сле дискотеки. Черт! Если бы я была мужчиной, я бы так не терзалась, а сидела сейчас в баре и хвасталась приятелям своим гигантским членом и тем, что женщины обливаются горячими слезами благодарности каждый раз, когда я им позволяю взглянуть на счастье моей жизни.
     Но главное - дело сделано. Я снова в седле. Вот и славно, трам-пам-пам.

***

     Именно сегодня Руперт, мой первый и официально единственный муж, решил мне позвонить. По-моему, я уже говорила, что Руперт отказался от блеска Лондона и уехал на далекий шотландский остров, дабы проводить время с пернатыми. Поскольку мы поженились очень рано, к Руперту я отношусь как к старому школьному другу, почти как к подружке. Мы с ним редко общаемся (хотя он регулярно посылает мне миленькие открытки с фотографиями морских котиков или буревестников), но, когда нам удается поболтать, делаем это легко, непринужденно и весело. Руперту я могу рассказать все что угодно и не бояться последствий.
     Разве можно представить более подходящего собеседника в такой момент? После нескольких обычных вопросов я выкладываю свою новость:
     - У меня вчера был секс, Руперт.
     - Поздравляю, - тянет он с сильным северным акцентом.
     - Спасибо. Я собой тоже очень довольна.
     - Я вообще-то и не думал, что ты живешь как монашка.
     - Именно так я и жила. Как праведница. Но с этим покончено.
     - Отлично. И кто он?
     - Доктор Уильям Купер.
     - Пластический хирург? Моя мать - его пациентка.
     - Правда? А что он ей исправляет? - И почему все, кроме меня, ходят к пластическим хирургам?
     - Не знаю. Стелла, он ведь... староват...
     - Не уверена. Он почти наш ровесник, может, чуть старше.
     - Помнится, мама была на его шестидесятилетии, а это как минимум года два назад. Чрезвычайно загорелый тип. Живет около Харлей-стрит. И у него огромные зубы.
     - Не-ет! - издаю я скорбный вопль. - Нет! Нет! Только не это. Руперт, не может быть! Я не могла потратить свой первый за год секс на старика, который мне в отцы годится. Боже мой! О нет. Теперь ясно, почему в его квартире было так темно.
     - Старик Купер. По моим подсчетам, когда ты родилась, ему уже было двадцать четыре года. - Его педантизм начинает меня раздражать. - Однако он благодаря своим профессиональным усилиям недурно сохранился. Правда, для тебя он, скорее всего, недостаточно волосат. Но даже в старости есть свои преимущества. Он, наверное, очень опытный? - Я слышу, как Руперт тихонько смеется. Нет, не тихонько, он сейчас просто рухнет от смеха.
     - Угадал. Показал мне пару хитрых приемов.
     - Какой ужас!
     - Ошибаешься, не такой и ужас. Эти приемчики тоже не лишены своей прелести. Англичане многого не знают. В основном считают, что девушке достаточно, чтобы ее пару минут потыкали, а потом кончили на лицо.
     - Правда? - спрашивает Руперт с неподдельным интересом. - Хм, а где учат этим самым хитрым приемам? Я бы тоже не прочь пополнить свой багаж.
     - Не знаю, наверное, по книжкам. Или в публичных домах. В идеале - на богатом собственном опыте. Или просто надо иметь врожденный талант к неукротимому, бурному сексу. Кстати, о птичках - как у тебя дела на личном фронте?
     - Не надо так злиться и воспринимать все в штыки. Не я же переспал с дедулей.
     - Я спросила о твоей личной жизни.
     - Да вроде все налаживается. Я тебе поэтому и звоню.
     - Да?
     - Хотел попроситься к тебе на пару дней. У меня тут одно свидание наклевывается. Пустишь?
     - Конечно. А не слишком ли далеко ты собрался на свидание? В Шотландии встретиться не с кем? И кто она?
     - Она живет в Лондоне. Зовут Крессида, работает гувернанткой. Познакомился с ней на свадьбе у кузена - помнишь Гарри? Согласись, как-то неудобно просить ее тащиться через всю страну, чтобы поужинать со мной.
     - Ой, Руперт, я только что вспомнила. Папа приезжает в пятницу на пару дней. Ничего? Вам обоим в доме места хватит, если ты не против пожить с ним под одной крышей.
