их что-то получается, хотя я бы затруднился ответить, что именно, ведь сочинение - это не произведение искусства, не литературный шедевр, не вещь, которую можно показать всем и сказать: смотрите, как хорошо, видите, как качественно, осмысленно и с умом сделано. Что же тогда? Не сводится ли все к гештальту, к коллективному сознанию, как и предполагал Линсейд, или, на худой конец, к образам безумия, которые отражают социум и культуру нашего времени?
     Но и эта идея не всегда работала. Случались периоды, когда меня охватывало чувство, что я, как и все остальные, даром теряю время; в такие минуты я в лучшем случае считал, что просто общаюсь с пациентами, уберегаю их от опасности, отвлекаю их. И, перетаскивая сочинения в библиотеку, я занимаюсь не чем иным, как сортировкой макулатуры.

***

     Я шел по саду, когда услышал голос, и безошибочно узнал Андерса, хотя на этот раз он говорил мягко, сдержанно и даже задушевно. Казалось, он что-то описывает.
     - Да, - услышал я его слова, - испанский галеон, и двухэтажный автобус, и носорог, и карта Италии или, может, просто сапог, и свиной рулет, и волны на берегу, и туалетный столик, и, о черт, как приятно.
     Можно было подумать, что он рассматривает чернильные пятна, но такое занятие за пределами здания мне показалось маловероятным. К тому же Андерсу, судя по всему, дело это доставляло наслаждение. Меня разобрало любопытство. Андерс был не из тех людей, кого хочется тревожить или отвлекать, но я все-таки решился взглянуть - после того, как выслушал продолжение монолога: "Кресло, дельфин, лампочка, пигмей, легкое, труба и... о боже..." По счастью, я смог укрыться за кустом рододендрона.
     Поначалу я видел только часть тела Андерса, нижнюю его половину, но в каком-то смысле этого было достаточно. Он лежал на спине со спущенными брюками и трусами, обнаженный от пояса до лодыжек. Я видел его мощные, волосатые ноги, колени в шрамах, а также его пенис - тоже, разумеется, мощный, хотя не волосатый и без шрамов. И пенис небрежно ласкала полностью одетая Сита.
     Меня одолели противоречивые и неоднозначные эмоции. Сначала удивление. До сих пор я никогда не наблюдал за людьми, предающимися сексу, и картина оказалась ужасно докучливой. В то же время я испытывал почти удовольствие - словно я что-то открыл или доказал. Даже при самой буйной фантазии увиденное никак не походило на оргию, и все-таки это было хоть что-то.
     Андерс продолжал говорить, медленно, все так же бессвязно, в его словах отчетливо прослеживалась спонтанная ассоциативность, а Сита поглаживала его пенис в ритме, подчеркивавшем ритм бормотания.
     - Фазан, меренга, кувалда, ухо, елка, - бубнил Андерс, а затем совершенно другим тоном добавил:
     - Черт, Сита, классно у тебя получается.
     Я постарался неслышно сдвинуться в сторону, чтобы видеть лицо Андерса. Мне хотелось знать, куда он смотрит. Голову он откинул на траву, глаза уставились в небо, в пространство, в никуда. Но тут я увидел, что на небе полно облаков, свежий ветерок ерошит их и облака непрерывно меняют форму.
     - Замок, подушка, каравай, перешеек...
     Я вгляделся в облака и понял, что он имеет в виду. Да, одно облако действительно походило на замок, каравай и так далее. Вероятно, я бы ничего такого не разглядел, если бы Андерс не подсказал, но все эти вещи определенно были видимы - в каком-то смысле этого слова; в каком-то смысле их можно было увидеть. Какое они имеют отношение к сексу, если вообще имеют, я понятия не имел.
     Андерс продолжал бормотать, хотя теперь он говорил быстрее и не так твердо.
     - Вертолет, бензонасос и, знаешь, рыба, осьминог, и это самое... о господи, я кончаю...
     Что он и сделал, после чего погрузился в глубокое молчание. Сита выпустила его член и вытерла руку о траву; не очень лестный жест для мужчины, подумалось мне.
     Я неслышно удалился. Я ступал очень осторожно, полагая, что после оргазма Андерс может усилить бдительность и вряд ли дружелюбно отнесется к соглядатаю. Я настолько был поглощен своей осторожностью, что заметил Чарльза Мэннинга, только когда чуть не споткнулся об него.
