к я надеваю
маску?
   Но девочка,  недоверчиво покачивая головой, без конца повторяла, что не
понимает,  зачем я  делаю вид,  что  не  понимаю.  Наверно,  моя маска не  в
состоянии  обмануть  даже  глаза  недоразвитой  девочки...   нет,  наоборот,
пожалуй,  именно потому,  что девочка умственно отсталая, она смогла увидеть
меня  насквозь.   Так  же   как  моей  маске  не  удастся  провести  собаку.
Нерасчленяющая  интуиция  часто  оказывается  острее  аналитического взгляда
взрослого человека.  Но конечно же,  у  маски,  которая смогла обмануть даже
тебя, находившуюся совсем рядом, не может быть такого недостатка.
   Нет,  значение этого опыта далеко не так просто, как выискивание алиби.
Неожиданно я  увидел бездонную глубину этой "нерасчленяющей интуиции" и  был
уже не  в  силах сдержать охватившую меня дрожь.  Та же интуиция наводила на
мысль,  что  весь  мой  опыт,  приобретенный в  течение  этого  года,  может
рассыпаться  в   прах  от  одного  удара...   Ну  подумай  сама,   разве  не
свидетельствует это о том,  что девочку не обманул мой внешний вид -  бинты,
маска и она разглядела мою сущность? Такие глаза действительно существовали.
В глазах этого ребенка мой поступок был, несомненно, шуткой.
   И  горячие порывы маски,  и досада из-за пиявок вдруг представились мне
бесконечно ничтожными, и вращавшийся со скрипом треугольник, как карусель, у
которой выключили мотор, стал постепенно останавливаться...
   Оставив девочку за  дверью,  я  вынес ей  йо-йо.  Она  еще раз тихонько
прошептала:  "Играем в  секреты",  а  потом по-детски,  не в  силах спрятать
улыбку в углах рта,  намотала на палец нитку и вприпрыжку побежала вниз. Без
всякой причины глаза мои налились слезами.  Умыв лицо,  я  стер мазь,  нанес
клейкий состав и надел маску, но почему-то она не прилегла плотно к лицу! А,
все равно...  Я  был спокойно-печален,  как поверхность застывшего озера под
облачным небом,  но  все время повторял себе,  что должен до  конца поверить
глазам ребенка.  У  всякого,  кто серьезно хочет общаться с  другими людьми,
есть лишь один выход - сперва вернуться к той самой интуиции...


x x x

   В  тот вечер,  возвратившись после второго свидания с тобой,  я наконец
решился начать эти записки.
   В  самый  волнующий момент нашей  близости я  готов был  сорвать маску.
Невыносимо было видеть, как ты, без тени сомнения, дала соблазнить себя моей
маске,  которую легко разгадала даже дочь управляющего.  К  тому же я просто
устал.  Из  средства вернуть тебя  маска превращалась в  скрытую кинокамеру,
помогающую убедиться в твоем предательстве.  Я сделал маску, чтобы возродить
себя,  но стоило ей появиться,  как она вырвалась из рук,  то с наслаждением
убегая от  меня,  то  злясь за  то,  что я  стою на  ее пути.  И  только ты,
оказавшись между нами,  осталась незадетой.  Что было бы,  если б я позволил
событиям так развиваться и  дальше?  "Я" при любом удобном случае пытался бы
убить маску, а "маска", оставаясь маской, всеми способами удерживала бы меня
от мести. Она бы, например, отговаривала убить тебя...
   В  конце концов,  если я  не  хотел обострять положение,  не оставалось
ничего  другого,  как  ликвидировать этот  треугольник путем  трехстороннего
соглашения,  в котором должна участвовать и ты.  Вот почему я и начал писать
эти записки...  Вначале маска презрительно отнеслась к моему решению,  но не
могла  ничего поделать и  стала молча насмехаться надо  мной...  с  тех  пор
прошло почти два месяца. За это время мы встретились с тобой еще раз десять,
и  каждый раз  меня терзала мысль о  надвигающейся разлуке.  Это  не  пустые
слова,  меня  действительно терзала  такая  мысль.  Нередко мной  овладевало
отчаяние,  и  я  уже совсем было бросил свои записки.  Я  все надеялся,  что
произойдет чудо -  проснувшись однажды утром,  я обнаружил, что маска плотно
прилипла к лицу и превратилась в мое настоящее лицо, я даже пробовал спать в
маске.  Но чудо не свершалось.  И я продолжал писать - другого выхода у меня
не было.
