Все пропало.
     Думаю, за всю свою жизнь мне еще никогда не было так стыдно. Однажды, еще в детском саду, я описалась и даже сейчас, тридцать пять лет спустя, все отчетливо помню: ярко-желтая струйка звучно стекала на линолеум. Тогда мне было очень стыдно. Да, признаюсь, иногда я была не слишком добра и тактична с другими людьми, но по крайней мере меня после мучила совесть. По отношению к своим родителям у меня тоже двоякие чувства, но, право слово, никто не любит своих родителей безоговорочно. Ничто, ничто из всего мной совершенного в этой жизни не могло бы повлечь такого нелепого наказания. У Господа Бога там что, совсем крышу снесло?
     Я забираюсь в постель - потому что ничего другого в голову не приходит, и выпиваю успокоительного. Первая мысль - позвонить всем мужчинам, с которыми я когда-либо спала, и спросить напрямую. Пока действует успокоительное, шок будет не таким сильным. Но я не знаю их телефонов, за исключением номеров Доминика и Руперта. Доминик сейчас спит в Токио, а Руперт будет здесь завтра. Вот когда приедет, тогда и спрошу.
     Этого просто не может быть. Иначе кто-нибудь уже обязательно сказал бы мне.
     Обязательно.
     Боже мой.
     Мне приходится выбраться из своей берлоги, потому что надо покормить Хани - Мэри только что привела ее из детсада (сегодня я была бы не в силах вынести присутствие Марджори). Она сидит за обеденным столом и лепит колечки из пластилина ("Ой, улитки"), пока я стою у плиты и разогреваю курицу карри с рисом, которую вчера приготовил Фрэнк. У меня до сих пор сводит желудок и подмышки от ужаса чешутся нестерпимо. Я готова расплакаться. Нет, честное слово. Мало того, что я горю от стыда, я теперь никогда больше не смогу заниматься сексом.
     Нет, не совсем так. Есть, конечно, выход. Можно выучить азбуку глухонемых и найти себе подходящего партнера. Лучше еще и безрукого - чтобы он не мог написать правду обо мне. Но разве найдешь этих безруких глухонемых, когда надо. Я уже почти рыдаю.
     - Эй, - окликает меня Фрэнк, входя в дом из сада. - Что случилось? Отчего такое печальное лицо? Привет, милая, - говорит он Хани, потрепав ее по пухленькой щечке.
     - Пйивет, - радуется она.
     - Нормальное лицо, - отвечаю я и натянуто улыбаюсь, дабы подтвердить, что я в прекрасном расположении духа и счастлива, как воробей в весенний день, чик-чирик! - Как дела на работе, дорогой?
     - Фозерингтон из отдела финансов - такой зануда, - отвечает Фрэнк (всегда-то он понимает шутки). - Тут для меня хватит или мне бутер перехватить? - Потом заглядывает в холодильник:
     - Сок?
     - Да, пожалуйста, достань для Хани. Еды полно, и вообще - ты же ее готовил, так что имеешь на нее полное право.
     - Отлично. - Фрэнк достает тарелки и надевает Хани клеенчатый нагрудник. - Готовишься к завтрашнему вечеру?
     - А что будет завтра вечером?
     - Завтра вечером будет пятница, Стелла, и мы с тобой идем развлекаться.
     - Ах да. - Я вспоминаю, как обрадовалась, когда Фрэнк предложил мне пойти с ним на вечеринку и научить искусству флирта. Сейчас кажется, что это было тысячу лет назад, в далеком прошлом, до того, как моя сексуальная жизнь потерпела крах.
     - Сначала намечается тусовка в Шордиче, потом вечеринка в Сохо, а потом, если тебе к тому времени еще не надоест, можно податься на Олд-стрит.
     - Знаешь, приезжают папа и Руперт. Мне неловко оставлять их одних.
     - Стелла, - сурово говорит Фрэнк, - я сам слышал, как ты их предупреждала, что вечером тебя дома не будет.
     - М-м-м, - облизываюсь я, - потрясающе вкусно. Ты добавил сюда кардамон?
     - Да, и корицу.
     - Ты здорово готовишь. - Я наваливаю себе еще риса. - А почему ты никогда не готовишь для своих женщин?
     - Потому что еда их не интересует. И не увиливай.
     - Хорошо. Насчет завтра. Я не знаю, Фрэнки, смогу ли пойти.
     - Почему? И почему ты такая красная?
     - Потому что переполнена благодарностью и уважением к тебе.
     Фрэнк закатывает глаза.
     - Правда, Фрэнк, насчет завтра я еще не решила.