     Я вздрогнул. Он нет.
     - Иногда лучше посмотреть, правда? - сказал Чарльз.
     - Что?
     - Воображение - глубокий и эффективный источник эротических образов, но иногда его недостаточно.
     - Что? - повторил я.
     - Лично я могу сказать, - продолжал он, - что жил довольно наполненной плотской жизнью. Несомненно, она дает мне достаточно пищи для мастурбации. И все же ничто не сравнится со свежим, живым стимулом, подзаряжающим эротические батареи. Наши собственные фантазии ограниченны. Чужая жизнь, подсмотренная краешком глаза, возбуждает, даже если Андерс не из тех людей, кого я хотел бы лицезреть в своих эротических грезах.
     Я удержался, чтобы не сказать "что" в третий раз. Вместо этого я произнес:
     - Что ж, Чарльз, если тут, как вы утверждаете, происходят оргии, то у вас масса возможностей для эротической стимуляции.
     Чарльз посмотрел на меня несколько менее доброжелательно, чем обычно.
     - Умник, да? Знаю я, к чему вы клоните. Хотите заставить меня поверить, будто мне пригрезилось. Вы считаете, я все выдумываю. Выходит, я не видел, как Сита дрочила Андерсу?
     Возможно, он употребил другое слово. По-моему, в то время "дрочить" было не в ходу.
     - Нет, Чарльз. Я вовсе не утверждаю, что у вас галлюцинации. Я видел то же, что и вы, - Сита и Андерс занимались черт-те чем. Но никаких оргий, о которых вы говорите, я не видел.
     - А вы верите только глазам?
     - В каком-то смысле - да.
     - Хотя иногда вы не можете верить своим глазам. Иногда глаза вас обманывают.
     - В общем-то... да, - согласился я.
     - Скажите мне, Грегори, что вы делаете, когда мастурбируете?
     - Что?
     Я прекрасно понял, что он сказал, но предпочел сделать вид, что не понял.
     - Меня интересует не техническая сторона вопроса. Я спрашиваю, крутите ли непристойные фильмы в кинотеатре своей фантазии? И играете ли вы в этих фильмах главную роль? Или роль второго плана? Или эпизодическую? Являются ли эти фильмы повторением, переиначиванием или продолжением событий, в которых вы принимали участие, или это эпизоды, в которых вы хотели бы поучаствовать, или это эпизоды, в которых вы никогда не смогли бы поучаствовать, но все равно вам приятно о них думать? И кто среди исполнителей? Мэрилин Монро, Софи Лорен, Джули Эдж, девушка из магазина на углу, ваша учительница физкультуры или королева?
     - Я не собираюсь делиться с вами фантазиями, которые посещают меня во время мастурбации, - сказал я. - Не примите на свой счет.
     Чарльз Мэннинг смотрел на меня понимающе, но встревоженно.
     - Видите ли, меня интересует, насколько вредны фантазии, все эти картинки, которые прокручиваешь в голове. Я очень боюсь, что они сводят на нет ту пользу, что приносит мне лечение Линсейда.
     Я не понял, насколько серьезно он говорит, но на всякий случай ответил:
     - Не знаю. Лучше спросите доктора Линсейда.
     - Или доктора Кроу, - лукаво добавил он.
     Вот тут я обиделся. Мне совершенно не улыбалось, чтобы он обсуждал с Алисией свои онанистские фантазии, и Чарльз явно это понимал; но вместе с тем я прекрасно сознавал нелепость своего поведения. Алисия - взрослая женщина, врач, профессионал; вряд ли ей повредит, если она ответит на несколько вопросов.
     - Да, можно и у нее, - сказал я.
     - А что, если я во время мастурбации представляю саму доктора Кроу, или доктора Кроу и вас, или доктора Кроу, вас, доктора Линсейда, Ситу и Андерса - как вы все занимаетесь свальным грехом?
     - В этом случае, думаю, вам стоит принять холодный душ, - чопорно ответил я.
     - А скажите, - продолжал он, - какую роль, по вашему мнению, играют во время коитуса мысленные образы?