   В  те  дни  меня  больше  всего  воодушевляло наблюдение  за  девочкой,
которая,  спрятавшись от посторонних глаз в  укромном уголке у черного хода,
тихонько играла со  своим  йо-йо.  Девочка,  отягченная огромной бедой и  не
сознающая,  что  это  беда,  -  насколько  счастливее она  нормальных людей,
страдающих от  своих бед.  Может быть,  это  был инстинкт -  она не  боялась
что-либо потерять.  И  я,  так  же  как  девочка,  хотел оказаться способным
пережить свои потери.
   Случайно  в  сегодняшней газете  я  увидел  фотографию странной  маски.
Кажется, маски какого-то дикого племени. Шедшие по всему лицу борозды, будто
вдавленные  веревкой,   образовывали  геометрический  рисунок;   похожий  на
сороконожку нос,  извиваясь посередине лица,  доходил чуть ли не до волос; с
подбородка свисали какие-то непонятные предметы.  Печать была нечеткой, но я
как  зачарованный  неотрывно  смотрел  на   фотографию.   Раздвоившись,   на
фотографии всплыло татуированное лицо дикаря,  всплыли прикрытые чадрой лица
арабских женщин,  и  я  вспомнил услышанный от кого-то рассказ о женщинах из
"Повести о Гэндзи"*,  которые считали, что обнажить лицо перед незнакомцем -
то же,  что обнажить срам. Да не от кого-то, а от тебя. Это услышала маска в
одну из  наших встреч.  Зачем понадобилось тебе заводить такой разговор?  Те
женщины были  убеждены,  что  мужчине можно  показать лишь  волосы,  и  даже
умирали они,  прикрыв лицо рукавом кимоно. Пытаясь разгадать твой замысел, я
много  думал  о  женщинах,  прятавших свое  лицо,  и  неожиданно перед моими
глазами развернулись, как свиток, те времена, когда не существовало лиц, - я
был  потрясен.  Значит,  еще в  древности лицо не  было тем,  что выставляют
напоказ,  и только цивилизация направила на лицо яркий свет,  и впервые лицо
превратилось в душу человека...  а если лицо не просто существовало,  а было
создано,  значит,  и  я,  собираясь изготовить маску,  на самом деле никакой
маски не сделал. Это мое настоящее лицо, а то, что я считал настоящим лицом,
на самом деле оказалось маской...  ну ладно,  хватит, теперь уж все равно...
кажется,  и маска собирается как-то поладить со мной,  так что,  пожалуй, на
этом  можно и  кончить,  как  ты  считаешь?..  только потом,  если  удастся,
хотелось бы выслушать и твое признание... не знаю, куда нас все это заведет,
но думаю, нам есть еще о чем поговорить.
   ______________
   * Японский роман XII века.

   Вчера для  нашей последней встречи я  передал тебе план,  как попасть в
мое убежище.  Условленное время приближается. Не пропустил ли я чего-нибудь?
А-а, все равно, времени уже нет. Маска с сожалением расставалась с тобой. Та
пуговица принадлежит маске, давай похороним их вместе.
   Итак,  ты уже все прочла.  Ключ лежит под пепельницей у  изголовья -  я
хочу, чтобы ты открыла платяной шкаф. Прямо перед собой ты увидишь резиновые
сапоги,  а  левее -  останки маски и  пуговицу.  Делай с  ними что  хочешь -
предоставляю это  тебе.  К  твоему приходу я  уже  буду дома.  От  всей души
надеюсь, что, когда ты вернешься, у тебя будет обычное выражение лица, точно
ничего не произошло...


   Записки для себя,
   сделанные на последних страницах серой тетради

   ...Я  все  ждал.  Просто продолжал ждать совершенно бесчувственно,  как
росток в поле,  который всю зиму топчут ногами, и ему остается одно - ждать,
когда подадут знак и разрешат поднять голову...
   Представляя тебя,  сидящую в  неудобной позе  -  даже  ноги  не  успела
вытянуть  -  и  читающую  эти  тетради  в  моем  убежище,  я  превратился  в
первобытное чудовище с  одним-единственным нервом и  тихо парил в бесцветных
пустых ожиданиях...