     Руперт относится к моему родителю с большим подозрением. Он уверен, что папа к нему неравнодушен. Хотя, насколько мне известно, объективных доказательств тому нет.
     - Ничего страшного. Он может научить меня паре-тройке хитрых трюков, старушка Джин Мэри.
     - Его зовут не Джин Мэри, придурок. Он - мой отец, Руперт, так что, пожалуйста, прояви хоть немного уважения. Мог бы хоть имя его произнести правильно.
     - Прости, сила привычки. Большое спасибо, Стелла, что согласилась меня принять. Я приеду к вам в пятницу ближе к вечернему чаю. Ты только не оставляй меня с ним наедине.
     - Вообще-то у меня планы на вечер пятницы, так что тебе придется остаться с ним наедине. Так тебе и надо. Увидимся. И не забудь помыться.
     (Как я заметила на собственном опыте, англичане его класса - а Руперт не из бедняков - не слишком дружны с мылом и мочалкой. Когда мы с Рупертом были женаты, я все время просила его помыться, а он никогда не мылся. От него пахло псиной и мокрой шерстью, а это не самые романтичные и приятные запахи на свете.)
     - О боже. Перспектива устрашающая, но, похоже, выбора у меня нет. Ладно, постараюсь не отрываться от стены и беречь свои тылы. Пока, дорогая. Не сердись. И поздравляю, что подцепила Купера.
     Клянусь, я слышала, как он прыснул со смеху, прежде чем положил трубку.
     Тремя днями позже мне позвонили из благотворительной организации, которая развозит горячие обеды старикам и инвалидам, - якобы я подавала туда заявление, желая внести свой вклад. Они сказали, что в Кэмдене, пригороде Лондона, есть люди, которым очень нужна моя помощь, и предложили встретиться с начальником районного подразделения. Я в затруднении. Но тут почтальон принес открытку от Руперта: "Я придумал отличный способ совместить две твои любимые вещи: стариков и еду. Увидимся в пятницу. С любовью, Р."
     Хорошо снова иметь личную жизнь, но плохо, когда она смешна и нелепа.

7

     Уже четверг. Это означает одно.
     - Ой, куошки, - говорит Хани.
     Да, сегодня мы идем в "Милые крошки". Но все не так страшно, потому что после детсада мы отправимся в гости к Луизе на ланч - ложка меда в бочке дегтя. Поскольку все мамаши в детском саду стараются одеваться как можно страшнее, сегодня я сделаю то же самое. Может, если мы все будем выглядеть одинаково ужасно, их сердца смягчатся. Я чувствую себя предательницей по отношению к Луизе - ведь она в прошлый раз была в нарядном бледно-розовом кашемировом костюме. Но придется чем-то жертвовать: не могу же я три дня в неделю жить в кошмаре, я должна вписаться в этот "кружок грязнуль" во что бы то ни стало.
     И вот она я - одета так, что глаза режет. Футболка, вся в пятнах - ее забыл у нас один из неряшливых друзей Доминика, и после стирки она лежала у меня на дне ящика для колготок. Футболка коричневая, но не благородного каштанового или шоколадного оттенка, а цвета детской неожиданности. На ней круглые оранжево-рыжие разводы с белесыми точками, весьма напоминающими птичий помет. Удивительно позорная вещь - как будто ее делал слепец, когда над ним пролетала стая голубей.
     Но и это еще не все. Поверх футболки я напялила огромный джинсовый комбинезон с широченными лямками. Раньше его носил Фрэнк - в качестве рабочей одежды, но даже он отказался от этого уродства. Штанины у комбинезона такие длинные, что мне пришлось их закатать, и еще они все заляпаны краской цвета коровьего навоза, так что можно подумать, будто я валялась в хлеву. Дабы придать образу завершенность, я надеваю замызганные грязные сандалии, в которых копаюсь на грядках, взлохмачиваю волосы, мажу губы блеском, намеренно не душусь и сбегаю вниз.
     - Иии... - говорит Хани, что на ее примитивном наречии означает "ужас, ну и видок".
     - Знаю, - шепчу я, приглаживая ей кудряшки. - Это маскировка. Пойдем?
     - Аида, - соглашается Хани, и мы выходим из дома.
