ой только  можно было ожидать от  суда, - это
шесть  месяцев  лишения  свободы.   Такой  приговор   был  бы   колоссальным
достижением.
     В эти же дни арабская пресса широко освещала и другие события, а именно
"ночь мостов". Палмах провел операцию по уничтожению всех мостов на дорогах,
связывавших  Эрец-Исраэль  с соседними странами. В результате  этой операции
была почти  полностью парализована связь Эрец-Исраэль с  Сирией и Ливаном. Я
знал лишь арабскую версию операции. Позднее до нас дошли сведения о том, что
произошло на  мосту а-Зиб (Ахзив), и о гибели  четырнадцати бойцов  Палмаха.
Мне поручили выяснить, не удалось ли совершившим операцию отступить на север
и  пересечь  ливанскую  границу.  Думали,  что,  может  быть,  их  задержали
ливанские  власти  и  скрывали  это,  или,  может  быть,   их  арестовали  и
ликвидировали.  Чтобы  выполнить  поручение,  я  пустил  в  ход связанную  с
нелегальной   репатриацией  всю  сеть  как  евреев,  так  и  наших  арабских
проводников. Сведения, полученные главным образом от проводников, напоминали
слухи, когда  мы  за несколько  лет до этого разыскивали двадцать три бойца,
сошедших  с лодки. Слухи, даже казавшиеся правдоподобными, не подтвердились.
Мы  доложили командованию в  Эрец-Исраэль,  что  предположение, что бойцы  с
моста Ахзив находятся в Ливане, необосновано.
     Я вернулся в Дамаск для участия в церемонии по случаю окончания первого
выпуска новобранцев  Хаганы в  этом городе.  Из Эрец-Исраэль  нам  доставили
кинжалы  в  кожаных  футлярах -  подарок выпускникам.  До  сих  пор я  помню
чувство, охватившее меня в этот  вечер, когда я вошел в зал,  где состоялась
церемония.  Помещение было едва освещено  масляными лампами.  С трудом можно
было разглядеть бойцов, которые выстроились напротив книг Торы,  принесенных
из синагоги.
     Многочисленные контакты  с властями  в  связи  с  процессом  Акивы  и с
нелегальными   проводниками   ограничивали   в  значительной   степени   мои
возможности свободного передвижения в Бейруте. Я чувствовал, что вокруг меня
затягивается  петля.  Как  только  наступил  небольшой  перерыв  в  судебном
разбирательстве и стала затихать кампания  подстрекательств в  печати против
"сионистской  шайки"  и ее руководителя, который  должен был предстать перед
судом,  я поехал  в  Халеб. Перед отъездом я послал Игалу подробный отчет, в
котором описал общее положение и сообщил о поездке. Почему-то я добавил, что
у меня плохие предчувствия и я опасаюсь попасться в лапы сирийской полиции.
     Поездка в  Халеб прошла  без  каких-либо  помех.  По  прибытии  туда  я
встретился с нашими людьми. Выяснилось, что работа по организации молодежи в
этом   городе  продвигалась  очень   медленно,   и   я  стал  сомневаться  в
целесообразности создания там  филиала  Хаганы. Был отложен на  время и  мой
план по отправке нескольких человек из халебской еврейской молодежи в Бейрут
для  прохождения там подготовки. Мы решили, что лучше  выждать, чем идти  на
риск. Провал мог усугубить положение евреев не только в Халебе, но и повсюду
в Сирии и в Ливане.
     В Бейрут я возвращался  в такси с двумя бывшими английскими офицерами и
их молодыми женами - армянками  из Халеба, ездившими  повидаться  с родными.
Когда мы подъехали к  городу Хамат, полиция  остановила  машину. Выяснилось,
что британские граждане не зарегистрировались  в полиции, как этого требовал
закон. В конце концов обеим  молодым парам разрешили ехать  дальше,  а меня,
после того как  я  служил  им  переводчиком, арестовали. Оказалось,  что мое
удостоверение личности было выписано  на имя Салима Мансура, а человека  под
этим  именем  разыскивала  сирийская  полиция. Не помогли  мои настоятельные
объяснения, что я - это не он, а он - это не я.
     Я отличался от остальных заключенных, и это привлекло  внимание офицера
полиции. Не прошло и  нескольких  минут, как между нами  завязалась  беседа.