   Но странно,  в  моем уме только всплывал твой образ,  а  след,  который
оставляют в  тебе эти записки,  я  совсем почему-то  не мог уловить.  Больше
того, даже содержание записок, много раз перечитанных мной, которые я должен
был знать настолько,  чтобы, не сходя с места, прочесть наизусть с начала до
конца,  это содержание,  словно пейзаж сквозь грязное стекло,  ускользало от
меня,   и  я  не  мог  различить  даже  нить,  благодаря  которой  ожили  бы
воспоминания. Мое сердце было бесчувственно-холодно и просолено, как сушеная
каракатица.  Может быть,  потому, что я на все махнул рукой - сколько теперь
ни  суетись,  изменить уже  ничего нельзя.  Такую же  точно опустошенность я
испытывал,  закончив серию опытов.  И чем важнее были опыты, тем глубже была
опустошенность.
   Результатом нашей рискованной игры и было мое состояние - решай все ты,
пусть  выпадет любая  кость.  Я  прекрасно понимал,  что  разоблачение маски
больно ранит тебя,  тебе станет стыдно. Но и ты своим предательством нанесла
мне удар -  так что мы квиты,  ничья. Все равно у меня нет никаких оснований
держаться вызывающе,  и  я  отнюдь не собираюсь попрекать тебя,  какой бы ни
была твоя реакция на  эти  записки.  Пусть положение еще  хуже,  чем было до
маски,  и  наши отношения как бы  вмерзли в  глыбу льда,  все равно я  готов
принять любую  твою  реакцию на  записки -  во  всяком  случае,  будет  хоть
какое-то решение.
   Нет,  может быть, это нельзя назвать решением в полном смысле слова, но
хотя бы  каким-то  выходом.  Горькое раскаяние,  досада,  чувство поражения,
проклятие,  самоуничижение...  я  скомкал все  злые мысли,  которые охватили
меня,  и, хорошо ли, плохо ли, вздохнул с облегчением, будто сделал огромное
дело.  Нельзя,  конечно,  сказать,  что  мне  не  хотелось,  чтобы все  было
по-хорошему,  но одно то,  что даже в постели я не сорвал маску, а предпочел
рассказать тебе обо всем в записках, одно это означало, что я выбросил белый
флаг.  К  чему бы  это  ни  привело,  все лучше,  чем любовный треугольник -
самоотравление ревностью, разраставшейся, точно раковые клетки.
   Но все же,  если вдуматься, нельзя утверждать, что я не собрал никакого
урожая.  И  хотя на первый взгляд мои старания были напрасны и  я  ничего не
добился, все равно пережитое не прошло для меня бесследно. Во всяком случае,
одно то,  что  я  понял -  настоящее лицо всего лишь несовершенная маска,  -
разве  это  не  колоссальное  приобретение?   Может  быть,   я  был  слишком
оптимистичен,  но это мое понимание превратилось для меня в огромную силу, и
мне казалось,  что если я  обречен навеки быть закованным в  глыбу нетающего
льда,  то и в этой глыбе льда смогу отыскать жизнь и уж постараюсь во второй
раз не предпринимать напрасных усилий...  но лучше подумать обо всем этом на
покое,  после того,  как ты  вернешься,  держа в  руках условия капитуляции.
Сейчас, во всяком случае, мне оставалось одно - ждать.
   Как марионетка с  перерезанными ниточками,  я  бессильно рухнул на пол,
мне хотелось одного -  уменьшить,  насколько возможно,  сопротивление потоку
времени.  Светлый прямоугольник неба,  вырезанный оконной рамой  и  соседним
домом, казался тюремной оградой. Я не отрывал от него глаз, стараясь убедить
себя в этом.  И мысль,  что заключенный не я один,  что весь мир -  огромная
тюрьма,  соответствовала моему тогдашнему состоянию. Я продолжал свою мысль:
каждый стремится вырваться из этого мира.  Однако настоящее лицо, сделавшись
ненужным, как хвост человеку, неожиданно обернулось кандалами, и нет никого,
кому бы удалось вырваться.  Я - другое дело... я единственный, кому удалось,
пусть на  короткий миг,  вкусить жизнь за  оградой.  Я  не  вынес ее слишком
плотной атмосферы и сразу же вернулся обратно -  это верно,  но я познал эту
жизнь.  И если не отрицать жизни за оградой,  настоящее лицо -  не что иное,
как модель несовершенной маски, - не вселяет никакого чувства превосходства.
Теперь,  когда ты услышала мое признание, думаю, ты не сможешь возразить, во
всяком случае против этого.