     Наше второе посещение тоже не увенчалось успехом. Наоборот, все было еще хуже. К обеду я не переставая повторяла про себя все известные мне матерные слова. Внутреннее раздвоение моей личности усилилось. Я едва сдерживала желание убить всех родительниц этого детского сада. Убить медленно, чтобы смерть была мучительной, например поджарить их живьем на вертеле, а потом разорвать на части, как мух.
     Что с ними со всеми? Да тут сплошь больные, больные психи. Нет ничего хуже, чем быть отщепенцем, когда отвергающее тебя сообщество - сборище калек-идиотов, ходячих аномалий. Знаете, даже у взрослых случаются такие моменты, когда очень хочется, чтобы тебя приняли "за своего", чтобы взяли тебя в игру и дали шанс показать, что ты тоже на что-то годен. Вот и у меня возникло такое чувство, только наоборот. Я - душа компании и звезда класса, с которой не хотят дружить зануды-отщепенки. Это они должны умолять меня присоединиться к ним. Это я тут единственная нормальная женщина - я хотя бы иногда мою подмышки, и я не страдаю безумными педагогическими идеями. Так нет же, не помогла даже моя хитрая маскировка. Я чувствовала, как сгущается туча всеобщего порицания над моей головой, стоило мне подтереть ребенку нос, попросить невоспитанного засранца помолчать, когда я читаю детям сказку, или вслух подумать - не пора ли четырехлетнему мальчику научиться какать в горшок. Нет, не пора. Потому что "мы считаем, что каждый ребенок вправе сам решать, когда ему надоест ходить в подгузниках", как сказала мне Марджори. "Мы" считаем неверным навязывать ребенку собственные стандарты и представления о том, что в обществе допустимо, а что нет. А заставлять ребенка мочиться в горшок - это насилие над его личностью, и это непорядочно по отношению к нему. (Я вам скажу, что такое непорядочно. Непорядочно заставлять меня нюхать и собирать говно чужих детей. Вот это непорядочно, если вас интересует мое мнение. Правда, их оно не интересовало.)
     День все не кончался. Бесконечный день. Меня отчитывали за всякое разумное и нормальное действие: когда я разнимала дерущихся детей или вытирала им сопли, когда пыталась отчистить "Доместосом" мебель от грязи (потому что хлор вреден, а грязь, очевидно, - нет), когда решила почитать детям сказку про эльфов и сапожника, а не "развивающую" книжку про маленьких инвалидов (ой, простите, про детей с отклонениями в развитии), у которых было по две мамы. Я думала, что с этим маразмом мы покончили еще в восьмидесятых, ан нет. На выбор мне предложили почитать детишкам книгу про двух безруких (в буквальном смысле) сестричек или нудное описание жизни в пустыне Калахари с точки зрения пятилетнего мальчика. Закачаешься от такого разнообразия. Зато, как вы могли догадаться, авторами этих книжек были женщины среднего класса, проживающие в нашем районе.
     Урод Икабод очумел от счастья на уроке рисования в художественном уголке. Да-да, еще один пунктик. Каждый старый и грязный предмет мебели в этой комнате обладает звучным названием. Книжный уголок - пара грязных пуфиков; кухня - обшарпанный стол, на котором навален серый пластилин; игровая площадка - негодный детский манеж; сундучок сокровищ - коробка с такими старыми игрушками и книжками, что я постыдилась бы отдать их даже в благотворительную организацию. Загадка на загадке. Все присутствующие здесь женщины живут в домах и квартирах стоимостью от 300 тысяч фунтов стерлингов. Так в чем же дело? Что мешает нам купить новые игрушки и новую мебель? Зачем нам притворяться бедными? Надо будет спросить Луизу. Я уже и раньше замечала такое за английским средним классом. Именно они покупают своим детям одежду в комиссионках, именно они возят своих детей в ржавых поломанных колясках. Зато представители рабочего класса одевают своих малышей в пуховички и возят их в колясках-джипах. Бледные, тощие заморыши, которых словно все время бьют и морят голодом, - они как раз и есть чада среднего класса. Почему так?
     Зато я сегодня выучила новое слово: "пипи-хвостик". Мило, да? Вам кажется странно? Пипи-хвостиками Марджори - грудастая кормящая чокнутая - называет пенисы. "Не забудьте потрясти свои пипи-хвостики", - говорит она двум мальчикам, которые единственные умеют пользоваться унитазом, - правда, им уже скоро в школу идти.
     - Пипи-хвостики? - спрашиваю я, не слишком удачно скрывая свой ужас.