Выяснилось, что он ливанец-христианин, застрял в этом мусульманском  городе,
страдает от одиночества. Я воспользовался  его рассказом и с помощью паркера
с золотым  пером,  который тут  же оказался прикрепленным  к  его карману, и
часов, отправившихся вслед  за паркером, между нами  установились "дружеские
отношения", что привело  к серьезным результатам. Он  считал неудобным,  что
уважаемый  человек как я  проведет  ночь в  одной камере с  уголовниками,  и
предложил  мне,  если  я  соглашусь,  чтобы  к моему  номеру был  приставлен
полицейский, провести ночь  в городской гостинице.  Позднее,  в тот же вечер
офицер полиции  посетил  меня  в  гостинице и  сообщил, что суд состоится на
следующий  день и что имеется  "договоренность" с  самим судьей.  Прокурором
будет  не  кто  иной, как  он сам.  В  зале  суда  присутствовало всего  три
человека: судья, прокурор и обвиняемый. Прокурор объяснил судье, что полиция
арестовала меня по ошибке, и просил освободить немедленно. Я выразил протест
против причиненного мне беспокойства и против нанесения ущерба моему доброму
имени, но  сказал, что готов забыть  инцидент. Судья постановил, что полиция
должна отвезти меня за свой счет до города Хомс.
     Вернувшись в Бейрут, я сам посадил себя под домашний арест.  Я разрешал
себе  выходить на улицу  лишь по связанным  с судом  Акивы  делам. За  всеми
остальными  делами я следил через  своих помощников из  местных жителей. Они
обратили внимание на слежку за  ними членов тайной полиции, когда они шли ко
мне. Мы решили  дать возможность делу  "поостыть",  и  я перебрался  жить  к
друзьям.
     За  несколько дней до суда над Акивой я лично встретился со всеми,  кто
так  или иначе соприкасался  с процессом.  Я фактически  устроил генеральную
репетицию со всеми участниками великого  представления,  которое должно было
состояться в здании суда.
     Слушание  дела Акивы  началось в  августе 1946  года и, как  ранее было
согласовано,  его  приговорили  всего  к  шести  месяцам заключения.  Все мы
встретили это с удовлетворением. Нас  обрадовало, что пресса,  в  результате
предпринятых  нами усилий, держалась умеренно, в духе вынесенного приговора.
Мы верили, что, отбыв заключение, Акива вернется в Эрец-Исраэль.
     Но судьба  была против  нас. Сирийские власти стали требовать от Ливана
выдачи  Акивы, поскольку  он был осужден как сирийский гражданин. Я вынужден
был еще до этого вернуться в Эрец-Исраэль,  так как возрастали опасения, что
меня  постигнет участь  моего  товарища.  В Ливане  не  осталось  ни  одного
человека  кто  мог  бы добиваться  предотвращения  выдачи Акивы  Сирии,  его
выдали.  Акива был переведен в Дамаск.  Там и была установлена его подлинная
личность. Усилия  защиты не помогли, и  Акива был  приговорен  к трем  годам
заключения.   Он  сидел  в  сирийской  тюрьме,  когда  началась   Война   за
Независимость  и  было  создано  Государство  Израиль.   Положение  Акивы  в
сирийской тюрьме стало еще тяжелее, но за присущее  ему мужество его уважали
некоторые  заключенные  и  были  готовы  защищать его  от новых нападок.  Мы
понимали,   что  любой  наш  неосмотрительный  шаг  может  навлечь  на  него
несчастье. До нас дошли сведения, что сирийцы не  намерены освободить его по
истечении срока наказания. В конце 1949 года, когда я в  составе израильской
делегации  был на переговорах по  прекращению огня с Египтом, я  обратился к
своему другу, наблюдателю ООН,  с  просьбой выяснить каково положение Акивы.
Иосеф Фогель из Эйн-Гевы, возглавлявший израильскую делегацию на переговорах
о  прекращении огня с Сирией, неустанно добивался освобождения Акивы. Весной
1950 года,  после пяти  с половиной лет  тюрьмы, он был  возвращен в Израиль
благодаря помощи представителей ООН в Дамаске.
     Я  покидал  Сирию  и  Ливан,  уверенный  в том, что дела,  связанные  с
Хаганой,  находятся в  надежных руках местной еврейской молодежи. Для  пущей
осторожности я  отправился домой в машине депутата парламента, что открывало
мне путь через все пограничные заставы при свете дня. На одном  из поворотов
дороги я вышел из машины и через  час ходьбы  по  горному склону добрался до
Кфар-Гилади.