   Однако по  мере того,  как бетонная стена,  закрывшая небо,  постепенно
теряла цвет и  растворялась во  мраке,  меня начала охватывать непреодолимая
злоба - к чему все эти усилия абстрагироваться оттого, что время безжалостно
движется.  До  какого места ты  дочитала?  Нетрудно прикинуть,  если  знать,
сколько в среднем страниц можно прочесть в час.  Предположим,  в минуту одна
страница,  значит,  шестьдесят страниц...  с  тех  пор  прошло  четыре  часа
двадцать минут,  следовательно,  ты вот-вот должна кончить.  Но ты, конечно,
отвлекалась,  не  могла не перечесть некоторые места.  Были моменты,  когда,
стиснув зубы,  как  во  время качки на  море,  тебе приходилось перебарывать
себя.  Но все равно, сколько бы ты ни прерывала чтение, тебе потребуется еще
не больше часа.
   ...Тут я без всякой причины вскочил и сразу же подумал,  что,  в общем,
никакой  необходимости вставать у  меня  не  было,  но  желание  лечь  снова
пропало. Я встал, зажег свет и поставил на плиту чайник.
   По дороге из кухни я  неожиданно почувствовал твой запах.  Видимо,  это
был запах косметики, исходивший от туалетного столика, стоявшего в спальне у
самой двери.
   Подступила тошнота,  как  это бывает,  когда глубоко в  горле смазывают
йодом.  Наверно,  моментальная реакция выползших наружу пиявок.  Но  я,  уже
игравший однажды  в  спектакле масок,  имел  ли  я  теперь  право  брезгливо
морщиться от косметики, которую употребляют другие? Нужно быть терпимее. Раз
и  навсегда я должен подняться над детским предубеждением против косметики и
париков.  Тогда,  следуя методу,  каким лечат от отвращения к змеям, я решил
сконцентрировать все  свое  внимание на  психологии косметики.  Косметика...
изготовление  лица...   оно,   естественно,   представляет  собой  отрицание
настоящего лица.  Отважное усилие - изменив выражение лица, постараться хоть
на шаг приблизиться к чужому человеку. Но когда косметика приносит ожидаемый
эффект...  могут ли  женщины не испытывать тогда ревность к  этой косметике?
Что-то незаметно...  и вот что странно... почему даже самая ревнивая женщина
никак не  реагирует на  чужого человека,  захватившего ее лицо?  От скудости
воображения или из  духа самопожертвования?..  а  может быть,  от  избытка и
самопожертвования,  и воображения, не дающего установить разницу между собой
и  чужим человеком?..  Все  это  било  мимо цели и  совсем не  излечивало от
отвращения к косметике.  (Сейчас, конечно, все иначе. Сейчас бы я продолжил,
думаю,  так. Женщины способны на ревность к своей косметике, видимо, потому,
что интуитивно убеждаются в падении ценности настоящего лица.  Они,  забыв о
собственности,  инстинктивно чувствуют,  что  ценность настоящего лица -  не
более  чем  реликт  того  времени,  когда  наследственная собственность была
гарантией положения в обществе.  Может быть, это доказывает, что они гораздо
реалистичнее и  разумнее  мужчин  относятся  к  авторитету  настоящего лица?
Правда,  те  же  женщины налагают запрет на  косметику,  когда это  касается
детей.  Может быть,  где-то  у  них  гнездится беспокойство?  Но  все  равно
ответственность за это лежит не столько на отсутствии уверенности у  женщин,
сколько на  консерватизме начального образования.  Если  со  школьной скамьи
внедрять  в   сознание  учащихся  представление  о  пользе  косметики,   то,
естественно, и мужчины будут воспринимать косметику без сопротивления... Ну,
ладно,  хватит. Сколько бы возможных объяснений я ни давал, в конечном счете
это лишь жалкие оправдания осужденного.  Во всяком случае,  ясно одно - даже
маска не в состоянии излечить мое отвращение к косметике.)
   Чтобы отвлечься, включил телевизор. Не везет, так не везет - показывали
иностранную хронику, как раз шла передача о выступлении американских негров.
Несчастного негра в разодранной рубахе волочили белые полицейские,  а диктор
деловито вещал:
   - Расовые  беспорядки в  Нью-Йорке,  вызвавшие столько  беспокойства на
пороге   долгого   черного   лета,   привели   к   результатам,   которые  и
предсказывались компетентными лицами.  Улицы Гарлема наводнило более пятисот
полицейских в касках,  негров и белых.  Приняты предупредительные меры,  как
летом 1943 года. В ряде церквей одновременно с воскресной службой проводятся
митинги протеста.  И  полицейские,  и жители Гарлема смотрят друг на друга с
презрением и недоверием...