     Нет, в самом деле, мальчику четырех лет говорят, что у него есть хвост, только спереди. Мало того, этот хвост еще и пи-писает. Это нормально для психики ребенка? Что бы на это сказал добрый доктор Фрейд?
     - Да, - отвечает Марджори, которая никогда мне не улыбается. - Так мы их здесь называем.
     - А чем вас не устраивает "петушок"?
     - Всем, - презрительно фыркает Марджори, которой явно пора заняться своими усами. - В том числе тем, что Петя-петушок - это имя. Такое сходство может привести к тому, что ребенка будут задирать и оскорблять, а мы этого не поощряем.
     Это "мы" произносится так, чтобы было ясно: я в "их" число не вхожу. Марджори поворачивает свою тушу и меряет меня наглым взглядом - уже во второй раз за день. "Хамка, - думаю я, - ленивая жирная хамка". Совершенно некстати в памяти всплывает пенис Уильяма Купера - такой бледный, как огромный опарыш. Я унимаю дрожь и продолжаю гнуть свою линию:
     - Ну а как насчет "пениса"? Такого имени нет.
     - Никаких "пенисов". Мы рекомендуем использовать анатомические термины начиная с шести с половиной лет. Для тех, кто младше пяти, мы в "Милых крошках" пользуемся уменьшительными названиями.
     - Правда? А как "мы" принимаем такие решения? У кого-нибудь из нас есть педагогическое образование? Видите ли, я следую своему материнскому инстинкту, а вы?
     - Я в этой области специалист высокого уровня, именно поэтому меня назначили ответственной за игры, - говорит Марджори.
     - И как вы за них отвечаете? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но в этой комнате, - показываю я рукой, - по-моему, чрезвычайно грязно. Тут небезопасно для детей. Мебель старая и поломанная. Туалеты отвратительные.
     Мне просто интересно, по каким параметрам эта группа определяет себя как "детский сад"? И почему вы считаетесь ответственной за игры? Вы, Марджори, насколько я успела заметить, вы ведь не играете, нет? Вы только кормите Юана в углу и приказываете время от времени принести вам чашку чая.
     - Да будет вам известно, - шипит Марджори, - что я пять лет заведовала детскими садами по всему Лондону, и родители сами назначили меня ответственной.
     - Не сомневаюсь, - говорю я, наклоняясь, чтобы подтереть нос Пердите. - Я всего лишь хотела узнать, какое у вас образование, только и всего. Но если вы не хотите говорить, дело ваше. Так о чем мы беседовали? Ах да, пипи-хвостики. Видите ли, по-моему, это весьма нездоровое название для данной части тела. Как насчет "штучки"? - предлагаю я вежливо, чтобы еще больше ее разозлить. - Хотя мне доподлинно известно, что, называя пенис "штучкой", мальчик обрекает себя во взрослом состоянии на долгое лечение у психоаналитика.
     - Конечно, нет, - отвечает Марджори с тупым выражением на лице. - А что касается ваших замечаний, меня они не слишком интересуют. Если вам так не нравится наш детсад, Стелла, вам лучше подыскать другой.
     - Здесь нравится Хани, и только поэтому я все еще здесь.
     - Вот и я о том же. Не вам, а детям должно тут нравиться. И за все годы моей работы я ни разу не руководила детским садом, который бы дети не любили.
     - Все в порядке? - нервно спрашивает Фелисити, вдруг выпрыгнув у меня из-за спины.
     - Мы просто беседуем, - улыбается Марджори сквозь зубы. - Я лишь втолковала Стелле кое-что.
     - Боже мой! - ахает Фелисити, дергая свое жемчужное ожерелье. - Ох, Марджори, ты же понимаешь, что Стелла очень старается.
     - Да, с платками и "Доместосом" в руках, это я заметила, - цедит Марджори.
     - Скорее! - паясничаю я. - Звоните в полицию, в социальные службы, в СЭС!
     - Она, - Марджори тычет в меня жирным пальцем, - пренебрежительно отозвалась о книжке, которую мы читаем детям на этой неделе.
     - А я и не знала, что уже выбрали книжку на эту неделю, - говорю я. - И как она называется?
     - "Когда мамочка умерла", - хором отвечают они.
     - Что за хрень! - едва не кричу я.
     - Видишь? - Марджори смотрит на Фелисити. - Видишь? То же самое она сказала и до этого.