     - Дорогая, ты падаешь в моих глазах.
     - Я могу встречаться только с глухими, - шепчу я, опуская голову. - Или с безрукими немыми. Да все нормально, и похуже бывает. Фрэнк, у тебя нет знакомых глухих мужчин? Пожалуйста, это очень важно. Правда, это сильно сужает круг поиска партнера.
     - Ты что, обкурилась? - спрашивает Фрэнк. - Несешь какую-то чушь.
     Я смотрю на Хани, которая пытается одной рукой есть рис, а второй гладить пластилиновую "улитку".
     - Я...
     - Что, Стелла? Ты заболела? Девочка моя, ты о чем?
     - Я... это... ну, то есть... - Нет, я не могу ему сказать. Мне так стыдно, что уши горят и в трубочку сворачиваются.
     - Так что? Ты это, или то, или совсем того? Говори же, Стелла!
     - Я не могу тебе сказать. То есть могу, но потом мне придется тебя убить.
     - Да что с тобой? - Фрэнк начинает злиться.
     - Я издаю ужасные звуки во время оргазма, - выпаливаю я со всхлипом.
     Фрэнк ставит на стол стакан с соком и смотрит на меня с открытым ртом.
     - Только не смейся, умоляю тебя, - театрально хнычу я.
     - Я и не смеюсь, - уверяет он, но уголки губ уже ползут вверх, и от бессилия я кидаю в него комочек риса.
     - Какие звуки?
     - Я... я... хрюкаю.
     - О господи! Господи боже мой.
     Он старается сохранить серьезное и сочувственное лицо, но не слишком удачно - я прекрасно вижу, что он готов расхохотаться.
     - Слушай, у меня жизнь на глазах рушится, - скорбно говорю я. - Попытайся хотя бы сделать вид, что тебе меня жаль.
     - Хрюкаешь? Вот так? - Фрэнк издает смачный хрюк.
     - Да, наверное.
     - Что, вот так прямо и хрюкаешь? - Он хрюкает три раза подряд, с каждым разом все громче, и потом с недоверием таращит на меня глаза.
     - Пятачок, - говорит Хани с набитым ртом. Потом тоже хрюкает, разжеванная курица разлетается по всему столу, и Хани хихикает. Смешно ей.
     - Хани, я этого не говорил. - Фрэнк уже откровенно давится от смеха. - Хрю. Хрю, хрю. ХРЮ!
     Тут к нему радостно присоединяется Хани, и вскоре кухня уже напоминает шумный свинарник.
     - Да уж, - успокоившись, говорит Фрэнк, - утонченная дама. Парижская штучка.
     - Забудь, Фрэнк. - Я стараюсь оставаться невозмутимой и серьезной, но на самом деле готова сквозь землю провалиться от стыда. И зачем только я ему сказала. Такое чувство, что у меня под мышками ежики завелись.
     - Стелла?
     - Пожалуйста, не начинай. Зря я тебе рассказала. И вообще, в бессознательном состоянии человек за свои действия не отвечает...
     - Хрррррю, - грубо перебивает меня Фрэнк. - Хрю-хрю.
     - Зато ты за последние три месяца как минимум одной женщине кончил прямо в глаз, так что мы с тобой квиты.
     - Чушь собачья, - начинает Фрэнк, но я не даю ему договорить, потому что твердо знаю - прямо в глаз и кончил.
     - У меня есть неопровержимое тому доказательство - я слышала это собственными ушами. Поэтому давай договоримся вести себя как взрослые люди. Да, нам известны нелицеприятные факты из жизни друг друга, но мы постараемся о них забыть.
     Фрэнк почистил яблоко для Хани и теперь рассеянно кормит ее. Но видно, что он сейчас не о яблоке думает.
     - Но, Стелла, откуда ты это знаешь? Тоже слышала собственными ушами?
     - Конечно нет. Я в такие моменты как бы отключаюсь. Разве во время оргазма ты себя контролируешь? И уж тем более никому в голову не придет вслушиваться, какие звуки он издает.
     - Тогда ты не можешь знать наверняка.
     - Кое-кто мне об этом сказал.
     - Кто? Этот кто-то наверняка пошутил.
     - У этого кого-то нет чувства юмора. К тому же это и не смешно. И, как я уже сказала, забудем об этом, хорошо? Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мне завтра надеть?
     - Дедуля, - бормочет Фрэнк, будто его осенила гениальная догадка. - Тот дедок, с которым ты переспала.
     - Да, Холмс, вы угадали. Браво. А теперь можем мы сменить тему?