     - Да будет вам, Чарльз, - вздохнул я, но он не унимался:
     - Мне всегда казалось сомнительным с моральной точки зрения представлять одного человека во время полового акта с другим. В лучшем случае это противно, в худшем - измена. Но предположим, нынешняя партнерша вас недостаточно возбуждает? Что, если у вас трудности с эрекцией? Чтобы доставить удовольствие вашей нынешней партнерше, нужно, чтобы у вас встал, и тогда вы начинаете думать о другой или, может, о многих других. И вы возбуждаетесь. Эрекция отличная, коитус замечательный, вы доставили удовольствие партнерше. Кто скажет, что это плохо?
     - Только не я, - ответил я, чтобы отвязаться. Я был слишком молод, чтобы считать этот вопрос достойным внимания.
     - Но есть и другая сторона, - не умолкал Чарльз Мэннинг, - когда нужно притормозить, когда кончаешь слишком быстро. В этом случае нет смысла представлять кого-то. Одно время я пытался думать о непривлекательных женщинах, но не помогло. Как только кровь начинает играть, все женщины становятся привлекательными, все женщины возбуждают. Некоторые советуют решать математические задачи или вспоминать результаты футбольных матчей, но мне и эти способы не подошли. Хотите знать, что мне помогало?
     - Честно говоря, нет. - Но было ясно, что я напрасно стараюсь.
     - Чтение стихов. Про себя. Прокручивать их надо в голове, а не вслух, чтобы не испортить дело. Как только я обращаюсь к Киплингу, Вэчелу Линдзи <Вэчел Линдзи (1879 - 1931) - американский поэт; пытался возродить поэзию как форму устного творчества, а потому его сочинения, с которыми он выступал перед слушателями, обладали четким ритмом.> или Т. С. Элиоту, процесс притормаживается весьма эффективно.
     Айвор Ричардс или Байрон могли бы спросить Чарльза Мэннинга, представляет ли он, читая стихи, поэтические образы, видит ли он сапоги, Конго, пепел, рукав старика; и что затормаживает процесс - образы или слова? Но я не задал этот вопрос. Я просто сказал:
     - Наверное, нечасто бывают ситуации, когда вам нужно себя поддержать или затормозить, не так ли, Чарльз? Вы же сказали, что здесь не ради секса.
     - Слишком часто, - грустно ответил он. - Слишком часто.
     - Возможно, вам стоит об этом написать, - предложил я.
     - Нет-нет, Грегори. Некоторые вещи слишком много значат для меня, чтобы писать о них. А теперь, если вы позволите, я удалюсь к себе в комнату, где смогу осквернить себя, пока не потускнела память об Андерсе и Сите.
     У меня не было желания удерживать его. Вернувшись к себе в хижину, я обнаружил, что воспоминание об Андерсе и Сите - какое угодно, только не эротичное. Я не испытывал гадливости, не чувствовал себя оскорбленным, но у меня было такое ощущение, будто я увидел то, что мне не следовало видеть, будто я увидел то, чего видеть не желал. Я надеялся, что подсматривал не из вуайеризма, а из чистого любопытства. Услышал голос Андерса и решил посмотреть, чем он занимается. Мне просто хотелось знать, что происходит в клинике. Разве это странно или так ужасно?
     А одно в клинике точно происходило: неуклонный и постоянный подрыв методики Линсейда. Он пытался лишить пациентов образов, но образы все время просачивались в клинику - в виде опилок, языков пламени, наркотиков, облаков или фантазий во время мастурбации. Бунтарь внутри меня был вполне доволен этим обстоятельством. Ведь нехорошо, когда руководитель клиники обладает абсолютной властью? Но если методика Линсейда давала больным шанс, следовало строго блюсти ее. Порой даже казалось, что пациенты не прочь это делать. И меня интересовало, зачем им это нужно.

21

     Подчас, рассказывая о своем пребывании в клинике Линсейда, я ловлю себя на мысли, каким недогадливым и глупым я тогда был. Разумеется, я не мог с первых же дней понять, что творится вокруг, поскольку часть происходившего даже сейчас остается для меня загадкой, но все же странно, почему меня не волновала скудость сведений, которыми я располагал. Если я что-то и обнаруживал, то не в результате поисков, а потому что случайно натыкался. Ну, например...