     - Это очень сложная тема, - морщится Фелисити. - Но мы все решили, что она прекрасно изложена в этой книге. Очень чутко. Подруга Марджори прислала ее нам из Америки.
     - Это детский сад для детей до пяти лет. И я не собираюсь читать им книжку про умирающую маму.
     - Но это важная тема, - назидательно произносит Марджори. - Все мы умрем. Мы уже сейчас умираем: и вы, и я, и все наши дети. Дети умирают. Детям полезно как можно раньше узнать о смерти и принимать ее как неизбежность. Смерть - это естественно.
     - А мама после смерти попадает в рай? - спрашиваю я.
     - Нет, - отвечают обе.
     - Она вообще после смерти попадает в какое-нибудь хорошее место?
     - Ее хоронят в землю, и она снова воссоединяется с матерью-природой, - говорит Марджори. - И по-моему, это прекрасно. Это круговорот жизни.
     На это у меня нет времени. На самом деле нет. Я могла бы стоять и спорить с Марджори до скончания веков.
     - Пусть каждый останется при своем мнении, - говорю я более примирительно, чем хочу.
     - Все мы становимся мудрее. Может быть, и вы, Стелла, научитесь чему-нибудь здесь, в "Милых крошках".
     - Не исключено. И знаете, Марджори, возможно, вы тоже.
     - Я всегда открыта всему, что способствует духовному росту. Всегда.
     Фелисити уводит Марджори, а я принимаюсь намазывать кусок хлеба дешевым клубничным джемом. Да, меня явно ожидают неприятности, ну да бог с ними.
     Как только мы выходим из детского сада, начинается дождь, а когда доходим до Регентс-Парк-роуд, уже льет как из ведра. Звоню в квартиру Луизы, но тщетно. Видимо, она еще не вернулась от дантиста. Дождь так и хлещет, и, видимо, нам придется залезть под навес пекарни и ждать.
     Мы простояли там минуты три. Хани тепло и сухо - она в коляске под непромокаемым чехлом, а мне сыро и холодно - я без зонта, и ветер заносит струи дождя под навес. И тут я замечаю, что к нам идет мужчина. Идет вразвалочку, на нем спортивные штаны в духе восьмидесятых, с двумя яркими полосками по бокам, огромная черная толстовка с капюшоном и каким-то непонятным логотипом и черная шапочка, как будто сооруженная из колготок, - такие любят носить подростки-негры. Прямо как Али Джи, и, конечно, непременно в черных очках, хотя на улице дождь.
     Призрак Али Джи останавливается у двери и выуживает из кармана штанов ключ. Это может означать только одно: если у Луизы квартира А, то у него - квартира Б. То есть он мог бы нас впустить в подъезд. И уж лучше сидеть в сухом подъезде, чем тонуть здесь. Поэтому я выскакиваю из-под навеса:
     - Простите...
     - Йо, - отвечает мужчина.
     - Вы тут живете?
     - Йе.
     - Меня пригласила в гости ваша соседка Луиза...
     - А, ага.
     - Но, видите ли, ее еще нет дома, - я показываю на небо, - а мы уже промокли до нитки.
     - Ага, - снова говорит он, вставляя ключ в замок.
     Штаны у него какие-то странные.
     - Вот я и подумала, может, вы нас впустите в подъезд? Мы бы подождали Луизу там.
     Он оглядывает меня с ног до головы тем же взглядом, что Марджори, только малость добрее.
     - Реально. Входите. - Теперь он изъясняется на почти нормальном языке.
     - Спасибо, - говорю я, когда он помогает мне затащить коляску в подъезд через узкую дверь. Хани крепко спит.
     - Тут сухо. Чайку? - спрашивает он. - Я как раз собирался заварить себе свежего.
     - Вы так добры. Спасибо, не откажусь, если вас это не затруднит.
     - А ребенок?
     - Я оставлю ее тут. Она спит, да и здесь, как мне кажется, безопасно.
     - Наверх, - произносит он и поднимается по лестнице.
     - Кстати, меня зовут Стелла, - говорю я, следуя за ним.
     - Янг-Ца, - представляется он в ответ. Не поняла, наверняка ослышалась.
     - Простите. - Мы подходим к его двери, которая раскрашена под камуфляж. Занятно. - Я не расслышала вашего имени.
     Он