     - Ну и зверинец у этого старикана был. Тигр переспал с поросенком.
     - Фрэнк! - кричу я, а Хани вслед за мной: "Фыэнк!"
     Фрэнк молчит, с перекошенным лицом продолжая кормить мою дочь яблоком. Я вижу, что он едва удерживается от истерического припадка - от усилий не заржать того и гляди глаза из орбит выскочат. Я бросаюсь к раковине и с остервенением принимаюсь за тарелки. Чувствую взгляд Фрэнка на своей спине.
     - А кто-нибудь еще, Доминик например, говорил тебе об этом?
     - Нет.
     - Никогда?
     - Нет, никто никогда не говорил мне: "Стелла, ты орешь как свинья недорезанная, когда кончаешь". Странно, правда?
     - Не сердись, Бейб. Скорее всего, это случилось с тобой всего один раз.
     - Сомневаюсь. И не называй меня "деткой", будто я шлюха какая. - Я снимаю с Хани слюнявчик и поднимаю ее на руки.
     И тут Фрэнка прорывает. - Я это сказал не в смысле "детка", а в смысле... - гогочет он.
     До меня наконец доходит.
     - Да-да, Бейб, так звали поросенка в кино. Ха. Ха. Обхохочешься, как смешно. Мы с Хани пошли готовить комнаты для гостей, - сообщаю я с достоинством. - И между прочим, это была очень злая шутка.
     Поднимаясь по лестнице, я слышу, как Фрэнк сначала громко хохочет, потом заходится непристойным гоготом. Слышу, как он хлопает себя по бедрам. Потом что-то роняет. Да он там просто обезумел от смеха.
     - Хью, - тихо хрюкает Хани, уткнувшись мне в шею. - Ой, паасенок.
     - Нет, милая. Ох, поросенок. Ох, как стыдно поросенку, - говорю я печально.

9

     Пятница, утро, хаос. Из еды в доме только сухари, бананы и остатки вчерашнего карри. Я как раз собиралась сбегать за продуктами в супермаркет, но тут звонит телефон. Это Руперт. Говорит, что решил из Шотландии добираться не поездом и не самолетом, а на своей машине, поэтому не может точно сказать, во сколько приедет завтра.
     - Поэтому, - сообщает он мне, - я попросил Крессиду - это девушка, с которой у меня свидание, Крессида Леннокс, - чтобы она сразу пришла к тебе к половине седьмого. Я к тому времени буду уже у тебя или где-то близко. Ты не против?
     Полагаю, что нет. Руперт заказал столик в ресторане "У Одетты", что в десяти минутах ходьбы от моего дома.
     - Нет, я не против. Только, пожалуйста, постарайся быть вовремя. У меня приезжает папа, к тому же я собираюсь на вечеринку, и мне надо подготовиться. А если тебя здесь не будет, мне придется сидеть в гостиной и развлекать твою подружку, вместо того чтобы наводить марафет перед выходом.
     - Тебе понравится Крессида, - беззаботно отвечает Руперт. - Можете поболтать о детях и всяком таком.
     - С чего это? Потому что у нас обеих есть матки?
     Руперт неприлично фыркает. За что я его люблю, так это за покладистость - он никогда не обижается на мои злые шутки.
     - И поэтому тоже. Но кроме этого, она работает с детьми, так что вам будет о чем поговорить. Наверное. В любом случае, я к ее приходу уже буду у тебя. Не волнуйся. Чао.
     Перед тем как уйти, пишу записку Мэри, чтобы немного прибралась в гостиной, пока Хани будет спать. Тут кто-то опять звонит - на сей раз в дверь.
     - Бонжур, - тянет Тим, мой сосед. Стоит в дверях, сунув руки в карманы и оттопырив штаны.
     - Здравствуйте, - отвечаю я. - А я как раз ухожу. Жду сегодня гостей, а в доме ни крошки. Надо успеть пробежаться по супермаркету, пока няня не ушла.
     Тим все так же стоит в дверях, шевеля пальцами в карманах и пялясь на меня. На той неделе примерно в это же время он стриг мой газон. Значит, по пятницам он не работает.
     - Вы слышите? - Я бренчу ключами. - Тим, вы простите, но у меня очень мало времени.
     - Я вас отвезу, - наконец отвечает он странным глухим голосом, как водолаз со дна моря.
     - Нет, спасибо, - отказываюсь я, выходя на крыльцо и захлопывая дверь.
     Он не двигается с места, так что мы оказываемся вдвоем на узкой верхней ступеньке. Почему он такой странный?
     - Я сама съезжу.
     - Я бы хотел вас отвезти.