     Например, мы с Алисией сидели в кабинете Линсейда, где он собирался провести сеанс с Карлой. Та вошла в кабинет, то ли подпрыгивая, то ли прихрамывая, споткнулась о край несуществующего ковра, затем сделала попытку сесть на стул, но промахнулась на фут-два и плюхнулась на пол подобно клоуну старомодной и совсем несмешной школы. Линсейд с Алисией даже бровью не повели. Карла поднялась и примостилась на краешке стула, но колени ее продолжали вихляться, кулаки то сжимались, то разжимались, а на лице выплясывали гримасы, словно Карла разрабатывала лицевые мышцы.
     - Здравствуйте, Карла, - сказал Линсейд.
     Она резко дернулась, будто кто-то потянул вверх за невидимые веревочки.
     - А-ах, сдрасьте, дохтур, - ответила она с деланным, дурацким и совершенно неубедительным шотландским акцентом.
     Недолгий спектакль успел смутить меня и одновременно вызвать раздражение. Я уже достаточно изучил Карлу, чтобы прекрасно понимать, что она и так не особо умна, а в тесном кабинете ее глупость стала концентрированной и совсем невыносимой.
     - Карла, вы знаете, какой сегодня день? - спросил Линсейд.
     - Рождество? - Глаза у Карлы мигом увлажнились.
     - Нет, Карла, думаю, вы знаете, что сегодня не Рождество.
     - Тогда День матери? День святого Свитина? Жирный вторник? Страстной четверг? Седьмое воскресенье после Михайлова дня? Только не говорите, доктор. Я сама угадаю.
     - Сегодня понедельник, - сообщил Линсейд.
     - Ах, нет, - вздохнула Карла с нежной грустью. - Сроду бы не догадалась.
     - Вы знаете, кто это, Карла? - Линсейд кивнул в мою сторону.
     Карла запрокинула голову, и лицо ее исказилось в мучительной попытке сосредоточиться.
     - Джорджи Харрисон, самый тихонький, да?
     С меня было довольно, а если учесть, что на вопрос Линсейда, кто является премьер-министром Англии, Карла ответила, что За За Габор, терпение мое устремилось к нулю. Линсейд махнул рукой на часы, висевшие на стене, - простой, грубоватый циферблат с большими четкими цифрами показывал одиннадцать тридцать.
     - А теперь, Карла, - сказал Линсейд, - я спрошу, который час, и думаю, вы ответите, что полночь, или семь часов, или без четверти два, так?
     Карла с изумлением посмотрела на него, но через мгновение изумление сменилось довольной ухмылкой.
     - А если я подниму три пальца и попрошу их сосчитать, вы скажете один, два или четыре пальца, а может быть, даже семнадцать, так? А если я попрошу назвать страну, любую страну, вы скажете "зонтик", "яблоко", "фюзеляж" или другое слово из словаря, только не название какой-нибудь страны. Я прав? Я верно вас понимаю, Карла?
     Карла повернулась в мою сторону и посмотрела на меня с таким невинным видом, точно слова Линсейда были для нее полным откровением.
     - Так вот, - продолжал Линсейд, и мне показалось, что говорит он прежде всего для меня, а не для Карлы или Алисии, - мы могли бы назвать состояние Карлы симуляцией. Этот термин звучит не очень научно, хотя на протяжении длительного времени он неплохо работал. Если бы вы были убийцей и желали доказать, что не отвечаете за свои поступки, или если бы вы были солдатом и хотели выбраться из армии, - в любом из этих случаев вы стали бы вести себя как можно нелепее, как можно безумнее, вы попытались бы убедить медицинский персонал в своей невменяемости. И в случае удачи вас бы отпустили. Но в наши дни лексикон значительно расширился. Сегодня есть искушение, глядя на Карлу, заявить: ну конечно же, перед нами типичный случай наигранного расстройства, форма гиперкинетической кататонии, истерическое псевдослабоумие, Ганзерово сумеречное состояние или, если хотите, вид шутовского психоза, хотя, конечно, все это лишь слова, одни лишь ярлыки.
     - Совершенно верно, - подтвердила Алисия.
     - Логически следует, что если Карла лишь симулирует сумасшествие, то так притворяться может только душевно здоровый человек Но зачем ей это нужно? Карлу не обвиняют в преступлении. Ей не надо уклоняться от военной службы. У нее нет проблем с семейной жизнью. По абсолютному большинству параметров Карла совершенно здорова. Честно говоря, единственное, что указывает на душевную болезнь, - это ее симуляция. По-моему, именно такую ситуацию люди называют "уловкой-22".