     Моя  вторая  миссия  в  Сирии  и  Ливане  завершалась.  Вторая,  но  не
последняя.

     Глава пятая

ОФИЦЕР ШТАБА РАЗВЕДКИ

     После "черной субботы"  (29 июня 1946 года), когда английские мандатные
власти усилили  борьбу  против движения еврейского Сопротивления,  в  Бейрут
перестали поступать известия  из Эрец-Исраэль.  Сведения о  мрачных событиях
"черной субботы" - об арестах  руководителей ишува и  Хаганы, о повсеместных
обысках  в  киббуцах  в целях  обнаружения оружия,  о многочисленных арестах
среди молодежи в лагерях Рафиаха - я почерпнул из  арабской  печати. На  все
лады под броскими заголовками сообщалось о сокрушительном  ударе, нанесенном
ишуву  английской армией. Авторы  статей  со своим необузданным воображением
сообщали о многочисленных убитых подпольщиках, о полном разрушении ишува и о
конфискации больших партий оружия.
     Меня охватила  тревога.  Каждое место, упомянутое  в газетах,  было мне
знакомо как база Палмаха. Хотя я знал неуемную фантазию арабских газетчиков,
сомнения  разъедали мне душу  и лишали меня покоя,  так  как  одни  и  те же
названия повторялись изо дня в день. Я покинул Бейрут и приехал в Тель-Авив.
Но мне не удалось найти ни одного  из моих  командиров. Я отправился  в кафе
"Атара" и "Косит" в надежде,  что как обычно встречу там кого-нибудь, однако
состав их посетителей совершенно изменился. Позднее мне рассказали,  что оба
кафе  были в  числе тех,  куда  Хагана  запретила  заходить своим  членам из
соображений предосторожности. На следующий день я решил пойти в кафе "Маор",
находившееся тогда на улице  Алленби вблизи исполкома Гистадрута. В  кафе  я
занял  наблюдательную  позицию  против  входа.   Я  разглядывал  входящих  и
выходящих,  но не заметил  ни  одного  знакомого лица.  Вдруг  мое  внимание
привлек один из посетителей - человек с бородой, в белой  рубашке с длинными
рукавами и в полотняных брюках. Он  бросал в мою сторону испытующие взгляды.
Я решил поторопиться  убраться,  однако маленькие  улыбающиеся глазки  этого
человека  казались  мне  очень знакомыми и все же  я не узнавал его. Вдруг в
моем мозгу вспыхнуло: да ведь это  начальник генерального штаба Хаганы Ицхак
Садэ! Я не двинулся  с места. Чуть позже в кафе появился  молодой человек со
светлыми коротко постриженными волосами, в очках, при галстуке и со шляпой в
руках. Типичный городской  юноша, ничем не напоминающий киббуцника, которого
я так хорошо знал - Игала Аллона, командира Палмаха. Мы скрыли нашу радость,
и встреча проходила почти в атмосфере равнодушия. Я понял, что  штаб Палмаха
был  переведен из киббуца Мизра  в Изреельской  долине  в коммерческий центр
Тель-Авива.
     Несколько  дней  я  посвятил  тому,  чтобы  проинформировать  различные
организации о своей работе в Сирии и Ливане. Сообщил о проблемах нелегальной
репатриации, прибывающей  сухопутными путями,  о  деятельности  молодежи,  о
еврейской  общине  и  о  том,  что  было  сделано  мною.  Я  подчеркнул, что
необходимо  срочно  направить туда посланцев, которые будут заниматься всеми
этими  проблемами,  чтобы  не  утратить   достигнутого  и  продолжить  дело.
Многочисленные  нелегальные репатрианты двигались из Ирана, Ирака,  Турции к
нашим базам в Бейруте и Дамаске. Там ими занималась местная молодежь, но она
не была уполномочена принимать решения.
     Пока что меня использовали в качестве инструктора  то там, то здесь для
обучения  стрельбе  в цель  и  для  подготовки  диверсий,  в  частности,  на
Тель-Авивском   железнодорожном   вокзале,   которая  и   была  осуществлена
тель-авивскими резервистами Палмаха.