   Мной  овладело отвратительное ощущение боли  и  тоски,  точно  в  зубах
застряла острая рыбья кость. Конечно, между мной и негром нет ничего общего,
за исключением того,  что мы превратились в  объект дискриминации.  У  негра
есть товарищи,  такие же,  как  он,  я  же  совершенно одинок.  Негритянская
проблема может  стать серьезной социальной проблемой,  а  то,  что  касается
меня,  остается в  рамках,  ограниченных мной одним,  и  ни на шаг не сможет
вырваться из них.  Но от этих сцен волнений у меня захватило дух, потому что
я  вдруг представил себе собравшихся вместе несколько тысяч мужчин и женщин,
так  же,  как  я,  потерявших  лицо.  Интересно,  поднимемся  ли  мы  против
предрассудков так же решительно,  как негры?  Нет, это невозможно. Скорее мы
передеремся между собой,  так как нам опротивеет безобразие друг друга,  или
же разбежимся кто куда,  чтобы не видеть друг друга. Нет, такое бы еще можно
вынести.  Но меня,  кажется,  захватила мысль об этих волнениях.  Без всякой
видимой необходимости,  воспользовавшись первым попавшимся поводом,  полчища
нас,  чудовищ, пойдут в атаку на лица обыкновенных людей. Из ненависти? Или,
может быть,  из вполне утилитарного тайного стремления уничтожить нормальное
лицо и  хотя бы одним человеком пополнить свои ряды?  И то,  и другое могло,
несомненно,  послужить достаточно веским стимулом,  но  над всем преобладало
страстное желание простым солдатом затеряться в  водовороте восстания.  Ведь
именно солдат ведет совершенно анонимное существование.  Хоть он и  не имеет
лица,  это  не  препятствие для выполнения долга,  и,  таким образом,  смысл
существования для него обеспечен. Неожиданно окажется, что безликая воинская
часть - идеальное формирование. Идеальная боевая часть, которая, не дрогнув,
пойдет на разрушение ради разрушения.
   В  мечтах все могло произойти именно так.  Но в  действительности я был
по-прежнему одинок.  Я,  не убивший и пичужки,  хотя в кармане лежал духовой
пистолет.  С  отвращением выключив телевизор,  посмотрел на  часы  -  время,
которое я тебе отпустил, истекает...
   И  тут я  окончательно потерял покой.  Я прислушивался к каждому звуку,
ежеминутно поглядывал на часы -  отвратительное чувство, как при наводнении,
когда неумолимо прибывает вода. Стой, шаги!.. нет, залаяла соседская собака,
видимо,  чужой.  А сейчас?  Опять не то... у тебя шаги не такие тяжелые. Вот
подъехала машина, хлопнула дверца, но, к сожалению, в переулке за домом. Мне
становилось все тревожнее.  Что же наконец произошло?  Не случилось ли чего?
Может,  попала в аварию?  Может,  преследует какой-нибудь развратник?..  но,
тогда могла бы по крайней мере позвонить...  даже ты, так любящая разврат...
не  нужно,  есть вещи,  над  которыми нельзя шутить...  то,  что  произошло,
покрыто  такой  нежной,   такой  тонкой  кожицей,  что  ее  нельзя  касаться
словами...
   Если я  так  беспокоюсь,  то,  может быть,  лучше пойти тебе навстречу?
Нечего пороть горячку.  Выйди я  сейчас,  и  мы  разминемся -  этим  дело  и
кончится.  Даже  если  ты  уже  дочитала,  тебе  могло  потребоваться больше
времени,  чем я  предполагал,  на  то,  чтобы переварить прочитанное,  чтобы
обдумать, как лучше ответить мне. Кроме того, тебе предстояло еще похоронить
маску, которую я поручил твоим заботам. Тетради ты оставишь как вещественное
доказательство,  но  все  равно,  чтобы без  остатка стереть все следы этого
дурного сна,  ты  захотела на  мелкие кусочки раскрошить,  разорвать маску и
пуговицу  -  и  это  тоже  потребовало,  возможно,  больше  времени,  чем  я
рассчитывал.  В общем,  теперь все дело во времени. Не исключено, что ты уже
на пути к дому.  Еще через три минуты ты поднимешься на крыльцо, как обычно,
коротко позвонишь два раза... Еще две минуты... Еще минута.