     Линсейд говорил о Карле так, будто ее здесь не было или она не понимала человеческую речь. От этой его манеры мне даже стало неловко. Такое поведение выглядело как демонстративное неуважение, словно присутствие Карлы не имело никакого значения, а сама она была лишь подопытным кроликом, вместилищем медицинских данных. Нельзя сказать, чтобы слова Линсейда хоть сколько-то беспокоили Карлу. Уставясь в потолок, она ковыряла в левой ноздре.
     - Несомненно, - снова заговорил Линсейд, - ни один здоровый человек не станет делать вид, что он безумен. Следует ли отсюда, что никто не притворяется без причины? Очевидно, в этом вопросе нельзя полагаться на слова больного. Верить, что пациентка безумна, только потому, что она называет себя безумной, столь же нелепо, как верить, что она здорова, только потому, что она называет себя здоровой.
     - По-моему, я уловил суть, - сказал я.
     - Я знал, что вы поймете, - похвалил Линсейд. - Я знал, что вам понравится эта лингвистико-философская головоломка. Думаю, вы станете помнить о ней, и задачка эта даст вам пищу для размышлений на много дней вперед. Вы не пишете стихотворений в прозе?
     - В последнее время нет.
     Карла вдруг принялась изображать встревоженную куклу - голова ее, как на шарнирах, завращалась из стороны в сторону.
     - Возможно, вы сами хотите задать Карле пару вопросов? - предложил Линсейд.
     Симулянтка она или нет, психичка или нет, но у меня не было никакого желания разговаривать с Карлой. Ясно же, что на любой вопрос она даст предельно идиотский ответ. Так какой смысл?
     Но тут вмешалась Алисия:
     - Да-да, спросите, Грегори.
     И я решил попробовать. Стараясь выглядеть заботливым и заинтересованным, но отнюдь не легковерным, я спросил:
     - Карла, что вы сделаете, если доктор Линсейд скажет, что вы поправились и можете покинуть клинику?
     Линсейд и Алисия дружно кивнули, показывая, что одобряют мой вопрос, а Карла вдруг захихикала, потом захохотала и принялась раскачиваться туда-сюда - подобно любезно-смешливым полицейским, какие раньше встречались на морских курортах <В некоторых тихих английских городках раньше можно было встретить манекены полицейских, которые слегка раскачивались и издавали смех, так что издалека их можно было принять за живых служителей порядка.>. Затем, так же внезапно успокоившись, ответила:
     - А засуну башку себе в жопу.
     Линсейд посмотрел на меня с грустным самодовольством. Он был удовлетворен. Я доказал нечто такое, в истинности чего он был свято убежден.
     - Хотите попробовать еще раз?
     Я очень в том сомневался, но все-таки спросил:
     - Карла, вы прочли в последнее время какую-нибудь хорошую книгу?
     - Нет.
     Очень прямой ответ. К немалому своему удивлению, я, похоже, нащупал правильный путь.
     - Может, посмотрели хороший фильм?
     - Нет.
     - Хорошую телепередачу?
     - Нет.
     - Поучаствовали в хорошей оргии?
     Не знаю, почему я задал этот вопрос. Просто вырвалось. И я знал, что ответ Карлы ничего не докажет, но мне все равно было интересно, что она скажет и как отреагируют Линсейд и Алисия - и на ответ Карлы, и на мой вопрос. Но на их лицах не отразилось ровным счетом ничего, а легкая нахмуренность могла указывать, что на этот раз я задал не столь удачный вопрос - не более.
     Очень спокойно и просто Карла сказала:
     - Да, принимала. Хотите получить приглашение на следующую?
     Я подумал, что ответ вполне разумный, хотя, естественно, я не питал иллюзий, будто он имеет какое-то значение. Карла рассмеялась собственным словам, и я вдруг поймал себя на том, что тоже смеюсь, - хотя, подозреваю, смеялись мы над разными вещами. Линсейд и Алисия не поддержали наше веселье, а Линсейду похоже, и вовсе надоели мои вопросы.
     - Я вижу, вы стараетесь, Грегори, и я не могу вас осуждать, - сказал он. - Понимаете, для описания состояния Карлы у нас имеется еще одно слово. Агграваци