     Как-то меня вызвал  к себе Игал Аллон.  Он  рассказал о  сложившемся за
время  моего  отсутствия положении в Палмахе, о  том, как  развиваются  наши
отношения с арабскими соседями и английскими властями, и обратил внимание на
то,  что мы стоим на пороге  серьезного столкновения, особенно, если принять
во внимание возможность совместных действий арабов и англичан. Не исключено,
добавил Игал Аллон,  что арабские армии в соответствии с распоряжениями Лиги
арабских  стран вступят  в войну. Здесь он остановился  на  значении военной
разведки для принятия решений командованием и добавил, что при штабе Палмаха
решено создать  отдел,  который будет  возглавлять  офицер  штаба  по  делам
разведки.
     Тут же он сообщил, что решено назначить на этот пост меня. Одновременно
на пост офицера штаба по  вопросам  разведки  было решено  назначить "короля
разведки" Хаима Зингера (Рона).  Само собой разумеется,  что оба эти  отдела
должны были координировать  свою деятельность. Игал снова подчеркнул, что на
этот раз речь идет о полевой разведке, которая будет обслуживать действующие
силы Палмаха - единственную  тогда боевую силу, находившуюся в  распоряжении
ишува.
     До того времени подразделения подвижной  разведки  Палмаха  подчинялись
штабам батальонов. Они проникали во  все  районы  страны, знали почти каждую
тропинку  в  горах,  изучили все  подступы  к  деревням и  поселкам  арабов,
обнаружили пещеры, которые могли служить укрытием, водные источники, колодцы
и  отработали  всевозможные  подходы  боевых подразделений к  цели. Командир
подразделения  во  многом  полагался  на  рекомендации  подвижной  разведки,
поэтому в разведку отбирались наиболее способные бойцы.
     На каждую  арабскую деревню  составлялись  досье,  в  которые следовало
заносить данные о дорогах, ведущих в деревню, источниках воды, мостах и тому
подобном.  В  досье,  составленных  о  деревнях,  имевших   главным  образом
стратегическое значение, не хватало данных о важных объектах внутри деревни.
Чтобы собрать информацию такого рода, нужны были соответствующие кадры.
     В силу  политического положения, создавшегося тогда на Ближнем Востоке,
командование Хаганы разработало "Майский план 1946 года" на случай арабского
восстания против ишува. Этот  план был положен в  основу  военной подготовки
сил Хаганы.
     Для составления досье стали  использовать кадры  псевдоарабов и летного
взвода  Палмаха.  Псевдоарабы  стали   заниматься  главным  образом   сбором
информации,  к которой  не было  доступа у разведки  Палмаха, как  например,
численность   населения,   лидеры   деревень,   различного   рода   объекты,
общественные  учреждения, общая структура деревень, военный потенциал и тому
подобное.
     Бойцы  летного  взвода  также участвовали  в составлении  досье  каждой
деревни,  делая фотосъемки с воздуха  во время учебных полетов. Тогда летное
дело в  Палмахе было еще в стадии зарождения. На летной базе в киббуце Наан,
вблизи  аэродрома   в   Рамле,  лучшим  бойцам  летного  взвода  приходилось
тренироваться  в тяжелых  условиях  по системе "труд и тренировки": обучение
летному  делу  наряду с  сельскохозяйственными  работами. Авиаклуб  "Авирон"
служил  ширмой  для  военных  учений.  У входа на летное поле  стоял сержант
английской армии, который обычно поверхностно обыскивал каждого входящего. В
гараже на аэродроме  удалось  сделать тайники,  куда заблаговременно прятали
фотоаппараты. В самом самолете тоже был тайник, туда прятали  фотоаппарат  и
пленку  перед посадкой  самолета из опасения  перед  непредвиденным обыском.
Лишь после  того,  как  самолет  загнан в  ангар,  у входа  ставили часовых,
фотоаппарат  переносили  в  постоянный  тайник в  ангаре, а  пленку  летчики
прятали на себе и выносили.
     Какие цели фотографировали? Общий вид деревни, мосты на территории всей
страны, границы, железнодорожные вокзалы, нефтеочистительные заводы, военные
лагеря. Из-за  несовершенства фотооборудования  летчики вынуждены  были  для
съемок замедлять полет, давать крен.  Это  вызывало подозрения, и не  раз по
окончании полета наших товарищей увозили на допрос.
     Однажды съемки едва не закончились  печальным столкновением с полицией.