     - Очень мило, но...
     - Пока Дженис и детей нет дома, я не знаю, куда себя приткнуть, - говорит он уже как нормальный человек и добропорядочный семьянин, немного уставший от своей долгой семейной жизни. - Мне тоже нужно кое-что купить. Пойдемте, - добавляет он, видя мое озадаченное лицо. - Будет весело.
     Тим направляет брелок на улицу, и большой черный мини-вэн (понятное дело) мигает фарами и щелкает замками.
     - Ну же, - зовет меня Тим, быстрым шагом устремляясь к машине.
     Не поехать с ним уже нельзя - сочтет за грубость. Он действительно странный и похож на кенгуру. Но раз ему так скучно и одиноко, а в супермаркете ему так "весело", то, пожалуй, я могу составить ему компанию.
     - Пристегнитесь, - командует Тим, когда я вписываю свой зад на переднее сиденье.
     Сам он уже пристегнулся. Покосившись, я отмечаю, что ремень натянут поверх его гордой груди, словно орденская ленточка. Наверняка Тим в детстве был из тех мальчишек, чьи брюки всегда слишком коротки и слишком сильно обтягивают круглые ягодицы (по нему видно, что он всю жизнь был толстозадый). И еще заправлял в брюки трикотажную жилетку и носил на обед ужасные сандвичи, которые воняли тухлыми яйцами, а злые шутки своих ровесников игнорировал, погружаясь в мир фантазий, населенный троллями или хоббитами. Мне вдруг становится его жалко.
     - Что, - оживленно начинаю я, - по пятницам не работаете?
     - Сейчас нет, - не вдаваясь в подробности, отвечает он.
     - Это, наверное, удобно - три выходных кряду?
     - Да.
     - Больше времени на детей.
     - Ага.
     - Хорошие у вас мальчишки.
     - Хорошие, мамзель, хорошие.
     Какое-то время мы едем молча, пока не доезжаем до "Швейцарского домика". Сам деревянный домик, словно картинка с рекламы Альпийского горнолыжного курорта, всегда казался мне нелепым, неуместным на загруженном шоссе. Но как только он показался впереди, Тим вдруг хватает меня за колено и во все горло вопит:
     - Йодел-и-хи-хо!
     От неожиданности я подпрыгиваю:
     - О господи!
     Тим, одной рукой держась за руль, другой ободряюще машет перед моим носом:
     - Ну же! Давайте!
     Я непонимающе улыбаюсь. Чего он от меня хочет?
     Тим глубоко вздыхает.
     - Йодел-и-хи-хо, - орет он снова. А потом вежливо шепчет:
     - А теперь вы должны ответить мне: "Йодел-и-хи-хи". - И выжидательно вздергивает брови.
     - А, ха-ха, да, - запинаюсь я. - Швейцарский домик. Поняла. Это вы йодлем поете. Ага. Ха-ха.
     - Йодел-и-ХИ-ХО! - заливается Тим с тупым и довольным выражением лица. - Ну, присоединяйтесь же! Господи, да чего вы не поете?
     - Не хочу.
     - Йодели-хи, йодели-хи, - в ярости орет он все громче и громче. - Йодели-хи-хи, йодели-хи-хо, йодел-едл-йодл-едл-йодел-и.
     Черт возьми. Я не знаю, что делать, поэтому просто смотрю в окно.
     Тим замолкает и не произносит ни звука, пока мы не доезжаем до Финчли-роуд.
     - Слушайте, - вдруг заговаривает он, - я буду с вами откровенен.
     - Хорошо, - соглашаюсь я. - Откровенен в чем?
     - В том, что у меня есть потребности. У меня есть потребности.
     - А... - Я в полном замешательстве. - Какие потребности?
     - Вполне реальные потребности. А вы меня впечатляете. Вы - необычная женщина.
     - А, - повторяю я. Жаль, я сейчас не помню, что написано в инструкции по самозащите о том, как выпрыгивать из машины на ходу.
     - Ну, вы иностранка, понимаете, и все такое, - продолжает он.
     - Это верно. Только, мне кажется, вы преувеличиваете мою экзотичность, Тим. Я ведь наполовину англичанка.
     - Но выросли не здесь, так ведь? Это заметно.
     Я соглашаюсь, что действительно в основном росла за границей. Тим понимающе кивает и паркует машину. Мы выпрыгиваем и направляемся к ряду тележек.
     - Тим, о чем это вы?
     - Об этом самом. - Он берет меня за руку и ведет к бетонной скамеечке, на которой обычно сшивается всякая пьянь. - Присаживайтесь, - торжественно предлагает он и сует руки в карманы. - Это я все вот о чем. Я знаю, какие вы, незамужние женщины. Вот о чем.
