один путь - превратиться в развратника...
   Стараясь воскресить в  памяти впечатления прошлой ночи,  я всеми силами
пытался  избавиться от  остатков опьянения,  гнездившегося где-то  глубоко в
черепе.  Однако эротические ощущения, такие отчетливые в прошлую ночь, никак
не возвращались.  Может быть,  потому,  что я без маски?  Конечно,  поэтому.
Стоит надеть маску,  как во мне оживает нарушитель закона.  В  любом,  самом
безобидном человеке,  должно  быть,  всегда  спрятан  преступник,  способный
реагировать на маску.
   Я не собираюсь доходить до такой крайности, чтобы утверждать, будто все
актеры  имеют  преступные  наклонности.  Я  знаю  одного  начальника  важной
канцелярии,  который проявляет повышенный интерес к костюмированным шествиям
во время спортивных праздников,  организуемых компанией,  и  демонстрирует в
них незаурядный талант,  -  на самом деле редкий оптимист,  вполне довольный
своим  положением...  Ну,  а  если  бы  они  узнали,  что  здешняя праведная
повседневность ничуть не безопаснее тамошнего мира преступлений, остались бы
они  тогда  в  стороне от  преступления?..  Сомневаюсь...  Ежедневно ставить
будильник на определенное время, заказывать себе печатку, визитные карточки,
откладывать деньги,  снимать размер воротничка, коллекционировать автографы,
страховать  жизнь   или   недвижимость,   писать  поздравительные  открытки,
наклеивать фотографию на  удостоверение личности...  трудно поверить,  что в
мире,  где  рискуешь потеряться,  если  забудешь сделать хоть  что-нибудь из
этого,  что в этом мире люди живут и им ни разу не захотелось, даже в голову
не пришло стать прозрачными...
   Но все же на какой-то миг я, видимо, заснул. Наверно, поднялся ветер, и
скрип ставень разбудил меня.  Головная боль и  тошнота как будто утихли,  но
чувствовал я себя еще неважно.
   Хотел принять ванну,  но как назло вода не шла. Видимо, слабый напор, и
вода  не  может  подняться даже  до  второго этажа.  Махнул  рукой  и  решил
отправиться в баню.  После недолгих колебаний - что выбрать: маск