После  съемочного  полета  над  дворцом  Августы  Виктории   и   над  старой
резиденцией верховного наместника в Иерусалиме наши товарищи приземлились на
аэродроме в Иерихоне, рядом с киббуцом Бет ха-Арава. Их должен был ожидать у
посадочной площадки  на машине киббуцник-тракторист, чтобы забрать пленки  и
отвезти  их в Тель-Авив. Но тракториста там не оказалось, вместо него стояла
бронемашина  английской  полиции.  Наши  товарищи  из   предосторожности  не
заглушили  мотор.  Они тотчас  же  снова  вскочили в  самолет.  Бронемашина,
несшаяся им  навстречу,  не успела преградить им доступ на взлетную дорожку.
По возвращении на аэродром их  ожидала полицейская  машина. Один из летчиков
сумел спустить фотоаппараты и пленки на землю при посадке и шепотом сообщить
об  этом бойцу из  подразделения, ожидавшего его  на летном  поле. Англичане
произвели в  самолете  тщательный обыск и  ничего  не  обнаружили.  Летчиков
повезли  на  допрос   в  полицейский  участок   в  Рамле,  но  за  неимением
вещественных доказательств после шестичасового допроса их освободили.
     Летчик, который обычно передавал фотопленку по назначению в Тель-Авиве,
иногда ехал из Рамле в Яффу  арабским автобусом, так как в этих автобусах не
бывало  ни  полицейских, ни  военных  облав,  а  из Яффы он  шел  пешком  до
Тель-Авива.
     На  улице Дов Хоз, в  подвале дома  э9,  известном  под кодом  "крыша",
размещался  отдел  планирования  Хаганы. Лишь немногим  было известно  о его
местонахождении,  а вход  был разрешен  только сотрудникам. Там Маргот, жена
Ицхака  Садэ, проявляла  фотопленки,  а  небольшая группа вычерчивала по ним
увеличенные карты деревень и объектов. Карты хранились  в тайниках,  пока их
не передавали по назначению и не подшивали в досье деревни.
     В  тот  же период,  когда были утверждены ассигнования  на приобретение
фотоаппаратуры и  для наших  разведывательных отрядов, мне  было  необходимо
довольно много  разъезжать, чтобы скоординировать их деятельность. Для этого
я пользовался машиной, замаскированной под такси. Я был якобы шофером такси,
а мои  товарищи, которые ехали вместе  со мной при многочисленных остановках
по требованию военной полиции придумывали цели своих поездок и размер платы,
взимаемой мною.
     Для  поездок  в  моем  распоряжении  был  тот  же  гардероб, которым  я
пользовался в Сирии  и Ливан; так что вид горожанина шел на пользу,  когда я
разыскивал дорогу, но  в киббуцах,  где располагались подразделения Палмаха,
создавал препятствия. Как-то утром я приехал в киббуц  Рамат-Рахел. Поставил
машину на площадке  напротив столовой. Не успел я выйти из машины, как  меня
окружили киббуцники и вежливо,  но  настойчиво спросили,  что мне угодно.  Я
пошел по направлению к лагерю Палмаха, но мне тут же преградили путь. В душе
я радовался напряженности положения и попросил киббуцников  не мешать. Когда
я сказал, что мне нужно вниз, в  лагерь, меня засыпали вопросами:  откуда ты
знаешь иврит? кто тебя сюда послал? - и так далее. Мое лицо, шляпа, галстук,
вельветовые брюки - все  вызывало у них подозрения. Я пытался проложить себе
путь между стоявшими  на  пути киббуцниками, они же усердно убеждали меня  в
том, что мне лучше вернуться к машине и убраться из киббуца. Я подумал было,
не переборщил ли. Спасение пришло внезапно. Менахем Русек из Наана, командир
взвода,  вызванного,  чтобы  "ликвидировать  агента",  узнал  меня. При  его
возгласе: "Аалан!"  (арабское  приветствие  желанного  гостя) -  собравшиеся
рассмеялись.
     Когда  я  находился в Иерусалиме, с двумя нашими  людьми,  проникшими с
целью  разведки в Старый город, произошел  забавный  случай.  Они провели  в
Старом городе день и ночь, а наутро, в субботу, прошли через Шхемские ворота
к  дому Унгран. Им навстречу  вышла женщина и  позвала: "Махмуд! Махмуд! Иди
сюда!" Бойцы остановились. Махмуд,  так Махмуд. Женщина завела одного из них
на кухню и попросила прикрутить  фитили керосинки. Боец исполнил ее просьбу,
но отказался  от возна