     - Понятно, - говорю я, взглянув на часы. - Тим, у меня очень мало времени, так что...
     - Вот и я об этом же. Вам сколько? Тридцать пять?
     - Даже тридцать восемь.
     - И времени осталось мало, - довольно продолжает Тим.
     - Для чего? Для чего мало осталось времени?
     - Для вашей красоты. Посмотрите на себя. Вы разведены, не замужем и с каждым годом не становитесь моложе...
     - Совершенно точно, - радостно соглашаюсь я. Как же он мне осточертел. Его "мамзели" я еще сносила худо-бедно, но теперь он меня точно достал.
     - И вам до смерти хочется мужика. Всем вам.
     - Я тут, вообще-то, одна.
     - В смысле, вам, бабам. Вашего типа.
     - Хочется мужика?
     - Еще как! - подтверждает Тим. - Пойдемте в магазин. А то у них йогурт с ревенем вечно кончается.
     Вкратце теория Тима такова (в деталях он мне объяснял ее, пока мы обходили ряды с макаронами, чипсами и молочными продуктами): я с ним обязана завести интрижку. Так, ничего серьезного. У Дженис, очевидно, началась менопауза, что значительно снизило ее сексуальное влечение. Наверняка это временное явление. Но тем не менее в данный момент у Тима имеются вполне реальные потребности, а я - я почти старая, не замужем и до смерти хочу трахаться. Да, на длительные отношения я рассчитывать не могу, но зато сейчас в моих силах поиметь столько секса, сколько мне захочется. С Тимом. Днем. И мне это очень понравится, потому что: а) я - француженка, а следовательно, хочу секса даже больше, чем мои английские сестры по несчастью, и б) это даст мне возможность вспомнить родной язык, поскольку в интимной обстановке его заводит французский прононс.
     - Итак, - резюмирует Тим, останавливаясь у полки с сырами и потирая руки, - что скажете?
     Да ничего не скажу. Я смотрю на стилтон с голубикой и думаю, отчего англичане, при таком огромном разнообразии сыров, недооценивают это богатство и настойчиво их портят? Голубика в стилтоне. Представляете? Что дальше? Кишмиш в бри? Мармеладки в брынзе?
     - Это унизительно, - говорю я Тиму, указывая на прилавок. - Это унизительно для всего сырного сословия.
     - Мне нравится ярлсберг <Сорт норвежского твердого сыра.>, - отзывается он.
     - Я не могу завести с вами интрижку, Тим, - резко заявляю я. - Но спасибо за предложение.
     - Почему нет? - искренне изумляется он. - Почему нет?
     Мой отказ, похоже, нисколько его не смутил. Он возмущен - так же, как когда я отказалась петь йодлем.
     - Ваши представления о хорошем сыре оскорбительны для меня, - честно отвечаю я.
     - А вы, я так полагаю, любите эти французские вонючки, которые на вкус все равно что грязные носки, - фыркает он.
     - Представьте себе. Но "Веселая буренка" мне тоже нравится.
     - Женщине это не идет, - продолжает Тим, отпрянув от меня так, словно, угостившись сначала сыром с плесенью, я вознамерилась лизнуть его.
     - Ну вот, - говорю я.
     - "Ну вот" что?
     - Ну вот, значит, мы не можем завести интрижку, потому что я целыми днями ем вонючий сыр. На завтрак. На второй завтрак. На ланч и обед. И на ужин.
     - Правда?
     - Да. Вот такая я француженка. Целыми днями ем сыр, а по ночам хожу в полосатой тельняшке с красным платком на шее и в беретке.
     - В тельняшке, значит? Тельняшка. "Браун" выпускает отличные электрические зубные щетки. Очень эффективные. У Дженис такая есть.
     - Не сомневаюсь.
     - Вы могли бы пользоваться такой, прежде чем идти ко мне. И полоскать рот мятным зубным эликсиром.
     Все, с меня хватит. Странно, но я не могу разозлиться на Тима, не могу всерьез на него обидеться, хотя должна бы. Отчего-то мне его жаль. Он настолько несуразен, и он - англичанин в худшем смысле этого слова. Лопух. Инвалид в плане общения. Он думает, что можно предложить своей соседке переспать только потому, что она иностранка, и, видимо, с ней все позволено. Он поет йодлем. Он носит слаксы вместо нормальных брюк и наверняка, придя в паб, называет бармена "владельцем заведения". Еще подозреваю, что он ненавид